Ангел

Осенью 1999-го мы арендовали комнату в подвале той церкви на Васильевском, где на куполе — ангел. Я — чтобы работать, друзья-музыканты — репетировать. Здание обветшало, и батюшка собирал деньги на реставрацию, сдавая подвал. Чёрный подрясник отца Игоря подчеркивал худобу и бледность лица. Он навестил меня в каморке, оглядел ряд матрёшек, которые я расписывала, спросил, не мерзну ли, и больше не появлялся. В подвале было холодно. В коридоре от ступенек спуска до нашей каморки поверх утрамбованной земли лежали доски. Наверное, по весне становилось совсем сыро: Нева несла свои воды буквально в сотне метров. Мне нравилось, что из комнатки было видно весь коридор и тех, кто спускался по истёртой лестнице. Я ставила раскалённую трамвайную печку под стул и рисовала-рисовала, стараясь не думать о комнатах вокруг. В одной из них под потолком ютилось окошечко, но чтобы выглянуть наружу, требовалось влезть на табуретку. Больше окон не было. Матрёшки глядели безмятежными фиалковыми глазами, сияя позолотой.

По вечерам каморка наполнялась музыкой — друзья приходили репетировать. Играли dark folk, и густые тягучие мелодии походили на ритуальный призыв. Особенно тревожно звучала дудка из чёрного дерева. Корявая, всего с тремя дырочками, она издавала визгливые нескладные ноты и была предметом гордости Ивана, нашедшего её тут же, на дальнем пыльном стеллаже. Я иногда оставалась послушать музыку, после Ваня провожал меня до троллейбуса. Мы шли пустынной набережной, почти всегда молча, иногда касаясь ладонями.

В тот вечер репетиции не было, я после работы стояла на табурете, глядя в оконце. Наверху ещё шла служба. Смеркалось, октябрь гнал истерзанные листья по церковному саду. Пел далёкий хор и ветер. Порывом приклеило к мокрому стеклу листок, он повис, как распятый, потом сорвался, улетел. Я плотнее запахнула пальто, поежилась.

Из каморки донесся звук, будто там разом каркнула сотня ворон. Крррр! Сердце замерло. Пи-и-и-и — протяжно застонало оттуда. Я спрыгнула с табуретки и пошла посмотреть.

Иван стоял рядом с моим столом, бледный в люминесцентном свете, и сосредоточенно выдувал мелодию. Тонкие пальцы проворно двигались по чёрному дереву.

— Во сне понял, как на ней играть! — зелёные глаза озорно блеснули из-под чёлки.

Он снова задул. Мелодия звучала как плач, а её эхо в гулких сводах — как ответ с другой стороны.

— Ты помнишь, батюшка просил не репетировать, пока служба не кончилась?

Иван отнял трубку от губ, глянул виновато и просительно.

— Да кто там услышит-то, — неуверенно произнес он и добавил, — там, знаешь, ураган на улице ого-го.

— Да, я видела. Чай будешь? Поставлю.

— Не, — он осторожно провел пальцами по дудке, отвечая ей, не мне.

Свет мигнул и погас.

— Эх, опять пробки полетели, — вздохнул Иван. Я ощупью нашла на столе спички и небольшую свечу в чашке. Огонёк осветил тонкое задумчивое лицо друга. Я подошла ближе и легонько коснулась его рукава, но он не заметил, а прошептал, глядя на свечу:

— Надо же, я и не знал, что здесь так тихо,- и снова припал к своей дудочке.

Я отступила. Было досадно, что Ваня так увлечен своей музыкой...

Мелодия лилась тоскливой тёмной лентой, оплетала пространство, тревожила. Я слушала, завороженно глядя на свечу. Пламя задрожало, заметались тени на бугристой стене за столом. От пола вверх поползла трещинка. Одна, вторая.

По сводам будто судорога прошла. А Иван играл. Поразительно, что неказистая дудочка могла издавать такую музыку. Я схватила его за руку.

— Посмотри!

Лицо Ивана стало восковым в свете свечи, глаза окаменели, подёрнулись мутной плёнкой. Он играл и играл. В ответ из-за стены раздался стон. Я беспомощно оглянулась. Стены дрожали и трескались. Здание содрогнулось от корней до огромного ангела на куполе. В унисон музыке завыло и загудело уже всё вокруг. Матрешки подпрыгивали на полке, одна упала и раскололась о бетон. Воздух уплотнился и вибрировал. От стены шёл терпкий запах моря, гнили, мокрых камней.

— Ваня, Ванечка! Перестань же! — в нарастающем грохоте я трясла его за руки, пытаясь оторвать проклятую дудку. Но она будто срослась с лицом, чёрной змеей впиваясь в губы. Я потащила его на выход, с первым шагом он перестал играть. Раздался хохот и скрежет. Стены дрожали в сером мареве. Мерещилась слежавшаяся мёрзлая земля. Она наполнялась водой, тяжелея, раздаваясь под напором. Сквозь земляной покров что-то двигалось. Наваждение мелькнуло и погасло. Огонёк свечи трепетал, бросая под ноги резкие тени. Мы бежали в темноту. Эхо мелодии не утихало, а нарастало и множилось. Доски под нашими ногами чавкали: поднималась вода.

Иван сзади споткнулся, упал на колени. Я обернулась, чтобы помочь ему. Вспыхнул свет, длинные лампы мигали стробоскопом, иногда — в такт музыке. Дальняя стена частично обвалилась, в прорехах виднелась земля, комья её сыпались на пол, из них выступало чёрное и мокрое, переплетались гибкие сочлененья, в комнату вваливались сгустки блестящей тьмы, извивающиеся клубки змей. Вода поступала толчками, словно кровь.

Я обхватила Ивана, силясь поднять, но он безвольно повис в моих руках, как кукла и прошептал:

— Прости меня.

Свет погас и музыка оборвалась.

В вакууме тишины комья осыпались в воду. Перехватило горло, я прижалась к Ивану и перестала дышать. Он сипло выдохнул, вдохнул и забормотал сначала неразборчиво, потом громче и наконец проговорил утробным, хриплым басом: «Агггрххххаллаа-гшшш». И снова замер, поник, ссутулив плечи.

Рядом плеснула вода, что-то ползло к нам в темноте. Я тихонечко заскулила: «Го-о-о-споди»... В этот момент далеко наверху раздался треск, будто небо раскололось, прогрохотало по стенам снаружи и грянулось оземь.

Бесконечно высоко над нами распахнулась дверь и в рыжем проёме появилась тёмная фигура с керосиновой лампой. Мы как испуганные дети, спотыкаясь, взобрались по ступеням. Отец Игорь смотрел за наши спины, глаза его были сосредоточены и злы. На груди блеснул рукоятью меча крестик.

— Уходите, — он пропустил нас и ушёл по ступеням вниз. Я не стала оглядываться и выскочив на улицу, прикрыла старую тяжёлую дверь, успев лишь услышать пение отца Игоря. Он пел низким густым голосом, словно рокот покатился волной.

В церковном дворе, между веток и сора, лицом вниз лежал ангел. Мы потоптались возле, я заглядывала в лицо Ивана, но он не видел меня, слепо бродил туда-сюда; дрожал, закусив губу. Бледная мокрая рука сжимала чёрный обломок. Грохнула дверь — отец Игорь поднялся во двор по замшелым ступеням. Лицо его неясным пятном маячило на фоне серой стены, ряса полоскалась на ветру чёрным крылом, он шатался как пьяный, но направился к нам, поднимая лампу выше.

— Что у тебя в руке, мальчик? — с усталой ненавистью произнёс он, а Иван вжал голову в плечи, спрятал дудку за спину, сделал шаг, другой и вдруг побежал.

— Стой! — я бросилась следом, не раздумывая, и нагнала Ваню быстро — он шёл по набережной, привычным маршрутом к остановке. Одна рука в кармане, другой он вёл по снегу на парапете, оставляя бороздку.

Ураган улёгся, дождь превратился в тяжёлый снег. Совсем стемнело. Редкие фонари рисовали шары света, пронизанные снежными хлопьями. Иван шёл молча. Я тронула его ледяную ладонь:

— Ты видел? Что это было? — он отвернулся, отдёрнул руку.

— Подожди, Иван, стой, — почти силой я втащила его в очередной круг света и заглянула под чёлку. Огромные тёмные глаза мёртво уставились на мои губы, тонкий белый рот исказила усмешка:

— Что, милая, хочешь меня?

Я отпрянула, отскочила, налетела на парапет. Снизу чёрным ударила в камень волна.

Он схватил мою руку скользкими, но цепкими пальцами, потянул. Я рванулась: «Пусти!», но он засмеялся свистяще, резко двинулся вперед, выворачивая мне кисть, и другой рукой хлёстко ударил в лицо. В глазах потемнело, онемела щека и лоб, я опрокинулась в серую жижу рядом с парапетом. Иван навис сверху, и мир стал закручиваться вокруг его головы. Парапет накренился, и оттуда, как из опрокинутой ванны, хлынула ледяная вода. Затопила весь мир, свет, мысли и образы, и осталось только белое искаженное злобой лицо. Где-то в темени щелкнуло, и я отключилась.

А очнулась от хлопков по щекам. Было не больно, только ноготь царапнул мне нос, и я чихнула. Полная женщина неловко, опираясь о колено, поднялась и протянула мне руку:

— Вставай-ка, нехорошо тут..,- она тревожно осматривала меня, а я подумала, какое широкое лицо, и симпатичное, — голова закружилась? Ударилась?

— Где он? — губы еле ворочались, оледенев.

— Кто?

— Спасибо, — пробормотала я и побрела к остановке. Все мысли были — поскорее добраться домой и укрыться с головой; меня колотило. Но пройдя шагов пять, увидела далеко впереди Ивана — он шёл все также, не торопясь, ведя рукой по набережной. Я остановилась и попятилась. Женщина поравнялась со мной: «Всё в порядке?». Я не знала, что ответить. Мелькнула нелепая мысль попросить проводить меня до дома, но я мотнула головой, выдавила из себя «Да» и ускорила шаг. Далеко впереди фигура Ивана вышла из круга света и растворилась во тьме.

Наутро позвонил басист с вопросом, где Иван — тот не вернулся домой. Его объявили в розыск.

В церкви мы больше не снимали — подвал затопило, пропали мои матрёшки и аппаратура ребят. Отец Игорь общаться с нами не желал. Я несколько раз посещала службу и видела его, высокого, в тёмной рясе, с кадилом. Однажды подошла и поцеловала ему руку. Он сделал вид, что не знает меня и благословил. Тёплый свет церковных свечей мягко очерчивал его истощенное, суровое лицо.

Ивана не нашли. Иногда в октябре я слышу музыку: где-то в темноте Васильевского острова зовёт чёрная дудка. Тогда я иду домой и укрываюсь с головой. Укрываюсь с головой. Укрываюсь с головой.

****

В 2019-м Новый год выдался бесснежным, голым. Чёрные улицы сиротливо поблёскивали под дождем, вороны кричали возмущенно. В начале января я отвезла старые вещи в церковь и шла к остановке памятной страшной набережной, кутаясь в пальто. Далеко впереди брёл невзрачный мужичок, а навстречу нам — женщина в огромном белом пуховике. Вдруг мужичок остановился, покачнулся и осел на набережную. Я ускорила шаг, женщина — тоже. Мы подошли к упавшему одновременно, и в этот момент я её узнала. Это была та самая, приводившая меня в чувство дама с широким симпатичным лицом и неаккуратно подстриженными ногтями, царапнувшими нос. Она не изменилась совершенно, и это ошарашило меня. Я остановилась, пытаясь сообразить, как такое возможно, прошло двадцать лет... а она уже суетилась над забулдыгой, бессовестно храпевшим прямо на набережной.

— Напился, карасик, — вздохнула женщина, подняв на меня ясные смеющиеся глаза, — бывает.

С неба мягко посыпался первый в этом году снег.