Ана Морена не виновата!

06.20

— Гражданин секретарь суда, огласите существо дела.

— Шестого июня сего года, около полудня по времени Сан-Диего, подсудимая Ана-Морена Лопес при свидетелях нанесла присутствующему здесь Мигуэлю Руис Абрере удар тупым металлическим предметом в область груди. Пострадавший получил повреждения средней тяжести...

Мигуэль слушал как в тумане, будто через толстое стекло. Зачем, зачем всё это, ведь он действительно виноват! Ну зачем же Морену притащили сюда, выставили перед всеми как преступницу, будут судить-рядить... Если бы он мог остановить всё это! Не будь злополучного ключа, всё можно было бы решить в досудебном порядке, без всяких унизительных процедур. А теперь бедняжка Морена должна перед всеми давать отчёт, почему и как она... Да ещё и Лус, возможно, видит и слышит всё, вот позор-то.

— ...по существу дела?

— Нет, — Морена склонила голову, голос дрожал. — Всё так и было.

— Что побудило вас это сделать?

— Я... я не совладала с собой, — слёзы не удержались, побежали, закапали на серую столешницу, и Морена машинально смахнула капли ладонью. — Мне было... так обидно!

— Что вас обидело? — Судья холоден и спокоен, воплощение рассудочности и беспристрастия.

Морена удержала готовое сорваться слово. Закусила губу, повела взглядом вокруг. С трудом выдавила несколько слов:

— Он... нашёл другую женщину. Я ждала его, а он... — Разрыдалась, спрятала лицо в ладонях, упала на стул, сжалась, будто ожидала, что её побьют.

Судья кивнул приставам, Морене поднесли стакан воды со льдом, адвокат, низко наклонившись к ней, что-то тихо, успокоительно шептала. Мигуэль с трудом усидел на месте: да что же они делают, ну зачем так? Пусть она больше не «его девочка», но уж так-то зачем?!

— Объявляю перерыв на двадцать минут. Ровно в одиннадцать тридцать пять мы продолжим.

Мигуэль выбежал из зала суда; увидеться с Мореной ему не дадут, он уже выучил здешние порядки. Грудь заныла от бессилия, но уже больше по привычке, чем настоящей болью. Он склонился над питьевым фонтанчиком, плеснул в лицо холодной воды, отдышался. Лучше бы судили его самого! Ведь это он один во всём виноват! Надо было лучше объяснять Морене, что глупо ревновать его к Лус...

02.20

Это верная смерть. Не особенно мучительная, даже в чём-то лёгкая, но неизбежная. Он замёрзнет.

Мигуэль заранее поёжился. В скафандре ещё не было холодно, однако в жилых помещениях станции температура уже опустилась до семи градусов Цельсия. Технические отсеки они с напарником закрыли сразу же, как только поняли, что случилось, но туда и в скафандре можно зайти. Конденсата больше не будет, помещения продули, теперь ничего не разорвёт... достаточно того, что уже случилось.

Мысль о гибели Родди ещё как будто не дошла полностью до сознания. Мигуэль ощущал тревогу — он остался один в пятидесяти восьми астрономических единицах от Солнца. Но боль от потери ещё не пришла. А когда она нахлынет вместе с тоскливым чувством одиночества, вот тогда держись, астронавт, вот тогда будет настоящее преддверие ада!

Таких товарищей, как Родди, в космической работе ценят на вес золота. И даже больше, потому что весу в Родди было совсем чуть. Сухопарый, шустрый, неутомимый, неистощимо весёлый. Надёжный, грамотный, умелый. От хорошего дельного товарища в дальних полётах зависит многое. На смене с Родди всё казалось легко, все неприятности устранимы, все печали преходящи... Мигуэль припомнил, что за двадцать месяцев дежурства у Макемаке они ни разу не поссорились. Даже не поругались хоть по мелочи! И когда станцию перекосило от двух подряд ударов в переходной секции, Родди первым натянул скафандр и полез наружу. Даже не спросил, не предложил подумать, кто пойдёт. Он может — значит, он и пойдёт. И до последнего момента, до того как содрогнулся корпус от нового, последнего взрыва, его весёлый голос в шлемофоне рассказывал какую-то уморительную чепуху...

В первые минуты после взрыва Мигуэль просто тупо бормотал про себя: «Надо было мне. Надо было мне...» Теперь думал иначе: если шансы погибнуть были у обоих одинаковые, то Родди, пожалуй, повезло больше. А вот ему, Мигуэлю, теперь надо успеть, прежде чем замёрзнуть, составить и отослать отчёт на внутренние планеты, да ещё так отослать, чтобы он ушёл не куда попало к альфе Змееносца, а хоть примерно в сторону Солнца. После трёх ударов подряд станцию так закрутило, что сейчас только опытным путём можно понять, куда смотрят её передающие антенны. А автоматика на корпусе уже никуда, никому и ничего.

По сути виноватых в аварии не было. Совпадение и непредусмотрительность были, а вина... Нет, это случайности. Две подряд случайности, да, но бывает и такое. Утечка в охладительном кольце реактора — мелочь, когда она одна, сам по себе, хоть жвачкой заклей потёкший вентиль и лети себе дальше. Обледенение шлюзового створа — тоже ерунда, глупости, когда оно одно. Но они встретились, контур изоляции был нарушен, дальше всё развивалось стремительно: конденсат попёр в шлюзовую камеру, моментально там замёрз, переходную секцию раздуло, как горловой мешок лягушки по весне, и хруп! — швы поползли. Если бы сообразить, что первым делом надо латать водяную цистерну... но поломка шлюза считалась более серьёзной аварией, поэтому начали с неё. Родди вошёл в шлюз и принялся освобождать искалеченные давлением дверные дуги от винтов, которые не давали им гнуться дальше, но не позволяли и выбить их наружу, чтобы заварить дверь. А лёд нарастал буквально по минутам, на глазах... Когда не выдержала средняя обшивка, Родди как раз вышел из проёма дверей. Если бы он хоть минутку подождал, дуга проёма защитила бы его... Да, пришлось бы вырезать его из шлюза, выпиливать стену, но её и так не спасёшь, а Родди был бы жив. Но он шагнул назад, к выходу из шлюза, взять какой-то инструмент. Именно в эту секунду. Третье совпадение? Да, наверно. А может, это ему, Мигуэлю, задним числом все события кажутся звеньями одной цепи... Так ли это, покажет только расследование, до которого он не доживёт. Даже если сигнал получат на внутренних планетах, спасатели будут добираться не меньше двух-трёх месяцев. Столько времени у Мигуэля нет. Станция остынет через пять часов.

Впрочем, есть ещё одни выход: попробовать вылететь к Солнцу на резервном челноке. У него своя система навигации, он выберет кратчайший курс... всё равно около месяца только до орбиты Сатурна, а найдётся ли там какой-нибудь кораблик, неизвестно. В итоге всё равно весьма вероятна смерть от холода, но хотя бы в попытке спастись! Просто сидеть и ждать тут, как полный фаталист, никаких сил нет.

Мигуэль начал готовиться. Собрал в челнок запасы сублимированной еды, загнал в бак бесформенный кусок льда, в который превратились запасы питьевой воды в хозяйственной секции, стащил все термоодеяла, все изолирующие коврики — тоже как-то да держат тепло! Осторожно погрузил в шлюзовую камеру тело Родди в изломанном скафандре, закрепил к стене. Там же привесил запасной скафандр — просто потому, что он целый, мало ли на что сгодится.

Вся беда челнока в том, что он не предназначен для долгих полётов. Запас автономного хода у него дней на десять, дальше заряд аккумуляторов будет таять бесконтрольно, а ходовой реактор специально сделан так, чтобы не греть машину. Двигаться кораблик будет, а вот поддерживать жизнь астронавта внутри — как повезёт... Опять это «повезёт — не повезёт»!

Всё, пора. Мигуэль проверил, что на станции работает аварийный маяк, забрался в челнок, осторожно, «на цыпочках», вывел его из уцелевшего шлюза, чтобы не придать своим разгоном лишнюю прецессию бедолаге станции. И без того она вчистую сошла с обриты, искать её тут будут долго. Только когда челнок по инерции отплыл от борта, дал разгон. Макемаке висела грозной чёрной массой слева-сзади. Долго ещё она будет видна на экранах как бесформенная тень, закрывающая звёзды. Прощай, каменюка, надеюсь больше к тебе не вернуться.

10.17

Самое трудное в работе астронавта — не полёты, не подготовка к полётам, не сдача нормативов. Самое трудное — это спорить с администрацией. Даже самые-самые опытные астронавты, едва засев в начальственных креслах, начисто забывают свой опыт и начинают «строить стратегии», то есть феноменально нелепые и невыполнимые планы работы для тех, кто в начальственные кресла ещё не сел.

Сокольский был опытным астронавтом. Спорить с ним Мигуэлю было трудно: с ним говорил чиновник — а он видел ювелирную посадку разорванного пополам челнока на неподготовленное поле. Видел взлёт грузовика, которому со старта предписано ускорение в два с половиной g, меньше нельзя, но и два с половиной нельзя, потому что в трюмах кое-как закреплены эвакуированные люди и при любом рывке их разобьёт о бимсы. Видел красного от ярости растрёпанного Миху Сокольского, который орал на президента Космической коллегии, как на нашкодившего кота: «Кому вы визу закрыли? Вы хоть понимаете, кому вы визу закрыли? Они вам Марс на тарелочке поднесли, а вы их теперь из космоса пинком, да?!»

И разговор получится в одни ворота: Мигуэль говорил с тем, прежним Михой, а Сокольский, нынешний Сокольский, — с подотчётным ему пилотом Абрерой, который почему-то возомнил, что его полномочия шире, чем «увёз-привёз». Нынешний Сокольский отказывался признать пилота Абреру способным принимать решения. Забыл, что сам непрестанно ругался с тогдашним своим руководством именно по этому поводу, и не раз.

И Мигуэль за полдня устал душой, устал так, как не уставал на трёхмесячных вахтах с дежурствами «два по шесть без выходных». И домой возвращался не просто расстроенный, а ещё и с грузом на сердце: проблема-то так и не решилась...

Дома было тихо, одиноко: ни музыки, что так любит хозяйка, ни запаха кофе, который так вкусно варит хозяйка, ни самой хозяйки. Мигуэль прошёл в жилую зону, вынул из холодильника фабричный тако в бумажной упаковке, разогрел в электрогриле, щедро залил соусом «зелёный чили». Есть не хотелось, но привычка жить по уставу была неумолима: семь часов — время ужина. Хотелось с кем-нибудь поговорить, может, даже пожаловаться, в идеальном случае хлопнуть по рюмочке — сейчас не в полёт, сейчас можно, — и обругать этого старого тупицу Сокольского и заодно всех администраторов разом, чтоб их по кочкам... И чтобы кто-то выслушал, кивая и говоря в паузах «угу» и «точно!», и не учил бы его, Мигуэля, как ему жить, а просто согласился бы, что жизнь порой дерьмо. И к полуночи отпустило бы. Он не умеет долго злиться и обижаться, после обиды ему надо выговориться, поспать — и наутро приходит решение.

С горячим тако на тарелке захотелось выйти на террасу, но Мигуэль сообразил, что тогда придётся раскланиваться и болтать о ерунде с каждым проходящим мимо соседом, а для этого не было настроения. Он сидел один в обеденном уголке, водил пальцем по клетчатому весёленькому покрытию стола и ждал Морену.

Она позвонила в половине десятого:

— Милый, я скоро приеду уже, ты не скучай! Я в кофейне с Альберто. У него такое было!.. Ну, я потом расскажу. Чао, милый, я уже скоро! — Мигуэлю не удалось вставить ни слова.

Пёс его знает, кто такой этот Альберто, пропади он пропадом, только бы поскорее она влетела, как всегда, бегом, сбрасывая на ходу туфли, повисла у него на шее и тут же побежала бы варить кофе. Ну и что, что поздно: сегодня они долго не уснут...

Морена вернулась в половине двенадцатого. Сбрасывая туфли на ходу, вбежала в комнату, бросилась ему на шею:

— О-ох, милый, я так соскучилась! Ты ел? Вот и отлично! Ты представляешь, я ездила навестить тётю Агнес, а тут Альберто — ну, помнишь, я рассказывала, был у нас такой на курсе... Ну вот, и он говорит: давай, как в старые времена, найдём приличную кофейню...

Мигуэль горько улыбнулся: сейчас она, утомлённая впечатлениями, уснёт, а он останется без кофе, без разговоров и без утешения на ночь... Морена прервала рассказ, внимательно вгляделась в его лицо:

— Ты что такой мрачный? Ты обиделся, да? Из-за Альберто, да? Ну ведь ты знаешь, я только твоя, только-только-только, правда-правда! Или ты меня больше не любишь? Не любишь, да? Ну не молчи, не молчи, скажи: не любишь? — По лицу её уже бежали слёзы, яркие губы жалко изогнулись, как у расстроенного ребёнка.

Мигуэль, подавляя вздох, обнял жену, прижал к себе кудрявую голову:

— Конечно, люблю, ты моя самая-самая-самая. Только-только моя.

06.20

— Ана-Морена Лопес, расскажите о ваших отношениях с пострадавшим.

Морена уже не плакала, глядела почти спокойно. Только всё теребила пальцами подол туники, но видели это лишь те, кто сидел сбоку от её стола.

— Мы жили вместе... долго...

— Как долго?

— Три года... и ещё три месяца.

— У вас бывали ссоры?

— Конечно, ну у кого не бывает ссор? Мигуэль так часто улетал, и я... переживала!

— О чём вы переживали?

Морена впервые за всё заседание улыбнулась:

— Ну как же? Он ведь астронавт, он улетает, и я не знаю, что там с ним происходит! Может, у него там... — Она оборвала себя, лицо пошло пятнами. Обвинитель не торопил — молча ждал продолжения. Но Морена больше ничего не добавила, вновь опустила голову и вцепилась в подол.

— Шестого июня вы поссорились?

Морена закусила губы, обвела зал тревожным взглядом. Наткнувшись на Мигуэля, торопливо отвернулась.

— Подсудимая, отвечайте на вопрос.

Обвинителю её жаль, но он мужчина и, по глазам видно, заранее осуждает таких вот горячих дам, что не могут совладать со своей ревностью, когда мужья в отъезде. Хорошо ему: он после работы едет домой, к семье, и жена каждый день его видит дома. Знает, что он никуда, ни с кем, никому... Морена вновь смахнула слезинку:

— Мы не ссорились. Я просто узнала, что у Мигуэля есть... другая. Другая женщина.

— Он сказал вам об этом?

— Д-да... нет.

Судья, до тех пор неподвижный, как статуя, шевельнулся в своём кресле:

— Выражайтесь яснее, прошу вас.

— Он не говорил, что у них... отношения, но я поняла... она ему небезразлична!

Морена бросила быстрый взгляд в ту сторону, где сидел на скамье Мигуэль. Он закрыл глаза и никуда не смотрел. Ах, если бы можно было всё это провести без него! Но ведь он свидетель, его непременно будут допрашивать... И что он скажет? Только он знает, какие у него отношения с этой Лус!

03.20

Заряда в аккумуляторах оставалось двенадцать процентов, кое-какая подзарядка от прогрева ионным «хвостом» идёт, но медленно — на весь полёт этого не хватит. Шестнадцать градусов в скафандре — ниже нельзя, это предельная температура для нормальной работы организма. Ну разве что попробовать постепенно опустить до четырнадцати... Он ведь не тратит энергию тела на движение, а ест за троих, запасов еды тут на целую экспедицию. Может, если ещё немножко понизить...

Пискнул таймер, и Мигуэль пришёл в себя. Спать нормально не получается: слишком холодно. Чуть только начинает согреваться — проваливается в сон, а во сне вымерзает. Приходится каждые два часа просыпаться по будильнику: не хватало ещё во сне закоченеть! Это он и на станции мог сделать, даже с бóльшим комфортом.

Идёт сорок второй день полёта. Кажется, он ещё в здравом уме, по крайней мере, осознаёт своё положение и уже раз пять успешно поборол приступы паники и периоды депрессии. Но они придут снова. Хуже всего, когда подряд... тут никаких нервов не хватит! На чистом упрямстве и на весьма могучих таблеточках он пережил и часы отчаяния, когда хотелось попросту отключить обогрев и замёрзнуть во сне, и минуты животного страха, что заставляли молотить руками по приборной панели и зря тратить энергию на попытки связаться напрямую с Землёй. Могучая штука упрямство. У некоторых бывает врождённая лень, а у него — тупое, бычье упрямство: я решил — я сделаю, и гори всё огнём. На этом примитивном топливе психика и пережила сорокадневный полёт. Но теперь, когда ухудшился сон, риск намного больше: это просто физиологически опасно!

Мигуэль сжевал очередной мясной батончик, запил водой, надиктовал в бортжурнал:

— Сорок вторые сутки, полёт нормальный, связи нет. Учащаются приступы паники, антипсихотические средства подходят к концу. Видимо, чувствительность к ним понизилась, двух стандартных доз уже недостаточно. Планируемая тактика пока без изменений...

Выключил запись, проследил, как перерабатываются в мусорке упаковка от батончика и банка из-под воды. Больше делать нечего. Спать не получается, читать он уже устал — книги не лезут в голову, не отвлекают. Остаётся таращиться в экраны, где слишком медленно растёт мутный серпик Нептуна. Если добраться туда, можно попробовать нащупать наблюдательную станцию и с её могучих ретрансляторов отправить на Землю новый, точно направленный сигнал... Нептун — красавец, не то что проклятая Макемаке. Будь он, Мигуэль, инопланетной жизнью, ни за что не захотел бы возникнуть на этом куске космического мусора. Почему нельзя охлаждать реакторы чем-нибудь кроме воды? И так весь космос завален водяным льдом... Лёд... надо было бросить в стакан кусочек льда... ах, да, нельзя же, тут ведь холодно... но со льдом вода вкуснее... нет, не надо воды, ему хватит воды, домой вернётся — даже в душ никогда в жизни не пойдёт... хватит с него воды...

Сознание вернулось рывком: жарко, душно и отлежал ногу. Мигуэль позабыл, что он в космосе, в скафандре пристёгнут к пилотскому креслу, попытался вскочить — ремни не дали. Рука потянулась отстегнуть шлем... э, стоп, куда?! Снаружи три десятых атмосферы и холодина, лютый минус! А ему просто приснилось, что он согрелся... может, это последняя стадия замерзания?

Телеметрия скафандра, однако, была с ним не согласна. Термометр пытался убедить Мигуэля, что внутри плюс двадцать два по Цельсию. Но кислорода надо бы добавить... скафандр послушно добавил, зашуршали фильтры, выводящие конденсат от дыхания. Мигуэль чихнул — оказывается в носоглотке пересохло, это сколько ж он спал? Почесал нос о подушечку в шлеме, огляделся. Температура в кабине тоже поднялась: внутренний термометр показывал плюс восемнадцать. Та-ак, а чего это мы так согрелись? У нас, случаем, не пожар на борту?!

Мигуэль опять рванулся, был задержан ремнями, одумался. Был бы пожар — автоматика уже бы искричалась и аварийное освещение мигало бы. Тогда что же?..

Всё было в порядке. Настолько в порядке, что он не сразу понял: все системы челнока работают в штатном режиме. Все, даже те, что он отключил ради экономии. Мигуэль проверил состав атмосферы в кабине, снял шлем, стянул перчатки, протёр глаза. Галлюцинации? Тогда ему каюк: с такими галиками таблеточки не помогут, нужны добрый дядя психиатр и хорошая клиника.

Пока он крутил головой, на приборной панели ожил весёлый зелёный огонёк связи. Мигуэль в третий раз чуть не подскочил: откуда, кто?! Торопливо вдавил клавишу громкой связи:

— Борт тринадцать-сорок один, здесь Мигуэль Руис Абрера со станции «Содружество», кто вы? Слушаю вас, слушаю!

— Я... просто рядом тебе, — выдохнули динамики. — Я не хорошо языком вашим, прости. Я рядом. Я помогаю.

Связь была ближней. Мигуэль ещё раз протёр глаза. Галлюцинация. Как жаль!.. Ну, по крайней мере, он попытался.

02.18

Морена не встретила его на террасе. Она дома, точно дома — из обеденного уголка несётся восхитительный запах домашних вафель. Наверно, не может отойти от вафельницы...

Но и в комнате Морена не подошла, даже не посмотрела в его сторону. Молча поставила перед мужем тарелочку с вафлями, молча налила кофе.

Мигуэль отставил чашку:

— Что случилось?

Морена дёрнула плечом, тряхнула кудрями: на её языке это обычно значило «догадайся сам!». Мигуэль в угадайку играть не собирался: взял жену за плечи, бережно повернул к себе.

— Что такое, малыш? Кто тебя обидел?

Морена шумно всхлипнула. Ну вот, гордое молчание прорвано, теперь можно поговорить...

— Ты меня больше не любишь.

Мигуэль отстранился, в удивлении (несколько наигранном) посмотрел в лицо жены:

— Это откуда такой вывод? Тебе не кажется, что мне лучше знать, люблю я или нет?

— Я тебя видела с этой... как её... тощая такая, белобрысая! За ручку с тобой держалась, крыса накрахмаленная! — Морена плакала по-детски, не вытирая слёз, и Мигуэль с трудом удерживался от улыбки: с одной стороны, она сейчас такая беззащитная, нежная, с другой, такие глупости говорит!

— Это же Люси, диспетчер!

— Я знать не хочу, как там её зовут! Я поняла: тебе недостаточно меня!

— Недостаточно, — буркнул Мигуэль, уже понимая, как можно укротить приступ жениной ревности. — Я хочу всех женщин в Управлении космофлота, всех киноактрис моложе ста лет и на сдачу всех инструкторш по фитнесу в Калифорнии. Я такой, неукротимый!

— Тебе смешно? — надула губы Морена, но уже утёрла слёзы. — Тебе бы только играть женским сердцем...

— Мне плевать хотелось на все женские сердца, почки и печень, — Мигуэль, сидя в кресле, обнял её, стоящую, за талию, притянул к себе, прижался лицом к её животу. — Но если я буду грубить всем женщинам, которым обычно помогаю сойти с эскалатора, ты первая будешь меня упрекать, что я чёрствый и бессердечный.

— Конечно, ты бессердечный, — Морена обняла его голову, постояла так, потом, не разжимая объятий, осторожно села ему на колени и потянулась губами к его губам.

Что-то затрещало, комнату наполнил резкий запах горелого.

— Это была твоя вафля, — улыбнулся Мигуэль и нехотя отпустил Морену.

06.20

— Обвинение вызывает Мигуэля Руис Абреру.

Он пересел на место свидетеля. До сих пор не мог поверить ушам: он — свидетель обвинения. Обвинения против Морены. Он пытался как-нибудь защитить её от своих показаний — не вышло. Как муж Морены он мог бы не выступать с показаниями против неё... если бы не заключение медиков. Не будь телесных повреждений, дело можно было бы закрыть по соглашению сторон и вообще не доводить до суда. Увы — три ребра Морена ему всё же сломала, гематома была во всю грудь — до сих пор болит, грудина сломана — скобки только предстоит вынимать, да ещё пробитое лёгкое... в общем, угроза жизни. И ведь в самом деле он виноват, только он! Бедная Лус, как же хоть её-то защитить? Вряд ли она поймёт, что тут сейчас творится, но знает, чувствует, что у Мигуэля беда и это связано с ней. Только бы не ушла! Только бы не убежала...

— Расскажите, что произошло шестого июня.

Мигуэль вздохнул:

— Мы тогда поссорились с Мореной... с моей женой. И я бы не стал выступать в суде, если бы только мог...

— К делу, пожалуйста. Вы поссорились, что было потом?

— Морена рассердилась, я решил уйти из дома — ну, знаете, дать ей остыть немного... А она побежала за мной.

— Она была вооружена?

— Да что вы, что вы говорите такое! — Мигуэль вскочил. — Это же Морена, она никогда...

Обвинитель поморщился:

— Сядьте, прошу вас, и ответьте на вопрос.

— Нет, — угрюмо бросил Мигуэль, — не было у неё оружия. А разводной ключ лежал во дворе, на скамейке. Это я виноват, вечером чинил велосипед и забыл прибрать... Вообще, ваша честь, это я виноват! Это она из-за меня...

На скамьях загудели, соседки Морены повскакали с мест, мужья и сыновья тянули их обратно. Судья постучал молоточком:

— Тишина! Тишина в зале суда! Или я распоряжусь его очистить. Прокурор, у вас есть ещё вопросы? Задавайте быстрее.

— Свидетель, у вас была связь с другой женщиной?

— Нет! — Мигуэль опять вскочил, и пристав из-за спины прокурора тут же стал показывать ему знаками: сядь, мол, тише. Мигуэль с трудом взял себя в руки, опустился на стул. — Я люблю её. Она моя... моя жена, понимаете вы? Только она.

— А кого ты звал ночью?! — выкрикнула со своего места Морена.

Мигуэль зажмурился. Лус, пожалуйста, пойми, послушай, ты не виновата, ты вообще здесь ни при чём! Только не уходи, только не уходи, Лус!

05.20

— Так вы инопланетяне?

Разговаривать с приборной панелью поначалу было странно, но Мигуэль понемногу привык. Привык видеть за синтетическим голосом некий образ, похожий... да, наверно, похожий на женщину. Лус говорит, она и есть женщина.

— Нет, мы не планетяне. Мы космяне.

— Нет такого слова, — рассмеялся Мигуэль. — Но у вас же есть родная планета? Откуда-то вы вышли?

— Нет. Мы не с планеты. Мы с края космоса.

Ох, ну и замучился он переводить эти объяснения! Слов у Лус не хватало, и она собирала свои фразы из того, что знала, как из деталек конструктора.

— Разве у пространства есть край?

— Есть. Он везде.

Мигуэль потёр лоб. Как же разобраться-то? Любопытно всё это — сил нет! Но игра в угадайку утомляла. И всё же он попробовал ещё раз:

— Мы на Земле считаем, что внешняя граница Вселенной постоянно расширяется от некоторого гипотетического центра...

— От какого центра?

Балбес, Лус же не знает этого слова!

— М-м... от предполагаемого. Мы не знаем, где он находится.

— Он давно, — объяснила Лус. То есть это ей казалось, что объяснила. Мигуэлю проще не стало.

— И когда ты говоришь про край космоса, ты это имеешь в виду? Внешнюю границу?

— Нет. Край везде. Не давно, а сейчас. Везде, всегда.

— Я не понимаю, — сдался Мигуэль.

Лус помолчала, потом утешила:

— Неважно. Мы не планетные. Не белковые. Ты белок, ты знаешь?

— Знаю, знаю...

— А мы — нет. Мы пространство. Наше, своё, в себе.

Мигуэль решил про себя, что пока просто запомнит всё, что она говорит. Запомнит и поверит. А разбираться, как оно там возможно, будут потом, на Земле, у нас пятьсот миллионов учёных, вот и пусть учат Лус своему яйцеголовому языку!

— И свою энергию, чтобы питать мой челнок, ты берёшь из самой себя?

— Из пространства. Могу из себя, но это неудобно. Ты хочешь, чтобы из себя?

Похоже, девочка решила, что что-то делает не так!

— Нет-нет, всё в порядке! Тебе лучше знать, как надо. Я просто... просто беспокоюсь, не тяжело ли тебе.

— Нет, мне легко. Легко и интересно. Я хочу к вам.

Мигуэль уже готов был ляпнуть: «Так идём!» — но призадумался. Как человек, лично, он мог бы, пожалуй, позвать в гости симпатичную девушку, которая к тому же спасла его от смерти. Но как землянин — можно ли вот так взять и пригласить на родную планету невероятно могучее существо, управляющее пространством? А если ей там что-то не понравится? Возьмёт и пожжёт пол-Земли ради высшей справедливости... А он будет виноват.

Ему хотелось верить, что Лус ничего такого не сделает, но... разве можно сказать наверняка, что он понял её всю до конца? Он и людей-то не всех понимает. Например, Морена: к кому она ревновала, пока он летал в поясе Койпера? К Макемаке? Она, конечно, монументальная дама, но Морене явно не соперница. А если она узнает про Лус — точно решит, что Мигуэль летает в космос для того только, чтобы крутить романы с прекрасными инопланетянками! Или космянками, как их там правильно назвать.

Прошло немало дней его полёта точно к Солнцу, теперь уже управляемого, пока он привык, что Лус постоянно рядом, будто лучик света всё время греет где-то в области сердца. Это не мешало — просто было непривычно после стольких дней одиночества ощущать такую близость кого-то разумного, заботливого... Женщины, да, что скрывать. Сомнений в этом не было: Лус рассказала, что у них есть два пола. Любопытно, зачем им это, если они не живут на планетах? Что, на краю космоса нельзя размножаться делением?

Чем больше он общался с Лус, тем удивительнее было приходящее чувство. С Лус он был самим собой. Она, по-видимому, вообще не умела лукавить, а он не видел смысла выставляться перед ней тем, кем он не был. С женщинами Земли всегда приходилось держать себя осторожно: не то подумают, не то почувствуют, а ты будешь в ответе за их «показалось» и «я думала, что...». С Мореной, если начистоту, выходит то же самое. Она добрая, нежная, страстная, но с ней Мигуэль никогда не мог быть самим собой до конца.

Лус не сердилась, когда у него пакостное или просто грустное настроение. Не принимала на свой счёт его злость на долгий полёт. Не приставала с требованиям доказательств чего бы то ни было. Могла молчать, но Мигуэль чувствовал её присутствие как тёплую точку под сердцем. Во снах ему виделось, что он обнимает светоносное, состоящее из горячих лучей тело Лус, — потому так и назвал её. Сны он, смущаясь, списывал на долгое воздержание в полёте, а сбрасывать напряжение привычным для дальних рейсов способом стеснялся при Лус. Объяснять любопытной инозвёздной девочке, что да почему, у него не хватило бы душевных сил...

Зато обо всём остальном говорить с ней было удивительно легко. Бывало, Мигуэль сам удивлялся потокам красноречия, которые пробуждались одним простым, на первый взгляд, вопросом Лус. Он никогда не считал себя любителем поболтать, но останавливать себя, беседуя с Лус, было сложно. А когда он сам её расспрашивал, перед глазами вставал совершенно непонятный, причудливый мир загадочных отношений и невообразимых занятий. У народа Лус не было никакого самоназвания — они были просто «мы», но в этом «мы» заключался целый клубок связей между собой и с внешним миром. Или внутренним? Пространство, из которого состояла Лус, не было чётко отграничено от пространства Вселенной как целого... Ну, или Мигуэль всё не так понял.

Сородичи Лус были бессмертны, но представление о смерти и о боли, которая остаётся живым, получили из общения с другими планетарными народами. Историю катастрофы на «Содружестве» Лус, кажется, поняла как историю борьбы со смертью. И очень зауважала Мигуэля за этот вполне естественный, как ему казалось, подход:

— Не давать себя умереть — это смело! Искать вероятность — это разум, это всегда. Теперь ты живой, ты живёшь, я рада. Я хочу твоей жизни.

— Ты меня спасла, если бы не ты, я бы умер.

— Мы не знаем, — возразила Лус. — Никогда не знаешь, пока не умираешь. Зачем знать, надо жить.

Чем ближе были внутренние планеты, тем сильнее занимал Мигуэля вопрос об объяснениях с Землёй.

— Я должен рассказать про тебя своим, — объяснял он Лус. — Это порядок. Так положено.

— Рассказывай. Ты рассказывай, я потом приду.

— Почему потом?

— Я хочу узнать. Посмотреть, как планета, как народ, как говорить.

— Ты не хочешь говорить?

Впрочем, Мигуэль понимал, что она, вероятно, более права, чем сама думает. Вечное опасение, что из космоса придёт что-то чудовищное, вовсе не исчезло на Земле, хотя пока что в Солнечную систему не заносило никаких инопланетных монстров. Но могущество даже одной Лус могло испугать! Не в том дело, что она злая и непременно нападёт, нет. Но что если её своеобразные моральные установки потребуют, например, взорвать Ниагарский водопад? Или Лувр. Или Каирскую АЭС.

— Даже ты опасаешься меня, — сказала Лус. Без упрёка, без досады — просто как данность. — Ты прав по-своему: я чужое, страшное. Но и вы тоже — чужое. Живое, умное и чужое. Я должна подумать.

Мигуэль сам не ожидал, что у него так сожмётся сердце:

— Ты уже уходишь?!

— Я привезу тебя на планету, — успокоила Лус, — а потом уйду. Расскажи про меня своим. Скажи, что меня можно позвать. Пригласить.

— Надеюсь, это будет на моём веку... — глухо отозвался Мигуэль.

— Как это? На каком веке?

— При моей жизни. Мы ведь живём коротко, ты помнишь.

— При твоей жизни, да! Я приду при твоей жизни. Твоя жизнь будет долгой, я сделала так, — показалось, или в словах Лус прозвучала радость? — Но я не буду думать очень долго, я помню про короткое время.

— Мы увидимся, — тихо сказал Мигуэль.

— Увидимся, — легко согласилась Лус.

Больше до самой Земли об этом не говорили.

06.20

— Защита вызывает Лолу Бласко.

Лола плюхнулась на свидетельское место и сразу заявила:

— Не виновата она! Вот нисколечко не виновата!

— Свидетель, пожалуйста, отвечайте только на вопросы адвоката. Вам понятна процедура?

— Поня-атна, — вздохнула Лола и оправила на коленях пёструю юбку.

— Вы видели, как подсудимая нанесла пострадавшему удар?

— Ну ещё бы не видеть! Ка-ак даст ему ключом! — Лола аж подскочила в кресле, показала рукой, как именно Морена дала ключом.

— Что было непосредственно перед этим?

— Ну, ясно, кричала она, как обычно. Ты, мол, только и ждёшь, как бы от меня налево дёрнуть, женой называешь, а сам... Ну а он такой: «Да я в жизни только тебя люблю, да я без тебя не могу...» — ну, знаете, эти вечные откоряки. Тут-то она и схватила ключ и ка-ак...

— Понятно, спасибо. Вы когда-нибудь видели пострадавшего с другой женщиной?

— Только с сеньорой Арапуньо — он ей сумки подносил. Так ей уже, дай бог памяти, девятый десяток пошёл.

— Благодарю, у меня больше нет вопросов. — Адвокат села за свой стол, и Лола хотела уже убежать, но прокурор поднял руку:

— Ваша честь, я могу задать вопрос свидетелю?

— Прошу вас. Свидетель, пожалуйста, отвечайте только на заданный вопрос.

— Вы говорите, что не видели пострадавшего с другими женщинами, верно?

— Да если б видела, я бы...

— Я понял, не продолжайте. Почему вы уверены, что он говорил неправду и на самом деле ей изменял?

Мигуэль сидел, опустив голову; слова, которые должны были бы ранить, язвить, пролетали мимо, будто его всё это не касалось. Речи свидетелей, адвоката, судьи смешались в нужное неразборчивое жужжание. Может, врачи были правы — рановато ему было уходить из больницы? Хотелось поскорее увидеть Морену — единственную родную душу на планете, и в первую же ночь...

Раньше он не разговаривал во сне — это точно. Иначе ему бы сказали: в рейсах и на станциях все всё обо всех знают! Возможно, и вправду психика сдала в этом полёте, сперва из-за аварии на «Содружестве», потом в путешествии наугад на замерзающем катере, а потом... потом Лус. Самое тёплое, самое радостное, что было у него во взрослой жизни, с тех самых пор, как не стало мамы. Чёрт возьми, да не будь Лус пришелицей, он бы точно влюбился! А может быть, и уже... Морена — земная, привычная, страстная, преданная только ему. Да, она не может быть ему подругой в его делах, а он не может проникнуться её заботами, возводя поеденную гортензию в ранг мировых проблем. Но ведь они вместе, они что-то дают друг другу... что-то, что теперь рушится, и виноват только он.

— Суд удаляется на совеща...

— Подождите! — Мигуэль сам не помнил, как вскочил на ноги, выбежал в проход между скамьями для зрителей. — Подождите, ваша честь!

Судья остановился:

— Вы, конечно, нарушаете регламент заседания, но если у вас есть что сказать...

— Есть.

— Тогда займите свидетельское место.

Мигуэль снова сел в кресло, оглядел зал. Морена стояла как соляной столбик: тихо, неподвижно, с белым лицом. Бедная девочка, да что же здесь такое, как же тебе помочь!..

— Я... вы говорили, что Морена была не в себе... говорили ведь?

— Да, это есть в деле, — прокурор пошуршал страницами в папке.

— Это моя вина. Я ввёл её в заблуждение... ненамеренно. Я не объяснил ей... просто не успел рассказать, что Лус...

— Какая ещё Лус, свидетель? — Судья нахмурился. — Что за новые сущности в деле?!

— Лус — это инопланетянка... Она помогла мне добраться до Земли, и мы...

Морена покачнулась; адвокат поддержала её, помогла сесть на стул. Глаза Морены распахнулись, как у старинной куклы, во всё лицо.

— И вы что?

Мигуэль сжал зубы: да что же делать-то теперь? Соврать про Лус — ведь она услышит. Это значит соврать иному разуму! Что будет с Землёй, если одна «космянка» разочаруется в одном земном астронавте? Она — единственная ниточка между двумя разумами, и он, Мигуэль, на другом её конце. Она не зря Лус, как Lux aeterna...

И Морена. Если сейчас сказать, что она права, подозревая измену, её пожалеют... И как потом жить? Обмануть Морену. Бесхитростную. Честную. И опять-таки предстать перед Лус неверным мужем.

Капали секунды, судья вопросительно смотрел на Мигуэля, Морена не шевелилась на стуле, зрители замерли, ожидая потрясающих откровений. И где-то за грудиной, около сердца, едва заметно грела звёздочка Лус.

2022