Аномалия

Дождь за окном машины был идеальным отражением внутреннего состояния Дэниела Ларсена — монотонным, назойливым и безнадежно серым. Он сидел на заднем сиденье патрульной машины и смотрел, как капли стекают по стеклу, сливаясь в мутные ручьи. Впереди, на обочине, молодой патрульный, новичок по имени Эванс, с важным видом составлял протокол. Их «громкое дело» — кража велосипеда.

«Велосипеда, Карл», — мысленно повторил Дэниел, чувствуя, как скука переходит в физическую тошноту. Ему, человеку, который когда-то вел дела о транснациональных финансовых махинациях, приходилось тратить утро на то, чтобы выслушивать истерику владельца десятискоростного «горного коня».

Дверь распахнулась, впустив внутрь порыв влажного холодного воздуха и Эванса с сияющими от сознания собственной значимости глазами.

— Всё улажено, детектив Ларсен! — отрапортовал он, протягивая папку. — Гражданин немного успокоился. Составили список подозреваемых — местные подростки.

Дэниел медленно взял папку. Его пальцы, привыкшие листать кипы документов по убийствам и многомиллионным аферам, с отвращением прикоснулись к листку с заголовком «Заявление о краже имущества». Он не стал читать, просто кивнул:

— Отлично. Вези в участок, оформляй.

Они вернулись в отдел, и детектив прошел к своему столу, ощущая на себе взгляды. Не взгляды уважения, какими они были раньше, а нечто среднее между жалостью и насмешкой. Из комнаты для допросов доносился взрыв хохота. Дэниел поднял глаза и увидел, как двое его бывших коллег, детективы Миллер и Джексон, выходят оттуда, утирая слезы.

— Ларсен! Идеально вовремя! — крикнул Миллер, широко улыбаясь. — Мы тут как раз спор решили. Помнишь дело «Фантомного взломщика»? Того парня, который воровал только сыр с отдельных полок в супермаркетах?

Дэниел промолчал, пытаясь игнорировать их. Но Джексон подхватил, обращаясь уже ко всему отделу:

— Так вот, спор был о мотиве! Я говорил — психическое расстройство. А Миллер утверждал, что это был сложный заказ от конкурентов. И знаешь, к какому выводу мы пришли?

Миллер подошел ближе, его глаза блестели от едкой усмешки:

— Что это дело было идеальной метафорой для твоей карьеры, Дэн. Потому что ты его, блять, раскрыл. Ты потратил три недели, чтобы найти человека, ворующего сыр «Бри». Это твой уровень сейчас. Наш гений по мелким сошкам.

Громкий смех снова прокатился по отделу. Дэниел почувствовал, как кровь приливает к лицу, но его руки остались лежать на столе неподвижно. Он ничего не ответил. Просто развернулся и пошел к кофемашине, оставив папку с делом о велосипеде на столе, как оставляют что-то липкое и неприятное.

Апатично слушая, как кофемашина с хрипом выдавала коричневую жижу, Ларсен ловил на себе взгляды. Он был живым напоминанием о том, как можно упасть с самого верха. И они, эти ребята, любили это напоминание тыкать ему в лицо. Каждый день.

Его настоящее было кражей велосипеда. И его коллеги были ворами, которые украли последние остатки его самоуважения.

Тишину в комнате внезапно разорвал молодой голос. Студент-стажер, которого все звали просто «Кид», с разочарованным видом швырнул папку на свой стол.

— Ничего не сходится! — проворчал он, обращаясь к своему наставнику, детективу Джексону. — Этот ваш ребус с ограблением ювелирного на Мэйн-стрит. Там же полная нестыковка. Камеры отключились ровно на три минуты, но со слов свидетелей, грабитель был внутри не меньше десяти. И как он вынес два килограмма золота, если его потом остановили для досмотра на выезде из района и не нашли ничего?

Джексон, все еще довольный своей шуткой, пожал плечами:

— Слушай, Кид, иногда в работе бывают дыры. Может, свидетели врут. Может, часы спешили. Закрываем и движемся дальше.

Но Кид не унимался, разложив перед собой схему улицы и распечатку показаний.

— Не может быть, чтобы все часы спешили одинаково! И свидетели друг друга не знают. Здесь есть какая-то логика, я просто не вижу ее!

В комнате воцарилась короткая пауза. Все понимали, что парень прав, но никто не хотел копаться в запутанном деле. Это была рутина.

Дэниел, все так же стоя спиной к отделу, машинально прислушался. Его мозг, годами тренированный выстраивать сложнейшие цепочки из разрозненных фактов, заработал сам по себе, против его воли. Он не повернулся. Не подошел. Он просто произнес ровным, безразличным тоном, обращаясь к кофемашине:

— Он не выносил золото.

В отделе наступила тишина. Все замерли. Кид удивленно посмотрел на него.

— Простите, детектив Ларсен?

Дэниел медленно обернулся, держа в руке свой стаканчик с мутной жидкостью. Его глаза были пустыми, но слова текли четко и ясно, как будто он читал готовый отчет.

— Грабитель был сообщником владельца. Цель — не золото, а страхование. Владелец задолжал крупную сумму. Он нанял «грабителя», чтобы инсценировать кражу и получить страховку.

— Но... камеры? Свидетели? — не понимал Кид.

— Камеры отключил сам владелец изнутри. А «грабитель» зашел в магазин, пробыл там десять минут, как и положено покупателю, вышел пустым и уехал. А через час, когда на улице было больше всего свидетелей, в магазин зашел настоящий вор — второй сообщник, похожий на первого, — устроил шумную имитацию ограбления и скрылся. Все свидетели видели именно его. А первого, тихого, никто и не запомнил. Проверьте финансовое состояние владельца и найдите того, кого останавливали для досмотра. Он даст показания.

Дэниел сделал глоток кофе, поморщился и пошел к своему столу, как будто только что сообщил о прогнозе погоды.

В отделе повисла оглушительная тишина. Миллер и Джексон переглянулись. На их лицах не было насмешек. Было что-то вроде старой, забытой неприязни, смешанной с нежелательным уважением.

Кид смотрел на Дэниела широко раскрытыми глазами, медленно осознавая простоту и гениальность решения, которое лежало на поверхности, но было невидимо для всех.

Дэниел сел за свой стол и снова уставился в папку с делом о краже велосипеда. Он чувствовал на себе тяжелые взгляды, ведь снова ненароком показал им когти того зверя, которым он когда-то был. И ему было стыдно. Стыдно за то, что этот зверь все еще жив где-то внутри, загнанный в самую глубокую клетку.

Так и прошел этот день, как и бесчисленные предыдущие, — под аккомпанемент насмешек и гулкой внутренней пустоты. И когда он наконец оказался у дверей своей квартиры, единственным ощущением было леденящее онемение.

Квартира встретила его тишиной и полумраком. Он не включал свет в прихожей. Привычным движением скинул пиджак на спинку стула, который давно превратился в вешалку, и прошел на кухню. Ужина не последовало. Вместо этого он достал из шкафа почти пустую бутылку виски, наполнил граненый стакан, отмеряя дозу привычным движением руки, и залпом опустошил его. Жидкость обожгла горло, но не принесла ни ожидаемого успокоения, ни забвения. Лишь подчеркнула внутреннюю пустоту.

Он прошел в кабинет — комнату, которую давно не использовал по назначению. Сейчас это была гробница его прошлого. Пыль мягким слоем лежала на книгах по криминалистике, на старых наградах в рамках, повернутых к стене. В центре комнаты стоял большой стол. И он был идеально чистым. Если не считать одного-единственного предмета.

Толстая картонная папка цвета потускневшей охры. На ее корешке была нанесена аккуратная бирка с номером дела и именем: «РОСС, АМАЛИЯ».

Дэниел сел, включил настольную лампу. Узкий луч света выхватил из мрака только его руки и папку. Все остальное тонуло во тьме. Проделывая это в тысячный раз, пальцы детектива все же дрогнули, когда он развязывал шнурок, скреплявший обложку.

Внутри лежало призрачное эхо. Фотография места происшествия: аккуратная студия, единственным признаком хаоса была опрокинутая на пол чашка. Фотография Амалии Росс — служебная, из пропуска фонда «Феникс». Шикарная брюнетка с серьезным, но удивительно добрым взглядом. Она смотрела прямо на него, и Дэниел не мог отвести глаз.

Он знал каждую строчку в этом деле наизусть. Заключение патологоанатома: «Смерть в результате асфиксии, вызванной приемом большой дозы снотворного в сочетании с алкоголем». Вердикт: «Самоубийство». Дело закрыто.

«Вранье», — прошептал он хрипло, проводя пальцем по ее фотографии.

Его внутренний демон, приглушенный на день алкоголем и рутиной, проснулся и зашептал на ухо. Детектив листал страницы, не читая, а вслушиваясь в тишину между строк.

Почему исчез браслет? Тот самый, серебряный, в виде ящерицы? Есть в описи вещей на месте, но в протоколе передачи в вещдоки его нет.

Почему на ее компьютере была проведена полная чистка данных за сутки до смерти? Случайность?

Почему начальство в фонде «Феникс» так настаивало на быстром закрытии дела, ссылаясь на ее «нестабильное эмоциональное состояние»?

Дэниел задавал себе эти вопросы снова и снова. Пять лет. Это был его личный ад — бесконечный круг, из которого не было выхода.

Он был, возможно, последним, кто мог помочь. Ее дело легло на его стол, и он видел — видел! — эти странности. Но утонул тогда в собственной апатии, в страхе ошибиться снова, после того провала. Он позволил давлению сверху и удобной версии о самоубийстве похоронить правду. Дэниел был следователем и сломался именно тогда, когда его профессия значила больше всего. Он подписал бумаги, которые назвали ее смерть добровольным уходом, предав не столько ее, сколько самого себя, свои принципы и причину, по которой когда-то надел значок.

Дэниел откинулся на спинку стула и закрыл глаза. За веками ему мерещилось ее лицо. Не такое, как на фотографии — строгое, а улыбающееся.

Он резко встал, захлопнул папку, как будто пытаясь запереть демона внутри. Но было поздно. Призрак Амалии Росс вышел на свободу и будет преследовать его до конца ночи. И следующего дня. И всей оставшейся жизни, которую он заслужил.

Он потушил лампу и вышел из кабинета, оставив в темноте лишь одинокую папку на столе. Как надгробие на могиле его собственной совести.

Этого было достаточно. Этой тишины, этой пыли, этого призрака, который терзал его из старой папки. Ему нужно было действие. Не мысль, не анализ, не это бесконечное самокопание. Ему нужно было что-то простое, примитивное, осязаемое. Что-то, что можно взять в руки. Что-то, что издает громкий, чистый, разрешающий звук.

Дэниел буквально выскочил из квартиры, не закрывая за собой дверь на ключ, как будто боялся, что малейшая пауза заставит его передумать и вернуться в эту гробницу. Он шел по вечерним улицам, не замечая ни прохожих, ни промокшего асфальта, отражающего огни рекламы. Его вело вперед одно-единственное, отчаянное желание — почувствовать контроль.

Дверь в тир была тяжелой, обитой сталью. Дэниел толкнул ее плечом, и на него пахнуло знакомым — оружейная смазка, порох и холодный металл. Здесь было шумно от выстрелов, но эта какофония была для него благословенной тишиной после голосов в его голове.

Он протянул карту кассиру, даже не глядя на него.

— Час. Пистолет. Две коробки патронов, — его голос прозвучал хрипло и отрешенно.

Получив ключ от кабины, он прошел внутрь, к линии огня. Дэниел взял в руки тяжелый, холодный пистолет. Знакомый вес успокоил дрожь в пальцах. Он вставил магазин, передернул затвор с привычным, отработанным за годы движением. Звук подачи патрона в патронник был самым честным звуком на свете.

Дэниел надел защитные очки и наушники. Внешний мир умер. Остался только он, пистолет и мишень в двадцати пяти метрах от него. Безмолвное белое полотно с концентрическими кругами, в центре которого — маленькая, но такая четкая черная точка.

Он поднял оружие, выдохнул половину воздуха и замер. В его голове не было ни дела о велосипеде, ни насмешек Джексона, ни фотографии Амалии. Был только мускульный контроль, зрение и дыхание.

Его палец лег на спусковой крючок.

Хлоп.

Отдача прошла по его руке и плечу, отозвавшись эхом в наушниках. Он опустил пистолет и посмотрел на мишень. Пуля легла аккуратно в край восьмерки, не в десятку. Неидеально.

И в этот момент что-то в нем надломилось. Вся ярость, вся обида, вся беспомощность последних пяти лет вырвалась наружу. Дэниел снова поднял руку, почти не целясь, и начал стрелять. Быстро, яростно, один выстрел за другим.

Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Гильзы звенели, падая на бетонный пол. Он стрелял в свое прошлое. В свою неудачу. В свое одиночество. Он стрелял, пока магазин не опустел, а мишень не превратилась в рваную дыру где-то в районе пятого круга. Он стоял, тяжело дыша, и смотрел на это уничтожение. И понимал, что ничего не чувствует. Ни облегчения, ни удовлетворения.

Он пришел сюда за грохотом, который должен был заглушить внутренний вой. И обнаружил, что тишина внутри стала только оглушительнее.