Альфаголик

Никодим Закваскин завершил телефонный разговор тем же движением, каким хирург заканчивает операцию на открытом сердце: точным, финальным и абсолютно лишенным эмоций. Платиновый смартфон бесшумно опустился на идеально пустую поверхность стола из эбенового дерева. Еще один VIP-клиент, еще один толстый кошелек, готовый заплатить за то, чтобы ему перепрошили душу по последней версии программного обеспечения "Альфа 2.0". Легко.

Он откинулся на спинку своего трона. Креслом это назвать было бы оскорблением. Это был именно трон, выкованный из черной кожи и холодного хрома, и стоил он дороже, чем вся мебель в квартире его родителей вместе с самими родителями. Отсюда, с пятидесятого этажа башни "Империя", ночная Москва казалась не городом, а россыпью бриллиантов на черном бархате — красивой, дорогой и абсолютно покорной. Его бриллиантов. На его бархате.

На экране ноутбука светились отзывы о сегодняшнем семинаре "Воронка соблазнения: от 'привет' до 'да' за 47 минут". "Гений!", "Бог!", "Моя жизнь разделилась на до и после Никодима!". Он пробежал их глазами с тем же выражением, с каким дегустатор пробует вино, качество которого ему и так известно. Приятно, предсказуемо, правильно. Он не улыбнулся. Улыбаются те, кто удивлен успеху. Он же видел в успехе лишь подтверждение своей безупречной методологии.

Дверь кабинета открылась с тихим шипением, словно вход в космический корабль. В проеме появилась Леночка, его ассистентка. Двадцать два года, глаза как у диснеевского олененка и святая, непоколебимая вера в то, что Никодим Закваскин — это помесь Аристотеля, Аполлона и Илона Маска.

— Никодим Игоревич, все ушли, — прошептала она, словно боясь нарушить священную тишину этого храма успеха. — Только... там остался один. По "платиновому тарифу". Особый случай.

Никодим лениво повел бровью. "Платиновый тариф" означал, что клиент готов выложить за час его времени сумму, на которую среднестатистическая семья могла бы слетать в Турцию. Два раза. С детьми и тещей.

— Кто там еще? — его голос был спокоен, как пульс анаконды после сытного обеда.

— Юноша... — замялась Леночка. — Очень... застенчивый. Сказал, что это его последний шанс.

Никодим едва заметно усмехнулся. "Последний шанс". "Особый случай". Он слышал это тысячу раз. Это были всего лишь разные названия для одного и того же — глубоко закомплексованного человека с туго набитым кошельком. Самая легкая добыча. Самая сладкая победа.

— Лена, впустите "последний шанс", — распорядился он. — И можете быть свободны. Закажите мне такси представительского класса через полчаса. И себе тоже. За мой счет. Вы сегодня хорошо поработали.

Глаза Леночки засияли так, словно ей только что подарили звезду с неба. Он знал, что этот жест — с такси — заставит ее думать о нем всю ночь. Это была одна из тех мелких, но безотказных техник из его книги, глава 12: "Микроинвестиции в лояльность". Дешево, эффективно и с гарантированным результатом.

Он смотрел, как она уходит, и думал о том, что Вселенная, в сущности, очень проста. Она была всего лишь набором механизмов и алгоритмов. И он, Никодим Закваскин, был тем, кто написал к ней инструкцию.

***

В кабинет, ступая с грацией напуганного пингвина на тонком льду, вошел "особый случай". Это был даже не юноша, а скорее заготовка под него. Существо неопределенного возраста, одетое в бесформенный серый свитер, который, казалось, состоял из чистой меланхолии и катышков. Джинсы висели так, словно их предыдущий владелец был значительно счастливее и, как следствие, толще. Взгляд был намертво приклеен к собственным кроссовкам, будто в их шнурках скрывались все ответы на главные вопросы мироздания.

Никодим не предложил ему сесть. Это было первое правило из главы "Установление доминантной рамки": заставь клиента физически ощутить свое подчиненное положение. Он плавно, как пантера, поднялся из-за стола и начал медленный, оценочный обход. Он не просто шел. Он совершал ритуал. Каждый его шаг был выверен, каждое движение — полно скрытого смысла, понятного, впрочем, только ему самому.

Так, что тут у нас, — внутренний сканер Никодима заработал на полную мощность. — Плечи ссутулены — хроническая неуверенность. Взгляд в пол — избегание социальной конфронтации. Одежда — невербальный сигнал "не трогайте меня, я неопасен". Типичный "хороший парень". Уровень сложности: "учебник для начинающих".

— Э-э-э, здравствуйте, — промямлил "юноша", и его голос прозвучал так, будто он только что извинился перед микрофоном за то, что в него говорит. — Меня зовут...

— Тихо, — мягко, но властно прервал его Никодим. Он не хотел знать его имени. Имена создают ложное чувство близости. Клиент должен быть "объектом" — набором проблем, которые нужно решить за деньги. — Не говорите. Я должен сначала считать ваше поле.

"Юноша" послушно замолчал, втянув голову в плечи еще глубже.

Никодим завершил свой круг и остановился прямо перед ним, вторгаясь в его личное пространство ровно на десять сантиметров — достаточно, чтобы вызвать дискомфорт, но недостаточно для открытой агрессии.

— Ваша проблема не в женщинах, — начал он своим гипнотическим голосом диагноста. — Ваша проблема в том, что вы до сих пор не поняли правил игры. Вы выходите на поле для регби в балетных пуантах и удивляетесь, что вас топчут. У вас слабая рамка. Полное отсутствие внутреннего стержня. Вы транслируете в мир вибрации жертвы, и мир с удовольствием откликается, посылая вам хищников.

Он сделал паузу, давая своим словам впитаться. "Юноша" испуганно моргнул.

Никодим вернулся к своему столу, но не сел. Он оперся на него кончиками пальцев, принимая позу "мудрого наставника".

— Вам нужна не консультация. Вам нужна полная перепрошивка личности. Мы сломаем ваши старые, неэффективные нейронные связи и создадим новые. Мы вытравим из вас "хорошего парня" каленым железом и на его место установим программу "Альфа". Это займет три месяца интенсивной работы. И будет стоить...

Он с видом врача, выписывающего рецепт на единственное в мире лекарство, развернул к "юноше" монитор, на котором светилась цифра с таким количеством нулей, что она сама по себе могла бы вызвать сердечный приступ.

— Забудьте все, что вы знали о чувствах, — произнес он свою коронную фразу, глядя не на клиента, а куда-то сквозь него, в вечность. — Это просто химия и набор скриптов. Я дам вам рабочие формулы.

Он замолчал, ожидая предсказуемой реакции: шока от цены, за которым последует отчаянная готовность заплатить любые деньги за надежду. Но "юноша" молчал. Он просто стоял, и тишина в стерильном офисе вдруг стала густой и звенящей.

***

Тишина. Это было первое, что пошло не по скрипту. В сценарии Никодима на этом месте стояли либо лепет благодарности, либо испуганный торг. Но не эта плотная, вязкая, как патока, тишина. "Юноша" не ответил на его щедрое коммерческое предложение. Он просто стоял и молчал. А потом, очень медленно, он поднял голову.

Взгляд. Это было второе отклонение от программы. Испуганные, затравленные глаза, которые до этого изучали рисунок ламината, исчезли. На Никодима теперь смотрели два темных, спокойных озера, в глубине которых не было ни страха, ни заискивания. Только вековая, нечеловеческая усталость.

И потом "юноша" задал вопрос. Тихий, простой, абсолютно неуместный в этом храме коммерческого успеха. Вопрос, который выбил из-под ног Никодима весь его фундамент из хрома и эбенового дерева.

— Никодим, скажите честно. А вы сами... счастливы?

Слово повисло в воздухе. "Счастливы". Глупое, неэффективное, нематериальное слово из лексикона домохозяек и поэтов. Никодим на секунду потерялся, словно пилот, у которого на приборной панели вдруг загорелась лампочка с надписью "Душа". Его мозг лихорадочно просканировал всю библиотеку заготовленных ответов, но не нашел ни одного подходящего.

— Счастье — это всего лишь метрика, — выдал он наконец, но голос прозвучал неуверенно, как у робота, пытающегося объяснить, что такое любовь. — Это пиковый выброс дофамина, который...

— Не уходите от ответа, Никодим, — прервал его "юноша". Его голос тоже изменился. Он стал глубже, ровнее, в нем появилась тихая, но несокрушимая власть.

И в этот момент Никодим увидел третье, самое страшное отклонение от нормы. "Юноша" начал меняться. Он медленно выпрямлялся, и его жалкая, извиняющаяся сутулость исчезала, словно тающий воск. Позвонок за позвонком, он расправлял плечи, становясь выше, стройнее, увереннее. Бесформенный свитер вдруг начал облегать фигуру, в которой уже не было ничего мальчишеского.

Свет. Свет от панорамных окон за спиной гостя начал вести себя странно. Огни ночной Москвы, до этого бывшие просто фоном, вдруг стали ярче, они замерцали, запульсировали, словно мириады звезд, втянутых в гравитационную аномалию. Тени в кабинете загустели, углы комнаты поплыли.

Никодим стоял за своим столом, который больше не казался ему крепостью. Впервые за долгие, очень долгие годы он почувствовал не превосходство. Не контроль. Не скуку.

Он почувствовал холодный, липкий, первобытный страх.

***

Иллюзия рассыпалась. Не как бьющееся стекло, а как помехи на старом телевизоре, как нестабильный сигнал, теряющий связь с реальностью. Нескладная фигура "тщедушного юноши" замерцала, пошла рябью и растаяла в воздухе, словно мираж. На ее месте, в пульсирующем свете ночного города, возникла Она.

Это не была богиня в развевающемся хитоне с картин эпохи Возрождения. В ней не было ничего античного или мифологического. Она была воплощением самой идеи, абстракцией, одетой в форму неземной, строгой красоты. Ее облик постоянно менялся, словно зритель сам выбирал, какой образ ему ближе: то она казалась бизнес-леди в безупречном костюме, то художницей в испачканной краской робе, то простой девушкой в джинсах. Но глаза... глаза оставались неизменными. Две темные вселенные, полные не гнева, а бесконечной, вселенской скорби.

— Ты создал вирус цинизма, Никодим Закваскин, — ее голос не прозвучал из уст. Он родился прямо в голове Никодима, беззвучный, но оглушающий. — Ты взял величайшее из таинств и превратил его в набор дешевых фокусов. Ты учишь людей строить прекрасные, пустые декорации, за которыми — выжженная пустыня.

Никодим попытался открыть рот, чтобы возразить, применить хоть какую-то из своих техник — "разрыв шаблона", "смену фрейма", хоть что-нибудь. Но он был парализован. Его тело, его отточенный годами инструмент доминирования, отказалось подчиняться. Все его "формулы" и "скрипты", вся его выстроенная на цинизме империя обратилась в прах перед чем-то одним, настоящим.

— Каждый раз, когда один из твоих учеников заменяет искренний порыв "проверенным скриптом", где-то умирает настоящее чувство, — продолжал беззвучный голос, наполняя собой все пространство. — Вы, торговцы иллюзиями, вы породили Великое Угасание. И вера, которая питала миры, иссякает. Она уходит в место, созданное из пустоты и фальши. В Лакуну.

"Лакуна". Слово отозвалось в сознании Никодима могильным холодом.

— Ты — яд, — констатировала Она с печалью судьи, выносящего неизбежный приговор. — И по закону равновесия, ты должен отправиться туда, где этот яд скапливается. Ты отправишься в Лакуну. Может быть, глядя в лицо последствиям, ты найдешь противоядие. А если нет — ты угаснешь вместе с теми, кого вы предали забвению.

Она сделала шаг к нему. Расстояние между ними исчезло в одно мгновение. Она была рядом, и от ее близости воздух в комнате стал плотным, как ртуть. Она протянула свою тонкую, сияющую руку и коснулась его лба кончиками пальцев.

Мир треснул.

Его шикарный офис, его трон из кожи и хрома, панорамный вид на покорную Москву — все это начало рассыпаться на мириады светящихся пикселей, как битое цифровое стекло. Его собственное тело теряло плотность, превращаясь в облако данных. Последнее, что он видел перед тем, как окончательно раствориться, были ее глаза.

И в них не было гнева. Только безграничная, всепрощающая жалость.

А потом наступила темнота.