Анатомический театр

В 1315 году некий Мондино де Луцци с разрешения Ватикана произвёл первое анатомическое вскрытие останков умершего человека. Восседая на кресле и указывая демонстратору, что делать, он выставлял напоказ внутренние органы покойника, совершенно не подозревая, что тем самым открывает новую ветвь в научных теориях анатомии как науки. Части расчленённого тела осматривали представители различных слоёв общества. Посетил эту демонстрацию и один из членов ордена Инквизиции, что, в общем-то, дало возможность автору данного произведения начать этот рассказ.

Итак…

Добро пожаловать в Ад!

Глава 1-я

1969 год.

Отдел анатомических вскрытий при лаборатории Академии наук СССР.

Август-месяц.

Время: 4 часа 16 минут.

— Так и не ложился? — сонно продрал глаза Михаил, младший научный сотрудник лаборатории, пытаясь прийти в себя после сладкой дремы. Сон не отпускал. Казалось, он обволок его каким-то непроницаемым коконом, увлекая назад в свои расплывчатые грёзы. — Чёрт бы побрал эту обстановку! — поморщился он, пытаясь сунуть ноги в лабораторные тапки. — Может, хоть вздремнёшь?

— Не могу, — хмуро ответил Григорий, замещающий временно начальника лаборатории. — Глаза, хоть выколи!

Оба сотрудника ночевали в помещении уже третий день, сменив двух своих напарников после того, как Виола, их микробиолог, побоялась здесь оставаться хотя бы на сутки. Михаилу было двадцать пять, Григорию сорок. Первый был рубахой-парнем, весёлым балагуром-лаборантом, которого иронично прозвали Мишей-Мишкой за его непоседливый характер. Второй был более усидчивый и разумный, если дело касалось каких-либо опытов. И тот и другой были не разлей вода, подшучивая друг над другом при любом удобном случае, причём Миша-Мишка всегда задевал первым, отчего Григорию приходилось только отмахиваться. Вот и сейчас Мишка не удержался, глядя на измученную физиономию друга:

— Вторую ночь не дрыхнешь! Так и дуба врезать можно.

— Ничего, — парировал Григорий. — Суворов с Наполеоном тоже по четыре часа в сутки спали.

— Побойся бога, академик хренов! — всплеснул руками Мишка, выщёлкивая из пачки сигарету. — Тебе до Суворова как чайной ложкой до Китая! Нашёл с кем сравнивать, — хохотнул он. — Генералиссимус армиями командовал, а у тебя в подчинении три склянки, две реторты, пять микробов и труп позавчерашний. — Пустил дым в потолок. — Не считая микроскопа.

Григорий скосил взгляд на хирургический стол, на котором под простынёй просматривались очертания окоченевшего тела. Их лаборатория находилась в цоколе старого, уже отжившего своё здания, где на втором этаже располагался комплекс отделов анатомии, входящий в Академию наук СССР. Здание было мрачным; в подвале навалены давно непригодные носилки, уродливые манекены с вывернутыми внутренностями, предназначенные для наглядных демонстраций студентам. Отдельной безмолвной кучей лежали плакаты, пособия, схемы и чертежи человеческих органов.

И костыли.

Много костылей. Откуда они здесь появились, никто не знал. Будто бы ещё в незапамятные времена подвал предназначался для какого-то госпиталя, канувшего в Лету.

— Пусть меня черти сожрут, чтоб я когда-нибудь туда спустился! — говаривал Миша-Мишка, щипая Виолу ниже талии, за что всегда получал в ухо. Шутливо перебраниваясь, единственная девушка в их немногочисленной группе, могла запустить и ботиком, если незадачливый ухажер наседал слишком рьяно. Виола была старше на два года и смотрела на поползновения весёлого парня снисходительно.

Четвёртым и пятым в команде отдела анатомии числились два брата-близнеца: Аркадий с Семёном. Оба были кандидатами наук, причём Семён заведовал этой лабораторией, считаясь старшим в их научном коллективе. Аркадия величали просто Аркадием, а Семёна — Семёном Борисовичем. Обоим было под пятьдесят. Первый брат был педантичен как квадратный корень; второго отличала чрезмерная серьёзность и рассеянность.

Таким образом, на момент начала данной жуткой и трагичной истории, их коллектив насчитывал пять человек.

Об этом всё. Вступление закончено. Необходимо перейти к событиям прошедших двух дней, когда на столе появился труп незнакомого мужчины, одетого в немыслимую для двадцатого века одежду.

— Итак, начнём? — как сказал бы неутомимый Миша-Мишка, душа всего цивилизованного общества планеты.

А дело, собственно, начиналось так…

***

— Откуда сей чужестранец подвернулся? — скептически осматривая труп незнакомца, пока тело укладывали на стол, изрёк Мишка.

Машина с двумя санитарами и представителем власти откатила от подъезда, забрав с собой надлежащие бумаги, что труп до выяснения личности пробудет в лаборатории, подвергнувшись вскрытию.

— Его не из могилы выкопали? — хохотнул он, подмигивая Виоле. — В качестве такой себе эксгумации.

— Тише ты! — осадила Виола. — Семён Борисович расскажет.

Начальник отдела анатомии скрупулёзно осмотрел труп, удивляясь его одежде.

— Дети мои, — поднял он руку в знак внимания. — Этого субъекта нашли пионеры за стенами разрушенного комбината. Вы знаете, о чём я. Здание давно пришло в негодность и мальчишки соседнего района облюбовали там место для своих игр. По их словам, в одном из проходов с развалившимися стенами и трухлявой штукатуркой они и обнаружили труп, хотя все как один уверяли, что ещё день назад его там не было.

— А что, пионеры каждый день там бегают в шпионов играть? — не поверил Григорий.

— Именно! Мало того, один из мальчишек видел якобы какую-то вспышку света, вспыхнувшего накануне. Так и сказал. — Начальник пробежался глазами по документу: «Вспыхнул ярким свечением, дрогнул грунт под ногами. Я испугался. Позвал остальных, а там ОН. Мы и позвонили в милицию». Конец цитаты.

— А нам-то на кой-чёрт его доставили? — изумился Мишка. — Мы же не отдел криминалистики. Пускай бы сама милиция и занималась установлением личности.

— Занимаются, не переживай, — призывая к тишине, перебил Семён Борисович. — Я намеренно выпросил в нашу лабораторию данный экземпляр для осмотра. Хочу выяснить, каким образом на нём оказалась столь дивная одежда. Да и сам незнакомец: не находите ничего необычного?

— Морга нам тут не хватало… — пробурчал Григорий, но уставился на только что доставленный труп.

А посмотреть было на что.

…С длинными волосами и столь же длинной бородой незнакомец представлял собой мужчину преклонных лет, очевидно, давно не евший, так как был необычайно худ, истощён, со следами изнеможения на кротком, омертвевшем лице. Одна глазница была пустой: глазное яблоко отсутствовало, отчего покойник казался каким-то зловещим воплощением потустороннего мира.

— Как Потёмкин, князь Таврический… — зачарованно прошептал Мишка, начисто забыв и про морг, и про милицию, и про установление личности. Но самое главное, что сразу бросалось в глаза, было его чудное одеяние, совершенно не вписывающееся в современную реальность.

— Монашеская ряса, — недоуменно начал перечислять он, пока Аркадий записывал в журнал диктуемые данные осмотра. Все склонились над вытянувшимся в агонии телом, осторожно перебирая руками одежду. — Подпоясан какой-то верёвкой. На пальце золотой перстень с неизвестной печатью, похожей на причастие какому-то монашескому ордену.

— Крест на груди, тоже золотой… — в потрясении уставилась Виола. — Причём, довольно массивный, баснословной цены.

— Как это ребятня не стащила столь ценную игрушку? — изумился Григорий.

— Наши пионеры самые пионерные и честные пионеры в мире! — откликнулся Мишка, дотрагиваясь до обуви. — Семён Борисович, а это что за хрень на подмётках?

— Вот и я смотрю, мальчик мой, — обескуражено ответил тот, поправляя непослушные очки. — Аркадий, записываешь? Пиши — лапти. Крестьянские с онучами. Ориентировочный возраст — средневековье.

И умолк, бестолково уставившись на нелепую в данном случае обувь.

Брат кивнул, попутно протягивая Виоле фотоаппарат:

— Сделай снимки, дочка. Со всех ракурсов. В милиции были фотографии, но нам не дали. Итак, сказали, мы вам сделали исключение. Семён со своими связями постарался.

Девушка щёлкала кнопкой со вспышкой, пока остальные рассматривали труп.

Что-то необъяснимое и загадочное было в нём. Что-то жутковатое и тревожащее душу. Что-то такое, что заставляло всех с придыханием, едва прикасаясь, осматривать каждую мелкую деталь.

— О, господи! — сделав два кадра, почти всхлипнула Виола, отворачивая для удобного ракурса воротник рясы. — Смотрите!

Все с потрясением уставились на обнажившуюся шею, освободившуюся от капюшона. То, что предстало их глазам, заставило их оцепенеть на месте.

Вдоль правой стороны предплечья, ниже кадыка, сплошной уродливой линией, шею опоясывал хирургический шов, словно голову сначала отрезали, пришив затем на полагающееся место. Рубцы от шва сохранились довольно отчётливо.

Звенящую и липкую тишину нарушил щелчок фотоаппарата: это Григорий взял его из рук опешившей девушки.

— Мама дорогая… — выдохнул Миша-Мишка. — Ему что, сначала башку оторвали, а потом… — он сглотнул предательский комок, — потом… пришили?

Виола отшатнулась. Семён Борисович, облаченный в хирургические перчатки, осторожно отвернул воротник, обнажая грудь. От предплечья до нижней части паховой области шёл такой же уродливый рубец.

— И здесь шов! — едва не вскрикнула она. — По всей грудной клетке!

— Что же с этим бедолагой делали? — в шоке обвёл всех взглядом Мишка. — Такое ощущение, что распилили рёбра, покопались там в поисках забытого пинцета и, не найдя, наспех заштопали. Как носки, едрит его в пень!

Аркадий обошёл стол с другой стороны, приподняв невозмутимо вторую руку. Записал, диктуя:

— Правое запястье без перстней и украшений. По каждой второй фаланге отрезаны три пальца: мизинец, безымянный и средний. Ампутированы с идеальной хирургической точностью. Они просто отсутствуют.

— Там какой-то знак выколот… — подал голос Мишка.

— Не знак, — поправил его Григорий. — Скорее, печать или герб неизвестного нам ордена.

Рисунок на плече, словно татуировка, изображал два перекрещенных между собой факела, на фоне которых просматривались латинские слова: Theatrum anatomicum.

— И как эта латинская хрень переводится? — с придыханием осведомился Мишка, в замешательстве переводя взгляд на старших товарищей.

— Анатомический театр, — зачарованно прошептала Виола, ответив за всех. Голос её дрожал.

В лаборатории, подобно снежной лавине, обрушилась безмолвная тишина. Несколько секунд никто не мог произнести ни слова, пока, наконец, Семён Борисович, откашлявшись, медленно, по слогам, не произнёс:

— По всем выявленным признакам, ребятки мои, мы, выходит, столкнулись с весьма феноменальным случаем.

— А по-русски? — с нетерпением возгласил Мишка. — Откуда этот бесов монах взялся?

Профессор и начальник лаборатории обвёл всех взглядом:

— Из прошлого, сын мой! — торжественно поднял он палец.

— Из кого… из чего? — запнулся Мишка.

— Из прошлых веков, Мишенька. Из прошедших столетий.

И умолк.

В стенах лаборатории начало витать что-то жуткое и зловещее.

История изувеченного монаха, похоже, только начиналась…

***

1969 год.

Август-месяц.

Лаборатория отдела анатомии при Академии наук СССР.

За два дня до событий.

Виола отпрянула от окуляра, едва не оторопев от подступающей к горлу паники. Из-под ног пулей вылетела кошка, надрывно шипя, вздымая шерсть.

— Что… — уставилась она вслед кошке, будто спрашивая её, — что ЭТО?

Микробиолог осталась на вечер в кабинете одна, ожидая с минуты на минуту двух братьев-начальников, которые должны сменить её на ночь. Труп необходимо было вернуть в отдел криминалистики пока он не начал разлагаться, поэтому решили продлить осмотр в ночную смену. Девушка только что закончила анализ пробных тканей под микроскопом, когда увидела в окуляр нечто такое, что заставило её захлебнуться в крике, испугав свою любимицу.

В чашке Петри, где в растворе плавали образцы кожных тканей покойника, под многократным увеличением, её глаза разглядели какое-то странное… шевеление.

Клетки жили!

Мало того, они делились и размножались!

— О, господи… — опешила она, недоумённо откидываясь в кресле, едва не зацепив локтем оборудование. Рядом на столе в ампулах стояли взятые на пробу образцы давно свернувшейся крови. В миниатюрной центрифуге ждали своей очереди пробы из-под ногтей, а в жестяном боксе лежал массивный крест с золотой печаткой. Сам труп по-прежнему покоился на столе, прикрытый простыней. Тяжелый запах начинающих исходить миазмов стоял в душном помещении, проникая сквозь марлевую повязку.

— Но этого… этого не может быть! — поперхнулась она, разговаривая сама с собой. — Мёртвое тело и… и живые клетки???

Было и ещё кое-что, в которое она отказывалась верить. Это же абсурд! Такое совершенно невозможно в природе! Нонсенс, как сказал бы Миша-Мишка.

Дело было в том, что…

Рядом с живыми клетками генетического кода ДНК человека присутствовал код ДНК… собаки.

Виола поморгала глазами, уставившись в пустоту. Оцепеневшим взглядом она снова осторожно с опаской прильнула к микроскопу.

Клетки собаки вяло и лениво ворочались в растворе наравне с ДНК человека.

Они тоже жили!

Это может быть только одно, озарилась она догадкой. Только в одном случае клетки чужеродного организма могли жить и существовать наравне с человеческим ДНК. Судя по шву на шее, этому монаху отсекли голову, пришив на её место, скажем… голову пса.

Дико!

Чудовищно!

Но иного ответа она не находила. Клетки ДНК создали между собой некий симбиоз, продолжая размножаться и взаимодействовать наперекор всем генетическим законам матушки-природы.

Но КАК? Каким образом они продолжают жить, когда само тело уже подвергается разложению?

Уже впадая в прострацию от столь жуткого открытия, она краем глаза заметила какое-то едва уловимое движение на столе. Простыня, укрывающая труп слегка пошевелилась. Из-под неё медленно высвободилась рука и, поднимаясь вверх, как бы поманила девушку к себе.

Взвизгнув диким криком, Виола опрокинула микроскоп, разбив чашку Петри.

Больше она ничего не помнила. Тихо сползая на пол, девушка закатила глаза, проваливаясь в обморок.

Там её и застали два брата-близнеца, Аркадий с Семёном.

Это было два дня назад. С тех пор девушка в лаборатории не показывалась. Труп отвезли, но две последующие ночи дежурили по двое, сверяя и перепроверяя показания анализов.

Сегодня была очередь Мишки с Григорием. Они и дежурили.

***

— Сварю кофе, — шаркая в лабораторных тапках, прошёл в уборную Мишка. — Так и не будешь спать?

— Нет, — хмуро откликнулся Григорий. — Мне ещё снимки сушить. На которых монаха засняли.

— Вот Наполеон хренов. Цезарь, между прочим тоже спал четыре часа в сутки.

— Какой цезарь? Их много было. Юлий, Август, Тиберий, Калигула, Клавдий…

— Стоп-стоп! Ты так и до Константина Великого дойдёшь. Я про Юлия имел в виду. Кстати, — высунулся он из умывальной комнаты с зубной щёткой во рту. — А знаешь, кто из цезарей были самыми худшими, а кто самыми лучшими?

— Худшими — Калигула, Нерон, Каракалла, Коммод, Гелиогабал…

— И это знаешь, паршивец! А лучшими?

— Август, Марк Аврелий, Траян… Не мешай!

— Да-а, — мечтательно протянул Мишка, шлёпая к закутку, где у них была своеобразная кухня с небольшой плитой на газовом баллоне. — Хотел бы я пожить во времена, скажем, императора Адриана. Не простым плебеем, а каким-нибудь сенатором, разумеется. Чтоб дворец, рабы, гарем и всё такое.

— А во времена того монаха с ампутированными пальцами не хотел бы? — огрызнулся старший лаборант. — Кстати, о монахе. Ты всё разобрал, что Виола в порыве исступления кричала?

— Не всё. Единственное, что она была очень напугана. Якобы труп шевелился под простыней и рукой призывал к себе. Потом упала в обморок. Хорошо, что Семён Борисович с Аркадием вовремя подоспели.

— Да… — задумчиво протянул Григорий. — Это непохоже на неё. Как микробиолог она и не такое видала, а тут оживший труп какой-то. Прям мистика сплошная, да и только.

— Да? — встрепенулся Мишка, защищая девушку, любовь всей его жизни. — А показания анализов сразу с двумя живыми ДНК клеток человека и собаки тебе ни о чём не говорит? Со-ба-ки! — повторил он по буквам. — Ведь уже ясно, что за прошедшие два дня мы абсолютно достоверно выявили, что клетки были живыми, причём во взаимодействующем симбиозе! Такого просто не должно существовать в природе, ибо не должно существовать вообще!

Он вздохнул.

— Жаль только, что погибли быстро.

— Им наша атмосфера не подошла, — попытался впервые пошутить хмурый напарник. — В средневековье воздух чистый, а у нас тут сплошное дерьмо витает. Вот и погибли.

— А ты сам веришь Семёну Борисовичу? — Мишка уже протягивал кофе. — Что этот монах каким-то необъяснимым образом попал к нам из прежних веков? Чертовщина какая-то с машиной времени получается. Выходит, все эти перемещения существуют?

— Если и не верить, то золотой крест, печатка, одежда и самое главное — герб ордена Инквизиции говорят сами за себя. Мы же провели досконально все анализы, тут ошибки быть не может. Тело не лежало в могиле или земле. Оно принадлежало живому человеку. И при всём при этом, одежда и образцы кожных тканей показали, что незнакомцу как минимум лет четыреста как минимум. Может и больше — вычисления покажут. Дождёмся начальников, они должны вернуться с результатами анализов из Академии наук.

— То-то обрушится сенсация на наших учёных! — довольно заключил Мишка. — Подумать только! Не где-нибудь, а в Советском Союзе, у нас в лаборатории, впервые на планете, была установлена личность, прибывшая в наш реальный мир из ПРОШЛОГО! Тут, братец мой, нобелевской премией попахивает.

— Съезди лучше Виолу проведай, академик. — Григорий направился в тёмную комнату, где на леске висели проявленные фотографии. — А я пока проверю снимки. Раньше девяти утра наши профессоры не появятся.

— О, это я мигом! — обрадовался Мишка. — На трамвае и назад.

— Конфет купить не забудь, — крикнул вслед Григорий. — Нашу девочку второй день лихорадит от шока. Не выходит на улицу.

— Без сопливых знаем! — весело откликнулся Мишка, бросаясь к дверям, в предвкушении встречи со своей любимой. После обморока он сам отвозил её домой. Девушку трясло и в бреду она всё время повторяла:

— Рука без пальцев… ампутация… расчленение… голова собаки…

Странный этот бред какой-то, подумал тогда Мишка.

…А между тем, в комнате проявки начало происходить что-то непонятное.

Одна из висящих фотографий вдруг покрылась матовым свечением, покачнулась на прищепке, заколыхалась от возникшего сквозняка и, отцепляясь непонятным образом, медленно плавно опустилась на пол, словно лист осеннего дерева.

Но Григорий этого не видел.

Он только начинал приближаться к комнате. Он только сделал первые шаги навстречу своей зловещей судьбе.

А посему… аминь.