Alien Stage Последняя ниточка прошлого

Тил проснулся и подумал, что попал в рай. Ничего не болело. Он не мог вспомнить ни единого дня за последние несколько лет, когда бы он просыпался и у него ничего не болело.

Айдол должен быть красивым, а значит выглядеть целым и здоровым. Ключевое слово – выглядеть. Действительно быть целым и здоровым для этого вовсе не обязательно. И Урак хорошо втолковал это своему подопечному, чтобы Тилл не надеялся на отсрочку наказания, даже если уже завтра придётся выступать на сцене.

Вспомнился седьмой раунд. Он проиграл Луке. Упустил шанс, за который Иван отдал жизнь. Умер. Тилл, наконец-то сдох.

И, видимо, попал в рай. Иначе с чего бы на краю его койки лежать девушке с розовыми волосами? Точнее не лежать, а сидеть на стуле, опираясь на кровать согнутыми в локтях руками, предплечья которых частично закрывали её лицо. Будто она ждала, когда он проснётся и сама уснула. Будто ей не плевать на него. Будто все её мысли не заняты скорбью о смерти Суо.

Тилл чувствовал, что попал в рай и понимал, что совершенно этого не заслуживает. И по логике должен прийти Иван и сказать, что думает по поводу того что сивый продул Луке в финале и бесславно помер. Помер. Мёртв…

Мысль взвилась, принося душевную муку и вынуждая дёрнуться. Мизи жива! Она была жива! Тилл видел её со сцены! Он чувствовал затылком её ноги, коснулся её руки и кожа была тёплой, даже горячей, будто после бега. Значит, она была жива и не может быть здесь. Она не должна быть здесь! Не должна умирать. Не из-за него. Не из-за Тилла! А если убили её после него, то наверняка потому что узнали. А узнали, потому что она подошла к сцене, чтобы поддержать его.

Сесть не вышло. Тело не слушалось, кожа подавала слишком мало сигналов, а конечности отказывались подниматься, будто налились чугуном. Даже моргать оказалось сложно. На это требовались усилия. Значит это не рай. Но и не ад, иначе бы тут не было Мизи. Тогда может они всё-таки живы?

Надежда успокоила, убрав необходимость двигаться. Если они живы, то всё ещё можно исправить. Если Мизи жива, то он попытается что-нибудь сделать. Ему есть смысл пытаться, не сдаваться, идти дальше, пытаясь что-то сделать.

Он умиротворённо рассматривал скрытые длинными рукавами и тонкими перчатками руки. Не острые и угловатые как у него самого, а мягко изгибающиеся в локтях и запястьях предплечья. Хотелось зарисовать это. Воспеть её красоту. Вспомнилась песня, что навязал Мизи Лука и стало противно. Тилл поморщился и послал воспоминания прочь. Вместе с ними улетучилось и благостное настроение.

Взгляд заметил, что те участки чужой кожи, что не скрывает ткань какие-то странные. Неправильных цветов. Парень старательно присматривался, пока не появилось предположение. Оно встревожило настолько, что Тилл сосредоточившись с трудом начал двигать правую руку к девушке. Это заняло время. Но, в конце концов, он смог довести кисть до чужих предплечий. Потом с усилием поднял непослушную конечность, опираясь локтем в кровать, и неловко, но аккуратно одними лишь пальцами отодвинуть загораживающие обзор розовые пряди. Он смог не коснуться её лица. Тревожить и тем более будить Мизи было недопустимо. Но от того что он увидел рука сама упала, будто лишившись остатков сил. Прекрасное лицо, которому так шла безмятежная, наивная улыбка было избито. Тилл был уверен, что виноват в этом и очень сильно захотел ударить себя. А потом убить, потому что предплечьями девушка почувствовала падение его кисти и проснулась.

- Что? – тихо, несчастно спросила Мизи, потирая сонные глаза. – Ай! – тут же хныкнула она, так как с непривычки наткнулась рукой на заживающий фингал. А потом заметила, внимательный взгляд бирюзовых глаз. Сон как ветром сдуло, а лицо с подживающими побоями, исказилось в ликующем радостным восторге. – Тилл! – почти закричала девушка. Звук больно резанул по ушам. Парень не знал, что ему вкололи на этот раз, но быстро приспосабливаться к меняющейся реальности препарат явно не помогал. – Боже! Ты, наконец, очнулся! Я так волновалась. Ты потерял много крови. Пуля прошла в каком-то миллиметре от сонной артерии, но помощь получилось оказать не сразу. Боже, Тилл, я так рада, что ты жив, - она склонилась над койкой, обнимая его. Щёки по привычке покраснели, но разум продолжал метаться пойманной птицей.

- Кт, - парень закашлялся. Горло першило так, будто им не пользовались вечность. Как он раньше умудрялся петь, пользуясь таким горлом?

- Ой! Прости. Ты наверно хочешь пить? У тебя стоит капельница, но это наверно, - Мизи махнула рукой, поняв, что рассуждать сейчас несколько неуместно. – Сейчас принесу воды. Подожди, секундочку!

Оная стояла у койки и, видимо, тоже ждала пробуждения больного. Потерял много крови. Выстрел мимо сонной артерии. А ведь точно. Ему прострелили шею. Горло адски першило, но сил полноценно откашляться не было. Вода, которой он тут же подавился, пришлась кстати. Стало легче. Мизи хлопотала над ним, как над маленьким, говоря какие-то утешительные глупости вроде «Всё будет хорошо» и «Ты поправишься». Будь на её месте кто угодно другой и Тилл возможно действительно встревожился бы, сможет ли после такой травмы голосовых связок петь. Но пока рядом была эта девушка сивый не мог думать о себе.

- Кто, - с трудом выдавил из себя слово парень. Голос был тихим и сиплым.

- Что? – не расслышав, Мизи снова склонилась над кроватью так низко, что почти касалась ухом лица больного. Тил почувствовал аромат её волос. Несколько прядок невесомо мазнули по его щекам и носу. Это смущало, но важнее было спросить.

- Кто тебя избил? – вышел скорее хрип. Причём уже на втором слове стихший до беззвучности. Но это лучше чем ничего.

- Что? – на этот раз сопрано звучал удивлённо и озадаченно. – Кто ты? – неуверенно произнесла она, будто повторила услышанное, уточняя, не обманул ли её слух. Но тут же затараторила, не дав больному времени подтвердить или опровергнуть догадку. – Ты не помнишь меня? Или не узнаёшь? Тилл, это я! Мизи. Твоя лучшая подруга, - она всматривалась в его лицо. Розовые ресницы трепетали, пока она тревожно ждала реакции. Парень попытался кивнуть, но препарат не давал бойко двигаться.

- Я помню, - кое-как выскреб из своего горла недобитый полуфиналист.

- Прекрасно!

Девушка широко улыбнулась, даже с побитым лицом светясь, точно маленькое солнышко. Солнышко вокруг которого невольно собирались все, желая получить хоть толику тепла и любви. Мизи всегда привлекала внимание и единственная из всех виденных Тиллом людей, любила этот мир, выражая свою любовь так активно, что этим невозможно было не заразиться. Даже Иван дружил с ней, хотя в остальном реагировал лишь на сивого, будто видел лишь мальчика с бирюзовыми глазами, а остальных детей принимал за белый шум.

- Кто тебя избил? – настойчиво проговорил Тилл, игнорируя сопротивление горла и боль, которая судя по всё тому же сопротивлению, была даже недостаточно сильной.

- Меня? – озадаченно переспросила девушка, будто вопрос был несусветной глупостью. – Ты проснулся в незнакомом месте, после того как тебя пристрелили и спрашиваешь, не о том где находишься или что случилось, а кто меня избил? – парень и сам понял каким странным со стороны могло показаться его поведение и залился краской. Собеседница заметив это как-то мёртво усмехнулась. Тут же всхлипнула. Удивлённо, будто сама от себя такого не ожидала, распахнула глаза, из которых тут же побежали слёзы. – Злишься, что кто-то испортил красоту? – интонации скакали от издевательских до невыносимо виноватых, будто внутри розовой головы эмоции перетягивали канат и получалось у них это с переменным успехом.

- Тебе больно, - прохрипел Тилл и снова закашлялся, страдая от сводящих горло спазмов, удовлетворить требование которых просто не было сил.

- Тебе есть до этого дело? – Мизи явно знала, что ответ - да, хотя раньше не видела его реакции на её страдания. Потому что вообще не смотрела на его реакции. И всё-таки она наверняка знала, что другу не плевать. А спрашивала с явной надеждой услышать «нет».

- Да, - как мог громко сказал Тилл.

А потом увидел её истерику. Первую из многих что увидит здесь – на базе сопротивления. Мизи рыдала в голос, умоляя простить за непонятно откуда взявшийся «эгоизм». Кажется, когда-то парень слышал это слово, но не мог вспомнить точное значение. Скорее всего, Урак когда-то использовал это как оскорбление. Этот ублюдок использовал как оскорбление всё, думая, что подопечному не плевать на его слова и мнение. Только вот какого чёрта Мизи тогда называет «эгоисткой» себя?

- Я просто делала, что придёт в голову. Думала что смогу изменить всё песней. Думала, что смогу сделать мир лучше. Была самоуверенной дурой и из-за этого вы пострадали. Я считай, убила её. Позволила им покалечить тебя. Лишить твоего гениального голоса. Это я виновата! Что не смотрела, не видела, не замечала. Просто закопалась в свою обиду. Решила, что что-то могу. Что могу выбирать. Не додумалась, почему вы так себя вели. Ты так себя вёл. Решила что вы все одинаковые, делая тебе больно. Хотя знала, что тебе не плевать. Понимала, но отказывалась поверить. Отказывалась довериться. Делала тебе больно снова и снова, пока ты чуть не умер. И сейчас, - она задохнулась и взвыла, заливаясь новой порцией слёз. – Я просто жестокая дрянь! Отвратительная мерзкая стерва. Почему вы вообще полюбили меня? За что?

На крики прибежали какие-то люди. Тилл не смотрел на них. Бирюзовые глаза сосредоточенно следили за девушкой по разбитому лицу которой катились слёзы. Врачи вывели Мизи из палаты, когда поняли, что больной не слушает их, отвлекаясь на подругу детства.

Потом ему объяснили ситуацию. Сразу стало ясно почему вместо того чтобы ремонтировать, его лечили. Как человека, а не как поющую игрушку. А сможет ли он ещё петь? Задать вопрос не вышло, так как врач тут же строго запретил говорить, пригрозив ошейников, потому что, напрягая травмированное горло сейчас, финалист рисковал лишиться возможности не только петь, но и просто говорить в будущем. Угроза возымела эффект и при посторонних парень действительно молчал.

Но ухаживала за ним в основном Мизи. Виновато объясняя, что свободных людей не так много, так что она старается хоть как-то пригодится. Тилл хотел спросить, но стоило ему открыть рот, как лица коснулась мягкая тёплая рука.

- Не говори. Тебе пока нельзя.

Ей не надо было угрожать ошейником, чтобы он послушался. Ей и руку протягивать на самом деле не надо было, но кажется, Мизи хотела прикасаться к нему. Обнимать, держать за руку, или гладить по предплечью. Будто ей жизненно важно было чувствовать, что он здесь и тоже тёплый, тоже живой.

Но когда она начинала плакать и обзывать себя молчать Тилл не мог физически. Но и нарушить её запрет, пойти против накрывающих уста нежных пальцев тоже не мог. Поэтому первые несколько недель её истерики он вынужден был слушать почти молча. Сначала сил хватало лишь на то чтобы сжать её руку в ответ или погладить большим пальцем изящную кисть. Потом врачи убедились что резко дёргаться, усугубляя травму бунтарь не собирается и перестали колоть мешающую толком двигаться дрянь. Тогда появилась возможность, утешать девушку объятьями, гладя по спине или голове.

Мизи никогда не боялась Тилла, прекрасно зная, стоит ей сказать и он остановится, что бы в этот момент не делал. Если бы она сказала ему прекратить дышать, он бы беспрекословно выполнил и это. Так что девушка выговаривала всё, что у неё накопилось на душе, вслух занимаясь откровенным самобичеванием и упирая на то, что заслуживает всех кар.

А Тилл умирал от противоречивых эмоций. С одной стороны вот она любовь всей жизни, боится даже на минуту от него отойти. Спит с ним под одним одеялом на узкой больничной койке, крепко прижимая к себе во сне, будто боится, что он выскользнет из её рук и раствориться. С другой весь этот тактильный контакт был последствием горя и разочарования в себе. Мизи захлёбывалась неприязнью в свой адрес и хваталась за единственного выжившего друга, как за спасательный круг. Она даже не делала вид, что беспокоится в первую очередь из-за его ранение. Когда его выписали из госпиталя в обычную комнату, она перетащила к нему свои вещи. Она нуждалась в нём, считая сивого единственной ниточкой к прошлому в котором была счастлива с Суо. В котором все были живы. А Тилл никогда бы не признался даже себе, что утешая плачущую ему в плечо подругу, говоря ей, какая она на самом деле замечательная, был счастливее, чем когда-либо. И плевать, что она, смотря на него, снова его не видела. Плевать, что он стал лишь призраком прошлого. Мизи хотела смотреть на него, обнимать, держать за руку. Он никогда не получал столько её внимания.

А от того особенно остро чувствовал что она не в порядке. И испытал облегчения, когда своими разговорами смог сдвинуть её состояние в лучшую сторону. Чуть-чуть. Потом ещё чуть-чуть. Чтобы она могла и без него. А потом оказалось, что Мизи снова живёт в настоящем, снова не нуждается в нём как в воздухе, снова может жить своей жизнью. А он даже рад.

Рад, что она теперь может уснуть без него под боком. Рад, что она не вскакивает от кошмаров, судорожно ища его руками и плача ему в плечо, пока снова не заснёт. Рад, что она просыпается одна и больше не задыхается от страха, что все её друзья мертвы.

Пускай будет отдельным человеком. Даже если это значит, что она никогда не поцелует его. Он обойдётся. Лишь бы снова видеть, как она светится, загоревшись целью, работая над ней изо всех сил, вкладывая всю душу. Он обойдётся одним лишь светом солнца, которое смог разжечь. Лишь бы оно светило.

Его слишком много принуждали, чтобы он был способен хотя бы подумать о чём-то таком в сторону любимого человека. Он не представлял, кем надо быть, чтобы захотеть Мизи зла. Ему хватит тепла. Возможности быть близким другом. Он удовлетворить этим, если таково её решение. И счастлив, несмотря на это. Счастлив, что она просто есть. Даже если это означает возобновление его одиночества. Он жил в нём всегда. Он привык. И будет счастлив, отдать всего себя новому плану Мизи. Даже если знает, что он не сработает. Даже если сам не верит в него искренне. Даже если на том свете получит от Суо оплеуху, за то, что повторит самопожертвенный путь брюнетки точь в точь.