Альмансийская охота

Трактирщик взвесил на руке парочку фазанов и с грустью поглядел на немолодого мужчину, передавшего ему птиц и тушку кролика.

— Конечно, я бы приготовил все это для молодого господина и подал бы ему с подливой из зеленой фасоли, да, видите ли, сударь мой, какая незадача — день-то сегодня постный.

Пожилой слуга воззрился на трактирщика с таким недоумением, будто тот сморозил несусветную глупость. Всем же было известно, что для путешествующих в соблюдении постов матерь наша католическая церковь делает исключение.

А хозяин, многозначительно понизив голос, кивнул в сторону худощавого сеньора, сидящего перед миской какого-то варева:

— Вы уж сударь не обессудьте, мне кум шепнул, что нынче у нас ожидают ревизора Святого Трибунала, а вот кто он и когда появится — неведомо. И еды у меня больше нет, вы уж не серчайте. Был бы день не постный, непременно приготовил бы молодому господину омлет, а бобы-то ведь до утра тушиться будут. Так что лучше уж его милости лишний раз попоститься, да помолиться.

И трактирщик столь же многозначительно перевел взгляд на вещи молодого сеньора, среди которых ясно угадывалась виуэла или гитара.

— И, кстати, а что ваш сеньор собирается делать со шкуркой и перьями? — уже по-деловому задал вопрос хозяин, пока пожилой слуга украдкой разглядывал господина, на которого гостинник указал, как на возможного слугу Инквизиции.

— О, можете забрать их себе, сеньор, в счет готовки, да включите приготовление пищи в наш счет, — ожидаемо для трактирщика отозвался слуга, обрадованный желанием хозяина все-таки заняться припасами гостя.

Дневная добыча его господина должна быть приготовлена сегодня, а иначе, какой смысл было все это тащить с собой, когда назавтра мясо непременно протухнет? Зажарить фазанов и кролика постный день не запрещал, кроличья шкурка хоть и была худа по летнему времени, все равно на что-нибудь сгодилась бы, зато перья были чудо как хороши, и хозяин даже улыбнулся, подумав, что проезжающие молодые идальго непременно захотят обновить свои плюмажи. Конечно, он не собирался посягать на привилегии торговцев галантереей, но кто будет проверять пучок перьев на шляпе или берете гостя!

А вот на просьбу слуги о комнатах хозяин постоялого двора вновь нахмурился — по случаю ярмарки все комнаты были заняты…

— Может, сеньору лучше попросить о гостеприимстве командора? Правда… — трактирщик оборвал себя сам. Впрочем, обрывай не обрывай... О процессе над жителями Гусиной заводи, считай, вся Ла-Манча уже знала. Как и о том, что один из знатнейших сеньоров провинции, сам сеньор Альмансы был главным обвинителем своих подданных. Чувства юноши, искавшего гостеприимства в придорожной гостинице, а не в обществе благородного кабальеро, были понятны — кому хочется влезать в дело о колдовстве и общаться лишний раз с человеком, вовлеченного в процесс, пусть и как потерпевший?

Может, мальчик об этом и не задумывался особо, да — хвала Небесам! — его слуга производил впечатление человека тертого жизнью и способного уберечь юнца от ненужных неприятностей.

Так что настаивать хозяин не стал, а лишь смущенно развел руками. Назавтра он переговорит с кумовьями, и ежели юноша собирается задержаться здесь на пару дней — комната для мальчика и его слуги точно найдется. В том, что юнец непременно захочет задержаться на ярмарке, куда бы ни лежал его путь, гостинник не сомневался.

Все это слуга сообщил своему сеньору извиняющим тоном и почти с той же интонацией, что и трактирщик. Молодой человек, почти юноша, в простом черном одеянии покачал головой:

— Не стоит переживать. Твоей вины в этом нет. Bene. Пусть принесет, что там у него есть, а переночуем мы здесь, в зале. Сперва я посторожу, потом ты, — поднял узкую ладонь, затянутую в шелковую перчатку, пресекая возражения. — Dixi! — добавил с легкой улыбкой: — Уж постом и бдением нас с тобой точно не испугать.

Еще раз оглядел зал, и в его синих глазах вдруг мелькнуло что-то похожее на любопытство.

— А тот сеньор… Они что — вправду принимают его за ревизора Святого Трибунала?

Юноша и его слуга расположились в самом углу зала, довольно далеко от очага, зато и от чужих глаз в стороне, и могли спокойно оглядывать всех присутствующих, не привлекая к себе любопытных взоров. Впрочем, во внешности этих двоих путешественников не было ничего выдающегося: скромное одеяние, шпага без всяких украшений у юного дворянина, пистолеты у его спутника, сумка, да пара узлов, которые точно уже перекочевали бы в комнату, буде таковая нашлась.

Зато тот, кого они разглядывали, внешность имел приметную — худощавый, с острой бородкой и лихо закрученными усами, в шляпе, украшенной яркими перьями, в бархатной куртке с серебряным галуном, ярким контрастом которой служили кавалерийские сапоги с устрашающего вида шпорами. Он сидел над миской с едой и довольно ловко с ней управлялся для человека, одна рука которого явно была повреждена.

Юноше понадобилось несколько мгновений, чтобы оценить внешность того, на кого с опаской указал трактирщик, а, убедившись, что слуга также успел рассмотреть предполагаемого ревизора, скептически хмыкнул:

— Что скажешь, Лукас, как ты думаешь, кто этот сеньор на самом деле?

Слуга налил своему сеньору вина и задумался:

— Галун на куртке у него потерся, а перья на шляпе, хоть и яркие, но истрепались. И, бьюсь об заклад… — уловив легкое недовольство во взоре сеньора, тотчас поправился: — Я хотел сказать, что уверен — сапоги он надел, чтобы никто не увидел штопку на его чулках. Скорее всего, он хочет наняться к кому-то на службу, этот идальго… Хозяин же сказал, что нынче тут ярмарка.

— Bene, — кивнул юноша. — Только насчет «наняться на службу», думаю, ты не прав. Он уже немолод и калека. Вряд ли он заинтересует армейских зазывал, да и секретари местным дворянчикам вряд ли потребны. Скорее, он приехал сюда по делу. Может, сватать кого, может, вино покупать, а, может, и за сбором налогов следить. Если рану свою в бою получил, так непременно кто-то его к себе взял.

Как и перед этим поднял руку, призывая к молчанию:

— Или ты думаешь, что слуга инквизиции будет рядиться как фазан на току? А ежели он, будучи заслуженным ветераном, не нашел себе службы в свои лета, — юноша неожиданно презрительно усмехнулся. — Значит, он непроходимый тупица.

И добавил с легким раздражением, почувствовав недовольство теперь уже своего спутника:

— Ладно-ладно, если ты прав… И даже если он тупица, но рану свою получил в бою, что-нибудь придумаем…

Меж тем сеньор, которого обсуждали господин и слуга, будто почувствовал на спине чужие взгляды. Он оторвался от миски с едой, прищурившись, глянулся на новых гостей, подозвал трактирщика и что-то спросил. Хозяин помотал головой. Сеньор отставил миску и поднялся со своего места.

— Мигель де Сааведра к вашим услугам, сударь.

Юноша встал. От доброго сеньора даже через стол отчетливо несло конским потом. Впрочем, после дня пути они вряд ли пахли лучше.

— Мой господин… — начал слуга, но юнец перебил его:

— Сеньор Родриго, — и замолчал, дав своему сопровождающему закончить представление.

— Счастлив знакомству с вами, кабальеро, — ни на миг не запнувшись, и с безупречной вежливостью вышколенного секретаря отрекомендовал юношу старый слуга. Юноша на миг склонил голову и протянул мужчине в бархатной куртке руку.

— Наш добрый хозяин сообщил мне, что вам не досталось комнат, сеньор. Не сочтите меня грубым, но я прошу вас оказать мне честь и разделить со мной ночлег в этом приюте спокойствия, — кабальеро говорил несколько высокопарно, будто не в придорожном трактире с молодым идальго беседовал, а, по меньшей мере, роман диктовал.

Пока юноша обдумывал ответ на щедрое предложение, пожилой слуга и трактирщик заговорили почти одновременно:

— Не стоит смущать покой столь почтенного человека, соседством с беспокойным юношей…

— Молодой дворянин со слугой прекрасно переночуют в зале, ведь юноше не должен помешать небольшой шум от пары десятков постояльцев, не так ли?..

Однако, не только хозяин и слуга гостя проявили упрямство. Кабальеро с бородкой был столь же уперт, как немолодой осел. Юноша наблюдал за перепалкой с благожелательной улыбкой, не пытаясь вмешиваться в жаркий спор.

После многочисленных препирательств поле боя осталось за кабальеро, хозяин с выражением величайшей скорби на лице подхватил один из тюков молодого дворянина, передоверив другой пожилому слуге и начал подниматься по скрипучей лестнице. Юноше ничего не оставалось, как взять свою виуэлу и последовать за ними.

Ступени скрипели, и за этим скрипом было почти не слышно, как трактирщик сердито выговаривает слуге за неделикатность юноши. Потащить к ревизору Инквизиции в комнату гитару — верх неприличия!

К удивлению молодого человека, в распоряжении кабальеро оказалась не просто комната, а комната с передней — и вправду лучшие покои в гостинице.

Кровать, правда, была всего одна, но, трактирщик уверил кабальеро, что пара скамей, принесенных с заднего двора, вполне могут заменить кровать для худого юноши, а его слуга и вовсе может лечь на полу.

Кажется, хозяин в лепешку был готов расшибиться, чтобы угодить своему высокому гостю, и на вопрос, не может ли он все-таки чем-нибудь накормить юношу, со вздохом сообщил, что готов поделиться с ним кашей и хлебом, всем своим видом дав понять, что за едой юный идальго должен спуститься сам.

Юноша не стал чиниться, и, неожиданно подмигнув пожилому слуге, лихо скатился по перилам. Кажется, мысль получить все-таки горячий ужин, привела его в хорошее расположение духа.

— Нет, Лукас, я не столько жажду отведать здешней овсянки, — с легкой иронией сообщил он своему спутнику, занимая прежнее место в углу, — сколько хочу, чтобы этот сеньор избавился от своих сапог без нашего присутствия. Боюсь, его обувь не просто помнит битву при Лепанто, но и со своим господином не расставалась с того же времени.

Пожилой слуга только головой покачал укоризненно на заносчивые слова своего сеньора и, видимо, имел на того влияние, потому что юноша вдруг покраснел и замолчал. Ужин они закончили в полной тишине, если не считать гула двух десятков голосов.

Сумерки стремительно спускались на землю, и гости, утомленные дорогой и не насытившиеся стараниями хозяина постными блюдами, торопливо расходились по комнатам, а выпивохи, обыкновенно кидавшие кости чуть ли не до рассвета, по причине «постного дня» поспешили покинуть гостиницу, служащую временным пристанищем таинственного сеньора.

К счастью, хозяин не поскупился на свечи для почетного гостя и, вручив слуге юного идальго подсвечник аж на три свечи, на этом посчитал свое гостеприимство законченным. Впрочем, ему еще предстояло готовить для юноши добычу, так что пенять гостиннику на грубость было глупо.

В комнате наверху молодой идальго уже без всяких церемоний растянулся на составленных скамьях, не особо обращая внимания на сидящего на табурете кабальеро и хлопоты слуги. А тот, проверив засовы на двери и задвижки на ставнях, как ярмарочный фокусник достал из вещей связку свечей и завернутый в пергамент аппетитно пахнущий сверток.

Юноша, осведомившись у хозяина комнаты, не возражает ли тот против совместной трапезы, и, не дождавшись ответа, сообщил, что постный день — это, конечно, чудесно, но имея особое разрешение от епископа Толедо, он все-таки настаивает на нормальном ужине. Конечно, простецов внизу смущать не стоит, но он не может оставить голодным своего соседа по комнате.

Кабальеро в бархатной куртке колебался недолго, ветчина могла соблазнить и святого, а не только изможденного постом сеньора, а вино церковь и вовсе не запрещала.

Чулки кабальеро, как и предположил Лукас, носили на себе следы многочисленных штопок, но, к удивлению молодого человека, были почти чистыми. Более того, сменная пара сохла в изголовье кровати, и ясно было, что кабальеро сам занимался стиркой. А еще, очень смущаясь, он предложил молодому человеку поделить плату за комнату пополам…

Юноша сел на свое импровизированное ложе, внимательно и уже сочувственно оглядел кабальеро. По всему было видно, что, несмотря на юношескую заносчивость, сердце он имел доброе и не собирался поддерживать в соседе смущение, уверив того, что почтет за честь это сделать, причем учитывая слугу, настаивает на оплате двух третей апартаментов.

Добрый ужин и пара бокалов вина обыкновенно располагают путников друг к другу, так что еще и ночь не успела заявить свои права, а немолодой кабальеро и юный идальго сделались почти приятелями. Оказалось, что и юноша, и слуга, были правы — каждый по-своему. Сюда кабальеро прибыл с деньгами, чтобы по поручению родственника отдать долг, а в гостинице ожидал, пока заимодавец, получивший не только долг, но и рекомендательное письмо от добросовестного должника, замолвит за него словечко перед алькальдом, чтобы тот взял его на место сборщика налогов.

— Правда, кажется, наш хозяин принимает меня за кого-то другого, — грустно заметил небогатый кабальеро. — Но, знаете, сеньор, я не стал его разуверять — все-таки со мной были довольно большие деньги, и я просто побоялся воров… А сейчас я очень надеюсь, что он не станет требовать с меня плату вперед, потому что я изрядно поиздержался и честно говоря надеялся, что…

Сеньор вздохнул. Юный идальго нахмурился.

Он понял, на что надеялся его собеседник. Что кредитор, имевший, видимо, обязательства перед своим должником, вознаградит привезшего ему деньги или хотя бы оплатит его гостиницу… Да и зачем что-то обещать, если не можешь держать слово? Будто прочитав его мысли, почтенный сеньор добавил, что ежели к концу ярмарки кум алькальда не явится, то и смысла больше ждать нечего. Видно, придется заложить шпагу и куртку, да и вернуться в столицу.

— Честному кабальеро сложно найти место для службы, даже если ты проливал кровь во славу Испании, — вино несколько развязало язык ветерану, и он начал свой рассказ о том, как сражался при Лепантно, как был в плену, как потом пробовал себя и в роли секретаря, и в роли помощника губернатора, и даже работал в порту, ведя учет галерникам. Но везде было одно и то же — взятки, подкуп, протекции, воровство… Благородные доны не снисходят до таких мелочей, они считают, будто Испания уже превратилась в Эльдорадо, зато чиновники не упускают возможности нажиться на любой мелочи.

Юноша слушал внимательно и даже кивал, но по всему было видно, что он находит эти дела нестерпимо скучными, зато военные приключения кабальеро, кажется, были ему интересны. И почему бы тогда сеньору не попробовать писать пьесы для театра, раз его так тяготила служба? Его истории, когда дело не касается леса, колодников и налогов, звучат так увлекательно, а король и двор так любят театр, да и печатать книги нынче не так уж и дорого!

Ветеран поморщился:

— Ну, кому нынче в столице нужна правда жизни, мой друг, кому нужны нынче многослойные, наполненные глубоким смыслом и высокими чувствами романы? Господа жаждут лишь легких развлечений, пиесок с переодеваниями, где легкомысленные юнцы и юницы дурят головы своим родителям и почтенным людям, влюбляются, женятся, как хотят, а потом получают в награду титулы, деньги и родительское благословение.

Юный идальго промолчал, видимо посчитав и себя объектом гневной филиппики.

— И если бы это было безобидно, мой юный друг, — продолжал вещать кабальеро. — Но соблазненные этими сочинениями молодые люди легко преступают закон, не ведая, что за его нарушение могут быть наказаны столь сурово, что и жизнь свою могут положить за легкомыслие…

Будто тень пробежала по лицу юноши, но его собеседник этого не заметил.

— Нет, молодой человек, пусть я и умею сочинять легко и изящно, я не опущусь до того, чтобы сочинять то, что может способствовать горю и бедам почтенных людей… Вообще-то я думаю написать роман о чем-то высоком и возвышенном, но твердо знаю, что в отличие от господ-сочинителей пиесок не получу за него ни славы, ни денег. Да и напечатать его средств у меня точно не хватит. Так к чему мечтать о несбыточном… Лучше найти службу и честно служить своему королю, — как-то не совсем логично, учитывая недавние жалобы, закончил он.

Молодой идальго при этих словах вновь нахмурился и отвернулся, будто о чем-то размышляя. Тем временем слуга сообщил, что к сеньору гости.

Гостем оказался крепкий малый с длинным ножом на поясе, более напоминающим саблю, и с вороватым взором. Не обращая внимания на юношу и приняв того, очевидно, то ли за секретаря, то ли за охранника кабальеро, вынул из-за пазухи туго набитый шелковый кошелек, снял с пальца кольцо и неожиданно вкрадчиво-высокопарным тоном сообщил, что господин командор и сеньор Альмансы счастлив приветствовать героя Лепанто. С этими словами пришелец торжественно водрузил подношение на стол.

Слова посланника командора оказали странное влияние на кабальеро. Он будто пяток лет сбросил, схватил гостя за шиворот и, с неожиданной в калеке силой протащив того по комнате, швырнул вниз по ступенькам, отправив вслед и кошелек, куда перед этим засунул перстень.

И, не обращая внимания на возмущенные вопли, с силой хлопнул дверью. В ответ на немой вопрос юноши обронил зло:

— Вот уж не знаю, отчего я понадобился мерзавцу, но даже если от жажды умирать стану, глотка воды от него не возьму.

И продолжил, не обращая внимания на осторожность:

— А как еще его назвать, если он хотел обесчестить девицу из Гусиной заводи, а когда ее жених и братья вступились и пристрелили его сообщников, а самого выкупали в навозе, обвинил их в том, что девица навела на него чары и хотела соблазнить, а ее родные помогали ей в колдовстве! И вот теперь всех их отдали на пытку. Говорят, даже сквозь стены были слышны их крики, когда им ломали кости… А нынче судьи и следователи только и ждут ревизора из Толедо, чтобы завершить процесс.

Только слуга заметил, как юноша с такой силой сжал оловянный кубок, что костяшки пальцев побелели. А кабальеро закончил внезапно тихим голосом:

— Да виси я даже над пропастью, я не принял бы руки этого человека. И все тут об этом знают, сеньор, знают и молчат, потому что губернатор на стороне командора, а Инквизиции ничего не осталось, как принять обвинения. Только вот обвиняемые, говорят, не сознались… Да только зря они длят свои мучения.

Идальго попытался было возразить, что ревизор непременно разберет это дело по справедливости, но кабальеро только головой покачал:

— Вы, юный господин, видали ветряные мельницы? Воевать с командором и губернатором — все равно, что с такой мельницей сражаться. И я вот тоже… хотел здесь сборщиком налогов стать, и не знаю, хватит ли у меня духу отказаться. Знаете, сударь, я уже хочу, чтобы мое ходатайство завернули… Вот только в Вальядолид возвращаться мне не на что. За эту куртку и шпагу много не дадут…

Ночь упала на сонный город, слуга неслышно, чтобы не мешать сидящим в тишине сеньорам, затворил ставни и вопросительно оглянулся на молодого господина. Тот махнул рукой. Как не печальна была услышанная им история, и ему, и кабальеро стоило лечь спать.

Утро встретило гостей аппетитными запахами с кухни, гулом голосов внизу, и юноша, вытирая лицо мокрым полотенцем, имел вид человека, очнувшегося от ночного кошмара. Осведомился только у слуги, слышал ли тот вечерний разговор сеньоров. Лукас подал разбавленное вино. Нет, их разговор молодому человеку не приснился, кошмар, к сожалению, был явью, а не страшным сном. Однако, как бы то ни было, следовало спуститься вниз.

Несмотря на искалеченную руку, кабальеро тоже быстро управился с одеждой, но спускаться не спешил. Впрочем, он все же позволил себя уговорить на завтрак. Юноша с неожиданной горячностью вдруг сказал, что его дед тоже воевал и не одобрил бы, что его внук не помог тому, кто вполне мог оказаться его боевым товарищем. А еще он подхватил свою виуэлу, явно намереваясь после завтрака то ли побренчать на ней к удовольствию гостей, то ли взять с собой на прогулку. В конце концов, разве на ярмарке не бывает танцев, и разве юные красотки не особо благосклонны к веселым музыкантам?

К удивлению обоих гостей, внизу кроме посетителей их ждал альгвасил. Господину в бархатной куртке он отвесил почтительный поклон, а вот юного идальго вопросил со всей строгостью, кто он и что забыл в их провинции. Лукас, кажется, чуть не задохнулся от возмущения, но замер, остановленный небрежным взмахом затянутой в шелк руки. А его сеньор в ответ на резкий тон с улыбкой лишь кивнул на свою виуэлу:

— Я учитель танцев, сеньор, здесь ведь ярмарка. Думал, не потребуется ли мое мастерство кому-либо из здешних господ.

Лицо альгвасила просветлело:

— А, это вы про то, что свадьбу отложили, прослышали, сеньор! Да, вы не прогадали, юноша, и здесь непременно найдется для вас занятие, да хотя бы и с моей дочерью… Да и супруга его милости алькальда точно захочет, чтобы вы занимались с её отпрысками. Знаете, нам тут некогда особо предаваться суетным забавам, да ведь не каждый год командор выдает замуж единственную дочь!

Еще раз оглядел юношу уже строго:

— Только не слишком ли вы молоды, сеньор, для учителя танцев?

Молодой человек улыбнулся все так же, и только внимательный взор заметил бы, что улыбается он одними уголками губ, а вот синие глаза юноши оставались строги.

— О, сеньор, не беспокойтесь. Я довольно путешествовал — и в Испании, и во Франции, и в Италии, и знаю все новомодные танцы. А аккомпанировать мне будет этот почтенный господин.

Вид неподвижно стоящего Лукаса, казалось, онемевшего от речи своего сеньора, полностью устроил альгвасила, и он важно заявил, что если его супруга одобрит занятия для дочери, он пришлет за учителем посыльного и представит того супруге алькальда.

На следующий день юноша явился в гостиницу под вечер и молча лег на составленные скамьи. Он более не любопытствовал, не задавал вопросов, лишь коротко приказал подать ужин. Кабальеро также молчал.

И только когда молчание стало таким звенящим, что даже зудение одинокого комара сделалось невыносимым, юноша поднялся со своего жесткого ложа. Старый слуга неслышно зашел в комнату с кувшинчиком вина и наполнил оловянные стаканы. Молодой человек сделал знак запалить свечи и как-то по-особому щелкнул пальцами. Лукас, казалось, понимал своего юного господина без слов, потому что, порывшись в вещах, достал доску, раскрыв которую, юноша расставил фишки и взял в руки кости.

— Вы не откажетесь сыграть, сеньор? — неожиданно мягко и с легкой грустью спросил молодой идальго.

Кабальеро не собирался отказываться, но не знал этой игры. Кажется, он впервые видел такое. Юноша наскоро разъяснил правила. Это были не шахматы, где все решало искусство игрока, здесь играло роль еще и везение.

Кости стучали о деревянную доску, господа обменивались ничего не значащими фразами, Лукас принес еще вина.

— Как ваши занятия? — вежливо осведомился кабальеро на одном из ходов. — Говорят, танцы — это очень трудно.

Молодой человек рассеянно вскинул голову, будто его мысли были заняты чем-то другим. Отозвался чуть рассеянно:

— Да, трудно…

Миг он будто пытался понять, о чем его спрашивают, качнул головой:

— Вернее, не совсем. Местные молодые сеньоры хотят научиться придворной паване, меня даже представили алькальду и его жене. Дочерям ее милости я предложил итальянский танец «Превратности любви»… Вообще-то его танцуют жених и невеста, ну, или шаферы… Но сеньора хочет, чтобы танец был только для ее дочерей…

Казалось, молодой человек так и не вынырнул совсем из своих грез.

— Донья сказала, что будет посаженной матерью невесты, коль скоро и командор, и губернатор вдовцы, и очень хочет пригласить на праздник принца Фадриго, сеньора Толедо.

Кабальеро кинул кости и кашлянул, прочищая горло. Он явно был не глуп.

— Я слышал, к арестованным позвали врача. Говорят, что к свадьбе дочери командора хотят устроить праздник веры…

Юноша вновь рассеянно кивнул:

— Да… Донья алькальдша сказала мне об этом, она расспрашивала, как эти праздники проходят в Вальядолиде.

Кости вновь упали на доску, и теперь был ход юного идальго. Он двинул свою фишку, и снова стало тихо. Кабальеро в ответ кинул кости неловко, взяв их отчего-то в искалеченную руку, и одна отлетела под скамью. Юноша не двинулся с места, доверив слуге ползать на коленях в ее поисках.

— Меня спросили — я ответил, — несколько холодно произнес молодой человек, смешавшись вдруг под пристальным взглядом кабальеро. — Но к ним хотя бы пришел врач, — внезапно сердито буркнул он, вдруг забранив Лукаса за нерасторопность.

Кабальеро молча двинул фишку.

— Значит, все будет хорошо, — спокойно произнес он. — Ревизор по приезде добьется покаяния грешников, чтобы те смогли выглядеть достойно, а племянницы командора от всего сердца порадуют принца. Это будет хороший праздник, и вы, несомненно, получите достойную награду за ваш труд.

Не так много иронии было в голосе немолодого кабальеро, но она заставила юношу покраснеть.

— Вы ведь только учитель танцев, — вдруг успокаивающе произнес кабальеро, устыдившись своего порыва. — Мы всего лишь зерна в жерновах, можем только принять свою судьбу…

— Принять… — пробормотал вдруг юноша, словно продолжая додумывать какие-то свои мысли. Он неожиданно мягко отодвинул доску и поднялся. — Мы продолжим партию, сеньор, только вот я хочу послать за доктором для вас. Ваша рука, кажется, вас сильно тревожит.

И прежде чем кабальеро возразил, слетел вниз.

По-видимому, трактирщик был весьма убедителен, потому что почтенный доктор явился очень скоро и даже взобрался по узкой лесенке, не подумав потребовать от болящего спуститься. Кабальеро попытался было сказать, что его рука не в столь плачевном состоянии, чтобы требовать помощь доктора медицины, но юноша заговорил первым. Он задал вопрос доктору на латыни, и вопрос прозвучал тихо и спокойно, но врач отчего-то вздрогнул и даже попытался опуститься на колени.

Короткое «нет» прозвучало неожиданно резко. А потом молодой человек заговорил с врачом вновь. Теперь он сидел, а доктор стоял. Юноша задавал вопросы, получал ответы, вновь спрашивал, и кабальеро показалось, будто он присутствует на каком-то судебном заседании. Если бы юноша говорил чуть медленнее, он бы разобрал смысл сказанного, но, неплохо разбирая письменные тексты, кабальеро не очень хорошо понимал устную латинскую речь, тем более такую скорую. Юноша даже задумываться над ответами, казалось, не давал.

Наконец, молодой идальго получил то, что хотел, и кивнул доктору, разрешая тому взять табурет, потом уже привычно для кабальеро щелкнул пальцами, привлекая внимание слуги. Тот, невозмутимо наполнил бокал и подал врачу. Врач схватил кубок обеими руками — руки его дрожали, да и зубы выбивали дробь. Первый бокал он выпил залпом, и Лукас наполнил второй.

После второго бокала врач успокоился.

— Скажешь всем, что кабальеро де Сааведра приболел, и его не стоит беспокоить, по меньшей мере, пару дней, — распорядился юноша и, не дожидаясь ответа, добавил: — И ты будешь давать им лауданум и упаси тебя Бог словчить.

Еще раз резко отмахнулся на последнюю попытку врача опуститься на колени.

Кабальеро сидел на своей кровати, куда переместился по просьбе доктора, пытаясь понять, свидетелем чего он только что стал, а молодой человек, подвинув доску и по памяти расставив фишки, как было до визита врача, вновь кинул кубики. Улыбнулся:

— Я просто хочу, чтобы моя постановка была безупречна, кабальеро, и все участники праздника были его достойны.

Несмотря на улыбку, тон юного идальго был таков, что кабальеро почувствовал, будто холод прошел между лопаток.

— И, кстати, сеньор, коль скоро вы расхотели служить в этом городе и собрались вернуться в столицу…

Кабальеро хотел было сказать, что еще не решил, и кум алькальда мог еще прийти, но слова замерли у него на губах при виде поднятой вверх узкой ладони. Он тряхнул было головой, сам себя спрашивая, с какого перепугу как слуга замолкает от одного жеста мальчишки, но не успел додумать свою мысль, как юный сеньор продолжил с той же улыбкой на лице и холодом в голосе:

— Я думаю, господин де Сааведра, что мог бы помочь вам осуществить ваше желание и вернуться в столицу. Вам только надо будет доставить три письма, — юноша, уловив смятение во взгляде собеседника, смягчил тон. — Как вы справедливо заметили, я учу танцам, но у меня есть своя труппа — музыканты, певцы… Я бы хотел, чтобы именно они получили заказ для этого праздника, и если вы согласитесь отвести им письма, то даю слово, вы не пожалеете.

Кабальеро задумался. В словах юноши была истина, но на простого учителя танцев тот походил все меньше. Ветеран взял в руку кости, осторожно кинул. Впервые за их игру выпало «двенадцать».

— Если только мне не придется делать ничего, противное чести и вере, — да, юнец рассчитал верно — особого выбора у него не было.

— Лукас, доиграй, — небрежно обронил юноша, вставая к конторке у окна и придвигая ближе заботливо поставленную слугой чернильницу.

Кабальеро хотел было сказать, что не очень хочет продолжать игру, но Лукас пояснил спокойно, что раз его господин приказал доиграть, им придется закончить партию. Вторая шпага теперь лежала поверх узлов, и было очевидно, кому она принадлежит. Две шпаги против одной. С искалеченной рукой шансов не было. Впрочем, таинственный юноша не походил на разбойника. Кабальеро кинул кости. В конце концов, не у турок же он в плену!

Молодой человек дописал письма, дождался, пока чернила высохнут, свернул каждое из посланий втрое, капнул воском со свечи на каждое письмо, сделал оттиски печати. И заговорил с кабальеро уже как тот, кто имеет право отдавать приказы:

— Уедешь до рассвета. Возьмешь мула Лукаса. В ближайшем городе купишь себе лошадь. Письмо передашь лично в руки, а чтобы тебя пропустили — вот.

Юноша снял с шеи цепочку с кольцом и кабальеро вздрогнул. Он был небогат и не слишком знатен, но есть гербы, которые нельзя не знать.

— Привратнику покажешь, — хмыкнул юноша, наблюдая за переменой в лице кабальеро. Кажется, его благородный сосед понял, куда должен отнести послание.

— Ветряные мельницы, говоришь, — проговорил молодой человек, смягчив тон, и улыбнулся вдруг уже совершенно искренне, сразу сделавшись похожим на проказливого мальчишку-школяра. — Bene. Посмотрим.

Ветеран внимательно оглядел молодого дворянина, будто видит того впервые и не делил одну комнату с ним несколько дней подряд. Он уже овладел собой и вполне понял, насколько вдруг высоко взлетел и, кажется, впервые лицом к лицу стоял с тем, одно слово которого означало для окружающих жизнь или смерть. Но взгляда не отвел. Юноша отвернулся первым.

— Они не имели права… Должны были получить разрешение, — вновь посерьезнев, заявил юный дон, и оба поняли, что тот имел в виду.

Еще спустя три дня трактирщик, сокрушенно вздыхая, возводил очи горе и сетовал на мошенников, прикидывающихся порядочными людьми. Тот, кого он принимал за ревизора, удрал, так и не расплатившись за комнаты и еду. Хвала Небесам, что хоть юного кабальеро не ограбил!

Правда «юный кабальеро» быстро пресек стенания хозяина крепким ударом по лицу, и пока тот растерянно вытирал разбитый нос, резко, как вновь ударил, заявил, что благородному сеньору было стыдно, что он не может расплатиться за постой деньгами, но просил передать, что оставляет в счет долга своего коня. Конечно, конь кабальеро был уже немолод и стоил недорого, но чтобы расплатиться за неделю гостеприимства этого было вполне достаточно. А что до разбитого носа… Трактирщик быстро прогнал неуместную мысль кликнуть слуг, чтобы проучить зарвавшегося учителишку, вовремя сообразив, что учитель танцев каждый день общается с самыми важными сеньорами, включая алькальда и альгвасила, а, значит, вполне имеет право на некоторую резкость суждений. Зато он более не мучил своих постояльцев постной едой и к юному идальго начал относиться если не с подобострастием, то с достаточным почтением.

Вот только удивился слегка на резкость еще одного юного сеньора, заявившегося в его гостиницу спустя две недели в сопровождении трех десятков всадников с полным вооружением. Ну, откуда же ему было знать, что известного ему сеньора «Родриго эль Толедо» вапще-то зовут «дон Матео де Толедо» и, произнося это имя, следовало еще и поклониться?! А разбитый снова нос… Ну, еще раз заживет… Тем более юный принц тотчас предложил приложить к разбитому носу золотой дублон, чтобы быстрее кровь унять, и швырнул еще один, оплачивая выпивку для всех…

Спустя месяц дон Фадриго со смехом рассказывал дону Родриго о своих похождениях в Ла-Манче

— Видел бы ты, батюшка, лица всех этих «бывших»! И губернатора, и его сеньоров, когда я заявился к ним со своими людьми, а они как раз выстроились для репетиции… Ой, ну, ладно, научил их Матео, по крайней мере, стоять правильно, а Лукас так внушительно объявил, что их учитель танцев — ревизор святой Инквизиции, что даже меня оторопь взяла…

Матео, стараясь скрыть смущение, взял со стола апельсин:

— Да ладно, что уж я — страшный такой? И, кстати, я не приказывал Лукасу произносить эдакое.

— Угу, страшный, — вновь прыснул Федерико. — Да, ты, братец, у нас скромный такой, не говорил, конечно. Но зачем, спрашивается, нужен старший брат, как не для того, чтобы додумывать то, что ты не догоняешь? А и пусть боятся — смешно ведь!

«Смешно….» — Матео аккуратно очистил апельсин и сунул в рот дольку.

Федерико мог радоваться благополучному для брата разрешению сложного дела, рассуждая о нем, как о забавной пьесе, и даже посмеиваться над оторопью тех, кого коснулось их правосудие. Да «их». Взятка и подкуп — это не то, чем занимается святой Трибунал, но и у брата на сей раз были приказ и полномочия от первого министра. И, конечно, он вполне разделял слова и чувства дона Фадриго о необходимости добиться трепета и страха от тех, кто оказался замешан в неправом суде.

Только вот дону Матео было вовсе не до смеха, потому что жених юной поселянки так и не оправился от ран и скоро упокоился на скромном сельском кладбище, один из ее братьев навсегда остался хромым, а ревизор святого Трибунала только и смог внести богатый вклад за новую монахиню из Гусиной заводи, что в провинции Ла-Манча.