Америка

Воздух на платформе Пенсильванского вокзала был густым коктейлем из запахов: масло, пыль, сладковатый оттенок выхлопных газов от маневровых тепловозов, едкая нота дезинфектанта, сотни духов, пота, кофе из бумажных стаканчиков и глубокая, фундаментальная прохлада, веявшая из бетонных недр. Этот воздух не просто заполнял легкие — он казался осязаемым, почти вязким, им можно было подавиться. Он был полон звуков, сливавшихся в непрерывный, низкочастотный гул: гул голосов на десятке языков, скрежет колес, металлический вой где-то в системе вентиляции, объявления диктора, тонущие в общем шуме, словно камни в болоте, ритмичные шаги по бетону, отдававшиеся эхом под сводами.

И в самом центре этого хаотического вихря ощущений, неподвижная, как скала в бурном потоке, стояла Анджелика.

Она была островком абсолютной, почти неестественной тишины. Длинные, цвета увядающей петербургской розы волосы, ниспадавшие прямым водопадом почти до талии, казалось, поглощали блики люминесцентных ламп, превращая их в мягкое, призрачное сияние. Ее светло-розовые глаза, оттенка лепестков пиона, чуть тронутого утренним морозом, безмятежно и холодно скользили по толпе, не задерживаясь ни на ком. В этом взгляде не было любопытства, тревоги или нетерпения — лишь отстраненное наблюдение, будто она рассматривала не живых людей, а сложную, непрерывно движущуюся абстрактную инсталляцию под названием «Толпа. Нью-Йорк. Предотъездная лихорадка».

Ее одежда была монохромным вызовом пестроте окружающего мира. Узкая черная юбка из плотной ткани облегала бедра, чуть расклешенная книзу, но не настолько, чтобы стеснять шаг. Под ней — черные чулки с едва уловимым графитовым отливом, скрывавшие кожу, но не изгибы икр. Черные лаковые туфли на каблуке, не высоком, но достаточном, чтобы отчеканивать твердый, уверенный звук по асфальту, сейчас молчали. И черная кофта, облегающая, с высоким воротом, на рукавах которой, от запястья почти до локтя, бежали тонкие, как начертанные серебряным карандашом, черно-серые полоски. Они были похожи на дорожки шифра, на схему микрочипа, на тихий, строгий ритм, известный только ей одной. Весь ее облик говорил о контроле. Абсолютном. Над тканью, над линией силуэта, над каждым мускулом, над дыханием.

Монреаль, ее город, с его двухэтажными особняками из серого камня, запахом свежего багета, смешанным с дымком осенних листьев в парке Мон-Руаяль, и мягким, певучим французским в воздухе, остался далеко позади. Не в географическом смысле — поезд «Адлер» еще даже не подали — а в смысле внутреннем. Она мысленно уже оттолкнула от себя его образ, как отталкивают от берега лодку. Процесс отъезда был для Анджелики Снарской ритуалом очищения. Каждый этап — упаковка единственного чемодана (идеальный черный алюминий, без единой царапины), поездка на такси до аэропорта Трюдо, перелет, первая порция нью-йоркского воздуха в Кеннеди — был шагом по лестнице, ведущей в иное состояние бытия. Платформа была последней прихожей. Поезд — дверью.

Она не думала о том, зачем едет. Это было аксиомой. Необходимость. Следующий пункт в безупречно составленном расписании ее жизни, которое вела не она, а некая высшая, железная логика. Монреаль дал ей временную прописку, язык, паспорт с кленовым листом, но не дал — и не мог дать — ощущения окончательности. Ощущения дома. Оно, если и существовало, было где-то впереди. Или, возможно, его не существовало вовсе, и вся суть заключалась в самом движении. В следовании маршруту.

Ее пальцы в тонких черных перчатках без пальцев — те самые полоски на рукавах начинались прямо над их краем — непроизвольно сжали ручку чемодана. Не из-за нервов. Скорее, это было физическим воплощением мысли: «Я готова. Почему мы до сих пор стоим?».

В этот момент гул толпы изменился. В нем появилась новая нота — волна, идущая от дальнего тоннеля. Не звук, сперва, а вибрация, которую она почувствовала подошвами туфель, передавшуюся вверх по ногам в черных чулках. Потом — далекий, нарастающий вой, переходящий в мощный, властный грохот. Свет в конце тоннеля из тусклой точки превратился в слепящее око.

Поезд.

Не ее поезд, как она поняла мгновенно, по направлению и платформе. Это был состав, прибывающий с севера. Но сам факт его появления взломал ее статичную медитацию. Толпа на соседней платформе ожила, заволновалась, сдвинулась к краю.

Анджелика повернула голову, и ее розовые глаза сузились, поймав отражение гигантской стальной махины в огромном черном стекле витрины бутика. Оно плыло, извергая тормозной визг и клубы сжатого воздуха, похожее на мифического змея, выползающего из каменного чрева города.

И именно в этот миг, в промежутке между последним визгом тормозов и первыми звуками открывающихся дверей, она его увидела. Вернее, его отражение. В том же самом черном стекле, позади ее собственного силуэта, в гуще метаний толпы, мелькнуло другое лицо. Мужское. Слишком бледное. С темными глазами, которые, как ей показалось, смотрели не на приближающийся поезд, а прямо на ее затылок, на отражение ее розовых глаз в стекле.

Это длилось долю секунды. Меньше, чем вспышка фотоаппарата.

Когда она, нарушив наконец свою неподвижность, резко обернулась, лицо исчезло. Растворилось в человеческом море, хлынувшем к вагонам. Ничего. Только спина в темном плаще, отворачивающаяся, и море голов.

«Игра света. Воображение. Усталость от перелета», — пронеслось в голове автоматической, отрепетированной мыслью. Но пальцы в перчатках сжали ручку чемодана уже по-настоящему крепко. Невидимый, безупречный контроль дал первую, почти микроскопическую трещину.

Где-то в динамиках, наконец, проквакавило объявление о прибытии «Адлера» на ее платформу. Стальной змей, который увезет ее дальше, вглубь Америки, был уже на подходе. Но первый, случайный, проходящий змей только что выплюнул на платформу что-то странное. Что-то, что, казалось, знало ее. Анджелику Снарскую из Монреаля, в ее безупречном черном костюме с полосками-шифром на рукавах.

Она сделала глубокий вдох, вновь наполняя легкие густым вокзальным воздухом, и выпрямила спину. Трещина была залатана. Контроль восстановлен. Все было по плану. Почти все.

Поезд, ее поезд, с глухим стуком входил под своды, и она сделала первый шаг ему навстречу, четкий и твердый, отчеканивая каблуком по бетону. Шаг из одной неизвестности — в другую. Но теперь с легким, холодным осадком на душе, которого не было минуту назад. Осадком, похожим на привкус того самого стального визга, смешанного с пылью и чужим вниманием.

Шум стал оглушительным. «Адлер» был не просто поездом; это был движущийся цилиндр из стали и стекла, чье прибытие ощущалось не только слухом, но и всем телом — через низкочастотную дрожь в полу, через давление на барабанные перепонки. Двери с мягким шипением разъехались, выпустив наружу волну теплого, спертого воздуха, пахнущего синтетическим ковром, чистящим средством и легкой усталостью долгого пути.

Толпа на платформе, до этого хаотично перемещавшаяся, внезапно структурировалась, выстроившись в нервные, нетерпеливые очереди у каждой двери. Анджелика позволила небольшому потоку людей обтечь себя, как вода обтекает темный камень. Она ждала, пока первая суета утихнет. Суета была признаком слабости, неорганизованности.

Когда проход около ее двери стал относительно свободным, она легким, привычным движением подняла чемодан (он был невероятно легким для своих размеров) и перешагнула порог вагона.

Контраст был разительным. Снаружи — гулкий, прохладный, пропитанный эхом бетонный колосс. Внутри — приглушенный, теплый, интимный мир в оттенках серого, синего и бежевого. Полосы света от платформы скользили по стенам через широкие окна.

— Добрый вечер. Ваш билет, мисс?

Кондуктор, мужчина лет пятидесяти с усталым, но добродушным лицом и идеально отглаженной формой, стоял прямо у входа, с электронным планшетом в руке. Его взгляд, привычно-вежливый, на миг дрогнул, скользнув по ее необычной внешности: розовым волосам, розовым глазам, строгому черному силуэту. Но профессиональная выучка взяла верх.

Анджелика молча, уже сняв перчатку, достала из тонкого портмоне на молнии не бумажный билет, а смарт-карту из матового черного пластика. Она протянула ее.

Кондуктор приложил карту к считывателю. На планшете что-то тихо пропищало, загорелся зеленый свет.

— Снарская... Все в порядке. Спасибо. Ваше место — 14А, купе «Премиум-класс», третий вагон впереди по ходу движения. Проход свободен. Поезд отправляется через семь минут. Приятной поездки.

— Спасибо.

Ее голос был тихим, низковатым для ее хрупкого сложения, и абсолютно ровным. Без улыбки. Без интонации, выдающей хоть какую-то эмоцию. Просто констатация факта: слово «спасибо» было социально необходимо в данной ситуации.

Она двинулась вперед, ее туфли бесшумно ступали по упругому синтетическому покрытию. Вагон был почти полон. Мелькали лица: деловой мужчина, уставившийся в ноутбук, пара пенсионеров, разворачивающих пакет с сэндвичами, молодая мать, пытающаяся успокоить капризничающего ребенка. Никто из них не задерживал ее внимания. Она была движущейся мишенью для взглядов (светло-розовые длинные волосы в черной одежде не могли остаться незамеченными), но ее собственный взгляд был направлен внутрь, на экран мыслей, который показывал только путь к купе 14А.

Она нашла его. Небольшое, но уединенное пространство с одним большим сиденьем у окна, столом, розеткой и мягким светом индивидуальной лампы. Анджелика поставила чемодан на багажную полку, сняла тонкое черное пальто, аккуратно повесила его на крючок и села. Только теперь, когда двери вагона с шипением закрылись, отрезав последние звуки платформы, она позволила себе расслабить плечи на миллиметр. Исчезла.

За окном поплыли назад огни Нью-Йорка, силуэты других составов, рекламные щиты. Поезд набирал ход, мягко покачиваясь. Она достала телефон — такой же черный, матовый, без единого украшения. На экране не было уведомлений. Ни от кого. Это было правильно. Ожидаемо.

Мысли, против ее воли, вернулись к тому мелькнувшему лицу на платформе. К темным глазам, которые, казалось, смотрели сквозь стекло. Она отогнала их, переключившись на единственный социальный маяк в ее жизни. На человека, который был причиной этой поездки, ее формальным якорем в этой части мира.

Дэн. Дэн Снарский. Ее сводный брат. Старше на семь лет. Ему было двадцать девять, и в нем не осталось ничего от того угловатого, вечно раздраженного подростка, которого она смутно помнила из редких, натянутых визитов отца в Монреаль. Теперь он был Дэниел Снарский, основатель и CEO «Snarsky Logistics Solutions». Богатый. Успешный. Укорененный. Все, чем она не была.

Он жил не просто в Америке, а в одном из тех идеальных, словно вырезанных из глянцевого журнала, пригородов, где дома похожи на крепости из стекла и красного дерева, а главным развлечением является сбор средств на новое оборудование для местной школы. Он был женат на Элизабет — женщине, которую Анджелика видела лишь на фотографиях: безупречная улыбка, каштановые волосы, уложенные мягкими волнами, глаза цвета теплого янтаря. Идеальная американская жена успешного иммигранта. И у них была дочь. Кэлли. Пять лет.

Пять лет. Анджелика мысленно произнесла этот возраст, и что-то едва уловимое дрогнуло в уголке ее рта. Не улыбка. Скорее, тень чего-то сложного. Пятилетняя девочка. Племянница, которую она никогда не видела.

Дэн настойчиво, почти навязчиво, приглашал ее уже два года. «Элизабет хочет познакомиться», «Кэлли спрашивает про тётю из Канады», «Тебе пора выбираться из своего монреальского склепа, Анжи». Он всегда звал ее «Анжи», сокращенно, по-семейному, что звучало странно, учитывая дистанцию в семь тысяч дней и совершенно разные жизни.

Она отказывалась. Вежливо, но твердо. Пока в ее жизнь не вошел тот самый «железный логический императив» — необходимость решить вопросы с небольшой, но досадной долей в одном из инвестиционных фондов, основанных еще их отцом. Вопросы, требовавшие личного присутствия, подписи, общения с юристами. И адресом для всей этой бумажной волокиты был, разумеется, роскошный дом Дэна в Коннектикуте.

Поездка стала неизбежной. Деловой необходимостью. И, возможно, — эта мысль пришла к ней только сейчас, когда за окном уже не было города, а лишь темнота, перемежаемая редкими огнями, — единственным способом раз и навсегда закрыть тему «семейных визитов». Приехать, решить дела, выполнить социальный долг — провести вечер в кругу идеальной семьи брата, и уехать. Навсегда вернувшись к своей управляемой, предсказуемой изоляции.

Поезд мягко качнулся на стрелке. Анджелика закрыла глаза, прислушиваясь к ритмичному стуку колес. Тук-тук-тук-тук. Он был гипнотическим. Убаюкивающим. В этом звуке была та же безжалостная прямолинейность, что и в ее собственном характере. Дорога вперед. Никаких поворотов назад.

Она открыла глаза и посмотрела на свое отражение в черном стекле окна. Призрачная девушка с розовыми волосами и глазами цвета рассвета смотрела на нее из ночи. А позади этого отражения, в глубине вагона, мелькнула тень. Человек, проходящий по коридору. Или ей снова показалось?

Анджелика резко обернулась. Коридор был пуст. Только далекий смех из соседнего купе да тихий голос диктора, объявляющий о скором прибытии в Ньюарк.

Она медленно выдохнула, повернулась к окну и, достав наушники, погрузилась в белый шум, стараясь заглушить не только звуки поезда, но и навязчивое ощущение, что это путешествие — не просто деловая поездка к брату. Что это что-то большее. И что темные глаза с платформы, возможно, были не игрой света.

Белый шум в наушниках был как цифровая стена, отгораживающая ее от мира. Он заглушал стук колес, разговоры, превращая реальность в безликий фон. Анджелика уставилась в темноту за окном, где изредка проплывали одинокие огоньки домов или фонарей, похожие на утопающие звезды. Ее мысли, упрямые и нежеланные, снова и снова возвращались к лицу в толпе. К Дэну. К пятилетней девочке, для которой она была «таинственной тетей из Канады».

Тук-тук-тук-тук... Ритм был неумолим.

Ее покой нарушило ощущение чьего-то присутствия. Не мистическое, а очень физическое — легкая тень, упавшая на ее стол, запах дешевого, но резкого одеколона с нотками цитруса и влажной шерсти. Она медленно, не меняя выражения лица, повернула голову.

В проходе стоял молодой человек. Лет двадцати двух, не больше. Рыжие, непослушно вьющиеся волосы, будто он только что снял шапку. Веснушчатое лицо с открытым, чуть глуповатым выражением. Большие карие глаза, смотревшие на нее с неподдельным, животным интересом. Он был одет в поношенную коричневую куртку поверх серого худи, джинсы и огромные кроссовки.

— Э-э, привет, — сказал он, и его голос выдавал легкую нервозность, смешанную с наглостью. — Извини, что беспокою. Тут, типа... все места заняты. Только у тебя одно свободное. Можно присесть? Ну, пока? До Ньюарка.

Он жестом показал на сиденье напротив нее, которое действительно было пустым. Но в его тоне и слишком быстрой речи сквозила неправда. Вагон был заполнен наполовину. Свободные места были.

Анджелика молча сняла один наушник. Ее светло-розовые глаза безразлично скользнули по его лицу, затем по пустому пространству вагона, и снова вернулись к нему.

— Вы уверены? — спросила она тем же ровным, безэмоциональным тоном, что и кондуктору. — В пятом вагоне три свободных кресла. В седьмом — четыре.

Его брови поползли вверх. Он явно не ожидал, что она не только заметит ложь, но и будет располагать конкретными цифрами. Он видел, как она вошла и прошла прямо сюда, не осматривая остальные вагоны.

— О, ну... может, я просмотрел, — он неуклюже пожал плечами, но не уходил. Его взгляд прилип к ее волосам. — Вау. Это... натуральный цвет?

Вопрос был настолько банальным, настолько предсказуемым, что Анджелика почти вздохнула. Почти.

— Нет, — ответила она односложно, снова поднося наушник к уху, давая понять, что разговор окончен.

Но рыжий не сдавался. Он сел напротив нее, без приглашения, развалившись в кресле с видом человека, который только что совершил маленький подвиг.

— Круто выглядит. Серьезно. Я Стив, кстати. Учусь в Колумбии. Архитектура. А ты?

Анджелика уставилась на него. Молча. Ее взгляд был подобен лучу лазера, холодному и рассекающему. В нем читалось не раздражение, а чистая, незамутненная аналитика, будто она изучала странный, шумный экземпляр неизвестного вида насекомого.

Пауза затянулась. Стив начал ерзать. Его уверенность дала трещину.

— Ладно, можно и без имени, — пробормотал он, пытаясь спасти ситуацию шуткой. — Просто подумал, раз мы попутчики... Долгая дорога. Можно поболтать. А то скучно.

— Мне не скучно, — четко произнесла Анджелика. — И у меня нет потребности в беседе.

— Ой, да ладно тебе, — он махнул рукой, словно отмахиваясь от ее слов как от назойливой мушки. — Всегда есть потребность в хорошей компании. Особенно такой... яркой. Ты в Нью-Йорк приехала? Оттуда? Извини, я не расслышал акцента. Французский?

Он наклонился вперед, упираясь локтями в колени. Его поза кричала о напускной развязности.

Анджелика медленно, с преувеличенной театральностью, сняла второй наушник, положила их в футляр и убрала в карман кофты. Затем сложила руки на столе. Каждое ее движение было выверенным, экономичным и пугающе тихим.

— Стив, — произнесла она, и его имя на ее языке прозвучало как диагноз. — Вы изучаете архитектуру. Это предполагает понимание структуры, плана, несущих конструкций и декоративных элементов, которые не несут функциональной нагрузки.

Он смотрел на нее, озадаченно моргая.

— Я... да. В общем, да.

— Отлично, — кивнула она. — Тогда представьте, что этот разговор — здание. Ваши попытки «поболтать» — это декоративные элементы. Лепнина. Не несущая смысловой нагрузки. Мои ответы — это несущие стены. Они просты, функциональны и дают понять: конструкция диалога не будет построена. Потому что проект изначально не утвержден и не представляет архитектурной ценности. Вы меня понимаете?

Стив сидел с открытым ртом. Его карие глаза округлились. Весь его вид выражал полную и абсолютную когнитивную перегрузку. Он явно пытался разобрать смысл сказанного, но застрял где-то между «декоративные элементы» и «несущие стены».

— Э... То есть... ты хочешь сказать, что я... лепнина? — выдавил он наконец.

— В лучшем случае, — подтвердила Анджелика, не моргнув глазом. — А в худшем — строительный мусор, который следует удалить с объекта до начала основной работы.

Она снова посмотрела в окно, демонстративно прекратив контакт. В ее тоне не было ни злобы, ни высокомерия. Только констатация факта, высказанная с убийственной, инженерной точностью.

Стив покраснел. Веснушки на его носу слились в одно розовое пятно. Он прокашлялся, заерзал и, наконец, поднялся.

— Ну... классно. Ясно. Понял. Удачи тебе... с твоими проектами, — пробормотал он и, пошатываясь от легкого толчка поезда, быстро засеменил прочь по коридору, стараясь не смотреть по сторонам.

Анджелика снова надела наушники. Уголок ее губ дрогнул. Не улыбка. Скорее, легкая тень чего-то, что могло бы быть удовлетворением от успешно решенной незначительной задачи. Она устранила помеху. Эффективно и без лишнего шума.

За окном проплыл ярко освещенный железнодорожный узел — Ньюарк. Поезд стал замедлять ход. Она увидела, как Стив, даже не оглядываясь, выскочил из вагона, едва двери открылись, и растворился в толпе на перроне. «Волшебное» совпадение его посадки оказалось не таким уж и волшебным. Просто наглостью.

Она закрыла глаза, позволив белому шуму снова окутать ее. Смешной эпизод с рыжим Стивом вытеснил навязчивые мысли о темных глазах. На какое-то время. Но как только вагон тронулся, набирая скорость после короткой остановки, старый дискомфорт вернулся. Усиленный.

Потому что, бросив короткий взгляд в проход, она заметила мужчину. Он сидел в трех купе от нее, спиной, читая газету. На нем был темный плащ. И его осанка, очертания затылка... что-то в них было знакомым. Слишком знакомым.

Но когда она пристальнее всмотрелась, он встал и пошел в противоположном направлении — в вагон-ресторан. И снова лишь мелькнувший силуэт.

«Паранойя, — холодно сказала себе Анджелика. — Следствие усталости и социального взаимодействия с низкой когнитивной нагрузкой».

Она вынула телефон. На экране по-прежнему не было сообщений. Ни от Дэна, который должен был подтвердить время встречи. Ни от кого. Только время и статус батареи.

Она набрала короткое сообщение брату, отточенное и лишенное смысловых излишеств: «Прибываю по расписанию. 22:47. Анджелика».

Ответ пришел почти мгновенно, как будто Дэн ждал: «Отлично! Буду встречать на платформе. Не проспи свою станцию! Уже все ждут :)»

Смайлик в конце. Элизабет, наверное, научила. Или Кэлли. Анджелика взглянула на это двоеточие со скобкой, и что-то в ее ледяной, выстроенной цитадели контроля дало едва слышный треск. Небольшой. Но глубокий.

Она отложила телефон и прижалась лбом к холодному стеклу. Впереди было еще несколько часов пути. И ей внезапно, с неожиданной остротой, захотелось, чтобы они закончились. Как можно скорее.

«Адлер» плавно, почти бесшумно, вошел под своды вокзала. Последние минуты пути Анджелика провела в состоянии бдительной отрешенности. Она наблюдала, как хаотичные огни пригородов сгущались в упорядоченную сеть улиц большого города, не ее города, а еще одного американского гиганта, на этот раз — столицы финансов и законов. Ее розовые глаза отражали бегущие за окном огни, но в них не было ни волнения, ни ожидания. Была лишь готовность к выполнению следующего пункта программы.

Поезд с тихим вздохом остановился. Двери открылись. Она была готова первой — чемодан уже снят с полки, пальто надето, перчатки поправлены. Она позволила небольшой толпе выплеснуться на платформу перед собой, а затем двинулась следом, четко и быстро, ее каблуки отстукивали быстрый, уверенный ритм по бетону.

И тут ее безупречный внутренний таймер дал сбой.

Она увидела их издалека. Не просто группу встречающих, а целую живую картину, яркую и диссонирующую с ее собственным монохромным миром. Они стояли под огромным табло с расписанием, выделяясь, как рекламный билборд о «счастливой американской семье».

Дэн.

Он вырос, стал шире в плечах. Деловой костюм цвета антрацита сидел на нем безупречно, подчеркивая спортивную фигуру. Но самое поразительное — его волосы. Они были белыми. Не седыми, а именно белыми, как первый снег, коротко и стильно стриженными. Это резко контрастировало с его лицом, еще молодым, гладким, с жесткими, четкими линиями, доставшимися от отца. Его серые глаза, холодные и оценивающие на старых фотографиях, сейчас искрились оживлением. Он что-то говорил, улыбаясь, и в этой улыбке было больше тепла, чем Анджелика могла припомнить за все их редкие встречи.

Рядом с ним стояла Элизабет. Живая, а не снимок из соцсетей. Она была немного ниже Дэна, в элегантном кашемировом пальто бежевого цвета, с мягким шарфом на шее. Ее каштановые волосы действительно были уложены в те самые мягкие волны. И ее улыбка, направленная сейчас на мужа, а затем — на приближающуюся Анджелику, казалась искренней. Не вымученно-вежливой, а теплой, гостеприимной. В ее руках был огромный, нелепый и яркий бумажный стакан с чем-то, от чего поднимался пар.

А между ними, держась одной рукой за руку отца, другой — за край пальто матери, стояла девочка. Кэлли. Пять лет. Она была закутана в пухлую розовую куртку с фиолетовыми единорогами, на ногах — синие резиновые сапожки в виде лягушек, а на голове — синяя вязаная шапка с помпоном. Из-под шапки выбивались светлые, почти белые кудряшки. Ее огромные, круглые глаза, цвета морской волны, с нескрываемым, животным любопытством и легким страхом смотрели прямо на Анджелику.

Анджелика замедлила шаг. На миллисекунду. Ее внутренний компьютер обрабатывал эту сцену: Избыточная цветовая гамма. Высокий уровень визуального и эмоционального шума. Цель: социальное взаимодействие, продолжительность — неизвестна. Необходимо адаптировать протокол.

Они заметили ее. Дэн помахал рукой, его улыбка стала еще шире. Он что-то сказал девочке, и та прижалась к его ноге, не отводя глаз от «той самой тети».

— Анжи! — голос Дэна прозвучал громко, раскатисто, перекрывая шум вокзала. Он сделал несколько быстрых шагов навстречу, и прежде чем она успела отреагировать — ее протокол приветствия предполагал кивок и, в крайнем случае, рукопожатие — он обнял ее.

Крепко, по-мужски, похлопав по спине. От него пахло дорогим древесным одеколоном и свежим воздухом.

Анджелика замерла. Ее руки остались по швам. Чемодан стоял рядом. Она позволила объятию случиться, не отвечая на него, просто терпеливо выждав его окончания.

— Дэн, — произнесла она ровно, когда он отпустил ее.

— Господи, посмотри на тебя! — Он отступил на шаг, держа ее за плечи, окидывая взглядом с головы до ног. — Все в черном. Как всегда. Но ты... повзрослела. Серьезно.

— Время имеет свойство течь в одном направлении, — сухо заметила она.

Дэн рассмеялся, как будто она сказала что-то остроумное.

— Не меняйся, ради бога. Лиза! — он обернулся. — Иди сюда, познакомься.

Элизабет подошла, ведя за руку осторожную Кэлли. Ее улыбка была ободряющей.

— Анджелика, наконец-то. Мы так много о тебе слышали. Очень рады, что ты приехала. Дэн просто не находил себе места от волнения. — Ее голос был мягким, мелодичным, без иронии. Она не протянула руку для рукопожатия, видимо, предупрежденная Дэном, а просто кивнула. — Это для тебя. Какао с зефирками. На улице свежо.

Она протянула тот самый бумажный стакан. Анджелика автоматически взяла его. Он был обжигающе теплым, почти горячим, через перчатку. Запах сладкого шоколада и ванили ударил в нос, показавшись неуместно назойливым.

— Спасибо, — сказала Анджелика, держа стакан, как неопознанный, возможно опасный, предмет.

Все трое взрослых на секунду замолчали, глядя на нее. И в эту паузу встроился тихий, но очень четкий голосок.

— Почему у тебя волосы как у феи?

Кэлли, спрятав половину лица в складках маминого пальто, смотрела на розовые пряди Анджелики, выбивающиеся из-под капюшона ее черного пальто.

— Кэлли! — мягко пожурила Элизабет.

— Ничего страшного, — сказала Анджелика, опуская взгляд на девочку. Она перевела стакан в одну руку и медленно, давая ребенку время привыкнуть, сняла капюшон. Длинные розовые волосы упали на плечи. — Это не как у феи. Это конкретный оттенок «Пыльная роза №7». А феи, согласно большинству фольклорных источников, предпочитают более натуральные тона или вовсе светятся изнутри.

Кэлли уставилась, широко раскрыв глаза. Она явно не поняла ни слова, но была загипнотизирована. Дэн фыркнул.

— Вот и познакомились. Ну что, поехали? Машина у выхода. Кэлли, ты везешь тетину сумку? — Дэн поднял чемодан Анджелики, демонстративно показывая, какой он легкий, и подставил ручку пятилетке.

Та, забыв про страх, с важным видом ухватилась за нее двумя руками. Чемодан, конечно, даже не шелохнулся.

Они пошли к выходу — живой, говорящий, цветной коридор из семьи Снарских, в центре которого, как черная, молчаливая и немного ошеломленная планета, двигалась Анджелика. Она несла перед собой стакан с какао, как ритуальный сосуд, чувствуя его чужеродное тепло даже сквозь перчатку.

— Как дорога? Не устала? — спрашивала Элизабет, идя рядом.
— Ничего не случилось, — отвечала Анджелика, что было правдой, если не считать рыжего Стива и темный силуэт в плаще, которые сейчас казались смутными снами.
— Завтра юрист подъедет к одиннадцати, все бумаги готовы, — деловым тоном сообщил Дэн, ведя их через толпу. — А сегодня — просто ужин и отдых.

Анджелика кивала, но ее внимание было приковано к девочке, которая, ковыляя рядом с неподъемным для нее чемоданом, каждые две секунды поднимала на нее свои огромные глаза. В них читался немой вопрос, смесь страха, восхищения и желания потрогать «волосы как у феи».

Выйдя на ночную улицу, где их ждал большой темный внедорожник, Анджелика сделала глоток какао. Оно было приторно-сладким, с резиновыми зефирками, застревающими в горле. Совершенно не тем, что она когда-либо пила бы по своей воле.

«Социальный протокол выполнен, — подумала она, садясь на мягкое кожаное сиденье. Семья устроилась вокруг. — Первичный контакт установлен».

Но глядя в окно машины, на отражающиеся в стекле огни города и мелькающее между ними бледное лицо девочки с синим помпоном на шапке, она с неожиданной ясностью осознала: это не протокол. Это живой, шумный, пахнущий какао и детским шампунем мир. Мир Дэна. И она, со своим контролем и монохромными правилами, уже оказалась внутри него. Выбраться обратно будет сложнее, чем она предполагала.

Дом Дэна оказался не просто большим. Он был пронизан светом и теплом, которое исходило не только от камина в гостиной, но и от каждой детали: от мягких ковров, по которым тут же принялась кататься Кэлли, сбросившая сапожки-лягушки, до семейных фотографий в простых деревянных рамках на стенах. Запах жареной курицы с травами и свежеиспеченного хлеба витал в воздухе, смешиваясь с ароматом елки, уже установленной в углу, хотя до Рождества было еще далеко. Это был мир, выстроенный на фундаменте из уюта и достатка, и Анджелика чувствовала себя в нем инопланетным артефактом, помещенным в слишком мягкую, слишком яркую витрину.

Ужин проходил в просторной столовой с огромным дубовым столом. Элизабет старалась изо всех сил, задавая легкие вопросы о Монреале, искусно переводя разговор, когда ответы Анджелики сводились к «да», «нет» или односложным констатациям фактов. Дэн шутил, рассказывал забавные случаи из своего бизнеса, подмигивал дочери. Кэлли, сидевшая напротив Анджелики, почти не ела, а просто смотрела на нее, завороженная, временами шепча что-то матери на ухо. Анджелика отвечала вежливо, но механически. Ее черная кофта с полосками была мрачным пятном в этой пастельной и теплой гамме интерьера.

Когда Элизабет увела Кэлли, протестующую, но сонную, спать, а в столовую заглянула уборщица, чтобы унести тарелки, Анджелика почувствовала свой шанс. Она отодвинула бокал с водой, которого почти не касалась.

— Дэн. Мне нужно поговорить с тобой. Наедине.

Ее голос прозвучал четко, нарушая мягкую, сытую атмосферу, оставшуюся после ужина. Дэн, дотиравший салфеткой пальцы, поднял на нее взгляд. В его серых глазах мелькнуло что-то понимающее, почти предвкушающее.

— Конечно, Анжи. Пойдем в сад. Там сейчас тихо.

Они вышли через раздвижные стеклянные двери на террасу, а затем — на аккуратно подстриженный газон, окаймленный голыми в декабре кустами и высокими темными елями. Воздух был холодным, свежим и безжалостно трезвым после домашнего тепла. Луна, почти полная, заливала все серебристо-синим светом, в котором белые волосы Дэна казались призрачными. Анджелика не стала надевать пальто, лишь скрестила руки на груди, ощущая холод сквозь тонкую ткань кофты.

Они прошли немного молча, их шаги беззвучно тонули в траве.

— Так в чем дело? — спросил Дэн, наконец, остановившись и повернувшись к ней. Его лицо в лунном свете выглядело старше, серьезнее. Исчезла ужимчивая легкость, с которой он вел себя за столом. — Бумаги беспокоят? Я сказал, юрист все объяснит.

— Не в бумагах дело, — сказала Анджелика, глядя прямо на него. Ее розовые глаза в темноте казались почти бесцветными, просто светящимися точками. — Я хочу спросить тебя. Честно. Зачем ты действительно настоял на моем приезде? Не для подписи нескольких документов. Их можно было переслать курьером. И не для... семейного ужина. У нас нет семьи, Дэн. У нас общий отец, который умер, и семь лет разницы, которые мы провели на разных континентах.

Дэн вздохнул, и пар от его дыхания повис в воздухе белым облачком. Он потянулся к внутреннему карману пиджака, но, видимо, вспомнив, что бросил его в доме, просто засунул руки в карманы брюк.

— Прямолинейно, как всегда. Хорошо. Хочу, чтобы ты переехала сюда. Жила с нами.

Тишина после этих слов была абсолютной. Даже ветер в верхушках елей замер, будто прислушиваясь.

— Объясни, — потребовала Анджелика, не меняя выражения. Внутри у нее все застыло, превратилось в лед.

— Посмотри на себя, Анжи! — его голос прозвучал с внезапной страстью. Он сделал шаг к ней. — Монреаль? Ты там одна. В этой своей стерильной квартире, как в склепе. Ты общаешься только с клерками и, не знаю, может, с призраками нашего батьки. У тебя нет жизни.

— У меня есть жизнь, которая меня полностью устраивает, — холодно парировала она. — Она структурирована, эффективна и не требует ненужных эмоциональных вложений.

— Это не жизнь, это существование! — Дэн повысил голос, и в нем впервые прозвучали старые, знакомые по редким ссорам детства нотки раздражения. — Ты моя сестра. Пусть и сводная. Я — все, что у тебя осталось. И у меня есть семья. Лиза... она добрая, она хочет тебя знать. Кэлли... ты видела, как она на тебя смотрит? Для нее ты как персонаж из сказки. Я не хочу, чтобы моя дочь росла, думая, что у нее нет родни. И я не хочу, чтобы ты доживала свои дни в одиночестве на другом конце света.

— Твои хотения не являются моими проблемами, — отрезала Анджелика. В ее собственном голосе появилась сталь. — Ты построил свою идеальную американскую мечту. Поздравляю. Не навязывай мне в ней роль. Я не сувенир для твоей дочери и не проект милосердия для твоей жены.

— Это не милосердие! — он почти крикнул, схватившись за голову. Белые пряди выбились из-за его ушей. — Черт возьми, Анжи, ты всегда была такой! Непробиваемой! Я предлагаю тебе дом. Семью. Заботу. А ты стоишь тут, как ледяная статуя, и читаешь мне лекцию о неэффективности эмоциональных вложений!

— Потому что ты предлагаешь это не мне, — тихо, но с убийственной четкостью произнесла она. — Ты предлагаешь это призраку нашего отца. Ты пытаешься закрыть какие-то свои старые счеты, чувство вины, что ли? Показать, что ты — хороший брат, в отличие от него, который был плохим отцом? Я не хочу быть частью этой терапии, Дэн.

Дэн замер. Его серые глаза широко раскрылись, будто она ударила его. Он смотрел на нее, и в его взгляде было столько боли и гнева, что даже Анджелика почувствовала легкий, незнакомый толчок где-то глубоко внутри.

— Ты... ты действительно так думаешь? — прошептал он.
— Я анализирую данные. Вероятность такого мотива — высока.

Он отвернулся, сжав кулаки. Плечи его напряглись. Казалось, ссора зашла в тупик. Ледяной штиль.

— Хорошо, — сказал он через силу, не глядя на нее. — Допустим. Допустим, я делаю это для себя. Чтобы спать спокойнее. Но это не меняет фактов. Здесь у тебя будет крыша над головой. Люди, которые... которые будут волноваться, если ты не вернешься ночью. Девочка, которая будет учиться у тебя тому, чего никогда не узнает от Лизы. Холодному, безупречному уму. Силе. У тебя это есть. А здесь... здесь ты сможешь заниматься чем захочешь. Учиться. Работать. Хоть звезды считай. Просто... не будь одной.

Анджелика смотрела на его спину, на его белые волосы, яркие в лунном свете. Она думала о пустой, бесшумной квартире в Монреале. О бесконечных днях, структурированных до минуты, но лишенных... чего? Смысла? Нет. Смысл был в порядке. Но в порядке не было тепла бумажного стакана с какао в руках. Не было любопытного, немого взгляда пятилетней девочки. Не было даже этой глупой, горячей ссоры под луной.

Она ненавидела перемены. Но она также ненавидела иррациональность. А ее собственное внезапное, острое желание сказать «да» было глубочайшей иррациональностью. И все же...

— Мне не нужны твои деньги, — сказала она тихо, но так, что он услышал и обернулся. — Ни цента. У меня есть свои средства. Если я останусь, я найду работу. Или создам ее. Я не буду сидеть на твоем иждивении. Это неприемлемо.

Дэн смотрел на нее, затаив дыхание. Гнев и боль в его глазах сменились настороженной надеждой.

— Ты... ты рассматриваешь это?
— Я рассматриваю возможность, — поправила она. — На испытательный срок. Месяц. Я решу деловые вопросы, а затем... мы увидим. Я не даю обещаний, Дэн.

Но для Дэна это было уже победой. Его лицо озарила улыбка, не такая широкая и показная, как на вокзале, а сдержанная, облегченная.

— Месяц. Хорошо. Согласен. Никаких денег. Только дом. И... спасибо, Анжи.

— Не благодари. Это прагматичное решение. Климат здесь мягче, а экономические возможности шире, — отозвалась она, снова прячась за стену логики, но стенка эта дала трещину, и они оба это знали.

Он хотел что-то сказать, может, снова попытаться обнять, но, видя ее неподвижную фигуру, лишь кивнул.

— Пойдем. Покажу тебе твою комнату. Лиза все приготовила, — он повернулся и пошел к дому, его шаги теперь были легче.

Анджелика последовала за ним, бросая последний взгляд на серебристый сад. Она только что совершила самое иррациональное поступок в своей жизни. И странным образом, ледяной комок внутри начал таять. Не быстро. Но неумолимо.

Войдя в дом, они прошли по лестнице на второй этаж. Дэн остановился у двери в конце освещенной мягким светом коридора.

— Вот здесь. У тебя будет свой балкон. И вид на сад.

Он открыл дверь. Комната была большой, светлой, выдержанной в тех же теплых, нейтральных тонах, что и весь дом. На кровати с высоким изголовьем лежало стеганое одеяло. Была книжная полка, пустая, письменный стол у окна. И на подушке — маленький, нелепый, сшитый из лоскутков единорог. Вероятно, работа Кэлли.

— Спокойной ночи, Анджелика, — сказал Дэн, и в этот раз он назвал ее полным именем, без фамильярного «Анжи».

— Спокойной ночи, Дэн.

Он закрыл дверь. Она осталась одна в центре незнакомой комнаты, пахнущей свежей краской и лавандой. Она подошла к окну, глядя на освещенный луной сад, где минуту назад кипели страсти. Ее отражение в стекле было все таким же: черный силуэт, розовые волосы. Но что-то внутри сдвинулось. Словно один из безупречных шестеренок в ее механизме дал слабину, и весь ход времени изменился.

Она взяла в руки лоскутного единорога. Он был кривым и смешным. Она положила его обратно на подушку.

«Испытательный срок. Месяц», — повторила она про себя, как мантру. Но даже она понимала, что переступила через порог, и обратный путь уже не будет прежним.

Утро пришло с запахом кофе, бекона и теплых вафель. Анджелика проснулась в шесть тридцать, как всегда, ее внутренние часы не подвели даже после стресса переезда и неожиданных решений. Она приняла душ, надела свою обычную черную одежду (тонкий свитер и брюки, сегодня без чулок и строгой юбки), уложила длинные розовые волосы в тугую, безупречную косу и вышла из комнаты. Лоскутный единорог сидел на спинке стула у письменного стола, как немой свидетель ночных перемен.

Из кухни доносились голоса. Громкий, веселый Дэн, мелодичное бормотание Элизабет и звонкий, взволнованный голосок Кэлли. Анджелика на мгновение замерла в дверном проеме, наблюдая за сценой. Дэн, уже в домашней футболке и тренировочных штатах, помешивал что-то на сковороде. Элизабет, в мягком халате, накрывала на стол. А Кэлли, в пижаме с динозаврами (смена пристрастий с единорогов на ящеров случилась, видимо, среди ночи), старательно расставляла салфетки, вкладывая в каждую по серебряной вилке.

Это был не хаос, а слаженный, домашний ритуал. Теплый и... интимный. Анджелика почувствовала себя зрителем на спектакле, для которого у нее нет билета. Но она сделала шаг вперед. Скрип половицы выдал ее присутствие.

— Доброе утро! — первой обернулась Элизабет, и ее улыбка была по-настоящему радушной. — Хорошо поспала? Кровать удобная?

— Спала адекватно. Спасибо, — кивнула Анджелика, подходя к столу.

— Анжи! Садись, вафли почти готовы! — крикнул Дэн, ловко переворачивая блинчик на сковороде. — Кофе в термосе, молоко — тут. Кэлли, подвинься, дай тете место.

Кэлли, уставившись на косу Анджелики (сегодня она была похожа на розовую веревку), послушно отодвинула свой стул. Анджелика села, положив руки на колени, в ожидании дальнейших инструкций к этому утреннему ритуалу.

Завтрак начался под щебетание Кэлли о сне, в котором летал дракон, евший морковку. Анджелика молча ела свою вафлю, которую Элизабет полила кленовым сиропом, наблюдая за семьей. Дэн обменивался с женой взглядами, полными какого-то молчаливого согласия. Он выглядел... удовлетворенным.

Когда первая голодная волна спала и Кэлли углубилась в сооружение крепости из кусочков вафли, Дэн отложил вилку и кашлянул, привлекая внимание.

— Анжи, я тут кое-что для тебя сделал. Зная твое расписание и то, что тебе нужно будет чем-то заняться, помимо бумаг... — он выдержал драматическую паузу. — Я зачислил тебя. В университет. На весенний семестр.

Анджелика замерла с кусочком вафли на вилке. Ее розовые глаза, холодные и оценивающие, устремились на брата.

— Ты... что? — ее голос был тише обычного, но в нем впервые прозвучало нечто кроме равнодушия — ледяное изумление.

— В Штатах отличная система. Ты же в Монреале не доучилась, бросила, когда... — он запнулся, не желая произносить «когда умер отец». — У тебя хорошая база. Я подал документы, использовал старые транскрипты, поговорил с деканом. Факультет компьютерных наук и аналитики. Тебе понравится. Это перспективно. Ты сможешь получить нормальную специальность.

— Ты принял это решение за меня, — констатировала Анджелика. В ее тоне не было гнева, только констатация факта, от которой в воздухе стало холоднее.

Дэн спокойно встретил ее взгляд.

— Да. Потому что ты сама никогда бы не решилась. Это шанс, Анжи. Начать все с чистого листа. Получить американский диплом. Это откроет тебе двери. Ты же умная. Очень. Пропадать этому уму в четырех стенах... — он махнул рукой. — Не по-семейному.

Анджелика отложила вилку. Она анализировала. Вмешательство в ее автономию было вопиющим. Наглым. Но... логика предложения была безупречной. Она действительно бросила учебу. Анализ данных, программирование, системный подход — это был язык, на котором она думала. Получить формальное образование в этой области... это было разумно. Прагматично. Даже если инициатива исходила от Дэна и была совершена без ее ведома.

Элизабет наблюдала за ними, прикусив губу, готовая в любой момент вмешаться и сгладить конфликт.

Молчание затянулось. Даже Кэлли перестала строить крепость и смотрела то на отца, то на странную тетю.

— На каких условиях? — наконец спросила Анджелика.
— На твоих. Хочешь — учись очно. Хочешь — дистанционно. Курсы можно выбрать. Я оплатил первый семестр. Считай это... инвестицией в семейный бизнес, — Дэн позволил себе небольшую ухмылку.

Анджелика кивнула, раз за разом. Ее мысли работали на сверхскорости, взвешивая плюсы и минусы.

— Хорошо, — сказала она. — Я согласна посещать занятия. Но я сама выберу курсы. И я верну тебе деньги за семестр. Со следующего буду платить сама.

Дэн засмеялся, но в его смехе звучало облегчение.

— Как скажешь, упрямая. Договорились.

Напряжение спало. Элизабет улыбнулась и налила всем свежего апельсинового сока. Казалось, буря миновала. И тут Кэлли, долго копавшаяся в своей тарелке, подняла голову. Ее огромные, серьезные глаза устремились на Анджелику.

— Тетя Анжи? — спросила она своим чистым, звонким голосом.
— Да, Кэлли? — отозвалась Анджелика, поворачиваясь к ней.
— А когда ты стала розовой... это было больно?

Вопрос повис в воздухе. Элизабет закатила глаза, прикрыв лицо ладонью. Дэн фыркнул в свою чашку с кофе.

Анджелика смотрела на племянницу. На ее искреннее, неподдельное любопытство. И впервые за много-много лет где-то глубоко внутри, под грудью изо льда и расчетов, что-то дрогнуло и потеплело. Не эмоция, нет. Пока еще нет. Но некое подобие... понимания. Понимания абсурдности и простоты этого мира, в который она попала.

Она наклонилась к девочке, сохраняя абсолютно серьезное выражение лица.

— Это был очень сложный научный процесс, Кэлли. С применением катализаторов и точным расчетом pH-баланса. Но нет, физической боли не было. Только эстетическая.

Кэлли, конечно, не поняла ни слова, но, увидев серьезность тети, важно кивнула, как будто получила исчерпывающий ответ.

— Я тоже так хочу. Но зеленой. Как трава.
— Это технически осуществимо, — совершенно серьезно ответила Анджелика. — Но только после консультации со специалистом и достижения тобой возраста гражданской дееспособности.

Дэн рассмеялся уже по-настоящему, громко и заразительно. Элизабет присоединилась к нему, и даже Анджелика позволила себе едва заметное, почти призрачное движение губ, которое могло бы сойти за намек на улыбку.

Завтрак продолжался. Анджелика сидела за столом в этом теплом, шумном, пахнущем вафлями и кофе мире. У нее теперь был университет. Семья. Племянница, которая хотела стать зеленой. И темный силуэт в плаще на платформе, который все еще маячил где-то на задворках памяти, как нерешенная переменная в уравнении.

Но сейчас, в этот момент, уравнение казалось... не таким уж и сложным. Просто другим. И, возможно, имеющим решение. Она отпила глоток кофе. Он был горячим, крепким и совсем не таким, как она пила в Монреале.

.