Антоном будешь!

— Антоном будешь!

Неотвратимость приговора подтвердил зловещий грохот. Маленькая и нежная, с разноцветным маникюром на тонких пальчиках ручка безжалостно швырнула осужденного на... плаху. Лезвие занесенного ножа хищно сверкнуло в лучах лампы дневного света.

— Ты очень плохо вел себя, Антон. Сначала я отрежу тебе...

Вера примерилась и нанесла первый надрез — четкий и аккуратный. Полюбовалась делом рук своих. Тоненько, именно так, как надо!

Снова примерилась — еще раз провела ножом. Ломтики получаются ровные — загляденье!

— Ну, что же нам с тобой делать, Антоша? — очередной ломоть мяса улегся к стопке своих собратьев.

Хороший нож, острый. Режет легко, без усилия. Одно движение — и перед тобой тонкая и ровная пластинка мяса, отрезанная от большого куска.

Потом наступила очередь молотка.

Раздробить, расплющить! Первый удар прозвучал, как выстрел. А дальше — град мощных тумаков, слившихся в однообразный грохот.

Практически канонада.

Славно! Теперь пересыпать все солью, перцем и можно в сухари и на сковородку. А на гарнир — салатик из рваной зелени с мягким творожным сыром и маслинками. Сбрызнуть лимонным соком, полить оливковым маслом. Ням-ням.

А Антон просто ничего не понимает. Пусть сам бы попробовал пилить мясо тупым ножом из отвратного металла, который тупится меньше, чем за день! Ничего она не транжира. Ножик — супер. Одно удовольствие с таким готовить.

Вот правильно Машка поступила: просто перестала заниматься готовкой!

А она, Вера, так не может. Она сама домашнюю еду любит. И вообще, заказывать — дорого. А за это дорого еще поди знай, что тебе привезут.

И отбивных она сегодня сама захотела.

Вот сейчас дожарит тонкие, обваленные в сухарях ломтики... рот наполнился слюной. Ради такого можно и постоять у плиты. А муж... да фиг с ним — пусть потом присоединяется к ужину, если хочет. И если совесть позволит.

*** ***

Антон вздрогнул. Ему послышалось, что Вера зовет его по имени.

Он приподнялся на диване, прислушиваясь. Нет, она ж заявила, что не будет с ним теперь разговаривать! Какое облегчение.

Может, понадобилось чего-то? Нет, был бы он нужен — рявкнула б так, что сомнений не осталось: зовет именно его.

Откинулся было на подушку — но снова услышал свое имя.

Поднялся, сел. Спустил ноги на пол. Может, конечно, Вера сама с собой разговаривает. А может — ему что-то рассказывает, забыв, что он может и не слышать ее! Это она сейчас без него с ним побеседует, ответы себе сама придумает, обидится. И через пару часов будет новый скандал, а то и развод!

Нет, надо идти на кухню. Хоть и неохота.

Она еще и гремит там — фиг разберешь, чего бормочет. Удивительно, как он вообще уловил, что она его по имени называет.

*** ***

— Ты очень плохо вел себя, Антоша.

Парень замер в дверях кухни, боясь дышать. Вот как услышит сейчас!..

Он не представлял, что в голосе жены могут звучать настолько кровожадные интонации. И Антошей она его никогда не называла. Звучит-то как мерзко — словно гопники долг выбивать пришли. А ножиком как орудует! И тонкие ломти мяса падают на доску с мягким шелестом один за другим.

Он сглотнул. Куклу вуду она, что ли, из этого куска мяса соорудила? И теперь режет его. А минут через пятнадцать свалится он, Антон, с сердечным приступом. И никто даже не подумает, что виной всему — ножик и молоток в нежных руках Верочки.

— А теперь, Антошенька, я тебя пожарю. Чтобы ты понял, как был неправ!

Он с колотящимся сердцем отпрянул, ввалился в комнату, прислонился к стене. Жуть охватила такая, словно она на самом деле сейчас угрожала ему ножом. И молотком. И сковородкой, и пожарить. Блин-блин-блин!

Да нет, чего он. Встряхнулся. Ну, какие куклы вуду.

Настроение у женщины плохое. Неделя была тяжелая. А как гласит старая народная мудрость: чем хуже у женщины настроение, тем нежнее отбивные. У него, правда, тоже неделя была тяжелая. Только кого это волнует? Может, забрать у нее ножик и тоже что-нибудь порезать?

— Вер, а давай я салатик накрошу, — предложил он, снова появляясь в дверях кухни.

— Поздно! — рыкнула жена. — Я уже порвала все.

— Как тузик — грелку, — упавшим голосом заключил Антон. — Вер, прости меня, а? Ну, как дурак себя повел. Был неправ, признаю.

— Чего, так есть хочется? — удивилась она.

Даже обернулась, взглянула на него. Надо же — обычное лицо. И взгляд спокойный, будто не она только что кромсала тут мясо, называя кусок его именем. Как-то даже... участливо на него смотрит.

— Да нет... услышал тут, как ты с мясом разговариваешь, — сознался он.

— И что, завидно стало?!

— Ага, завидно. Тоже хочу что-нибудь порезать.

— Не с моим именем на устах, надеюсь? — угрожающе осведомилась она.

— Нет! Буду поминать исключительно начальство! Честное пионерское. И самых нудных клиентов.

— А поздно! — демонически захохотала жена. — Раньше надо было. Я уже все нарезала, отбила и порвала. И почти уже дожарила.

— Да это я чую, — он вздохнул.

Запах и правда одуряющий. Слюной бы насмерть не подавиться! Это уж совсем смешно будет.

— Вытирай стол, — сжалилась Вера. — Сейчас закончу, ужинать будем.

Смести разделочную доску в мойку, протереть стол — дело пары минут. Особенно, когда есть хочется.

Антон разглядывал ножик раздора, когда в дверь принялись трезвонить.

— Мы вроде гостей не ждем, — удивился он, взглянул на жену.

Та пожала недоуменно плечами. Ну, у нее мясо жарится. Так что открывать, по всему, придется ему. Забыв про ножик в руках, Антон направился к выходу.

Вот кого-кого, а участкового с несколькими соседями он точно не ожидал увидеть на пороге.

— Здрассьте, — пробормотал Антон, застывая в дверях.

— Ой! С ножом, — ахнула соседка-пенсионерка, хватаясь руками за впалые щечки. — Даже руки не помыл, небось! Маньячила.

— Ножом кого зарезали, молодой человек? — осведомился участковый.

— А? — соображал Антон медленно. Оглядел нож со всех сторон — на нем и правда остались слабые кровавые следы. — Так это. Жену зарезал, — он пожал плечами.

— Это которую? — грозно осведомилась Вера, появляясь рядом. — Меня, что ли?!

— Ну, так ты у меня пока единственная жена.

— Пока? — она приподняла брови.

— Так, стоп! — возмутился участковый. — Кто кого зарезал?!

— Ну, либо я ее, либо — она меня, — рассудительно отозвался Антон. — Вер, ты кем хочешь быть: маньяком или потерпевшей?

— Я хочу быть человеком, который ест отбивные, — мрачно отозвалась жена. — Пока они не остыли!

— Это вы отбивные с таким грохотом готовили?! — возмутилась соседка. — Я думала, или у вас квартиру громят, или вы друг друга убиваете!

— Еще не убиваем, — строго отозвалась Вера. — Сначала — ужин! Потом — остальная культурная программа. Вы как — пришли о нашем здоровье справиться, или внушение нам делать будете, чтобы в следующий раз отбивные готовили потише? Время еще детское, кстати, восьми вечера нет. Так что нарушение общественного спокойствия не пришьете!

— Ну и лексикон у вас, барышня, — поморщился участковый. — Вы что, сидели?

Вера взглянула на Антона. Он был уверен — оба подумали одно и то же: лучше прекращать болтать. Чем больше скажешь — тем дольше проваландаешься. И тем ниже становятся шансы съесть отбивные, пока они горячие.

Благо, участковому тоже неохота было долго с ними возиться. Так что разошлись все сравнительно быстро. Разочаровало это только бдительных соседок.

*** ***

— Зато теперь можно громыхать безнаказанно, — заметил Антон, когда от отбивных остался только масляный след на тарелке. — Они сказали, что больше участковому звонить не будут. Даже если мы правда поуибваем друг друга!

— Ты чем громыхать собрался? — подозрительно осведомилась Вера.

— Ну... кроватью, — чего это она?

— У нас диван новый. Мягкий. Что ты на нем такое собрался делать, чтоб он громыхал?!

— Так... ты же сама сказала — сначала ужин, потом — остальная культурная программа. Ужин закончен. Посуду готов взять на себя!

— Попробовал бы ты не взять ее на себя! Я ужин приготовила. Культурную программу никто не отменял! А вот диван ломать не обязательно.

Не спорить же с ней.

Почему, спрашивается, маньяков среди мужчин больше, чем среди женщин? Женщина — она, если настроение плохое, может и ножиком резать, и молотком лупить, и греметь как угодно. А тебе даже диваном погромыхать нельзя! Новый он, видите ли. Культурную программу извольте выполнять по-тихому.

И посудой особенно не погремишь — разобьется. Вот где после этого прикажете маньячить?