Апокалипсис от Носова

Тишина кабинета была густой, как сироп, и такой же приторной. Анатолий Сергеевич отложил в сторону очередной квартальный отчет, пальцы сами потянулись к вискам, пытаясь размять ноющую от цифр и пустых слов голову. Пыль, поднятая с коробки старого дяди-библиофила, танцевала в луче вечернего солнца, и в этом танце была единственная поэзия этого дня.

Его рука наткнулась на знакомый корешок. «Незнайка». Улыбка тронула его губы — сухая, усталая. Вспышка памяти: запах бабушкиных пирогов, скрип качелей, ощущение бесконечного лета. Детство. Он потянулся за этим чувством, как утопающий за соломинкой.

Книга сама упала раскрывшись на рисунке Цветочного города. Яркие, как леденцы, домики. Кривые улочки. Смешные коротышки. Его палец, шершавый от бумаги, лег на изображение Синеглазки. Она смотрела на него с иллюстрации — два бездонных синих омута, детская улыбка, обещающая какую-то неведомую, простую радость.

И мир взорвался.

Не звуком, а чистым, ослепительно-белым светом, выжигающим сетчатку. Статический разряд, прожигающий кожу до костей, вывернул наизнанку все его существо. Пыльный кабинет схлопнулся, его засосало в воронку из криков, смеха, цокота копыт и оглушительного, пьянящего аромата — смеси цветущих лужаек, свежей выпечки и чего-то сладкого, почти звериного.

Он падал. Мир повалился набок, сузился до туннеля из солнечных зайчиков, на конце которого сиял все тот же рисунок, но теперь он был не плоским, а бесконечно глубоким и объёмным. Его вырвало из реальности и швырнуло в эту глубину.

Сознание вернулось от настойчивого тычка в бок. —Эй, Синеглазка! Ты чего на ровном месте падаешь, тебя ветром сдуло? Голосок был звонким, как колокольчик. Анатолий заморгал, пытаясь сфокусироваться на коротышке в нелепой шляпе. Мысли путались, плыли.

Он попытался подняться — и мир обрушился на него гигантскими масштабами. Над ним простиралось невероятно яркое, сапфировое небо, по которому плыли пушистые, как вата, облака. Рядом высились стебли каких-то гигантских растений, больше похожих на деревья, но при ближайшем рассмотрении это были колокольчики, ромашки и тюльпаны невообразимых размеров. Домики вокруг были не просто маленькими, они были сказочными: скругленные, словно выточенные из печенья, с резными ставнями, окрашенные в яркие – малиновый, васильковый, солнечно-желтый – цвета. Крыши, похожие на шляпки грибов, дверцы, в которые можно было войти, лишь наклонившись. Он лежал на большой клумбе, на окраине уютной площади, мощенной гладким разноцветным булыжником. Он посмотрел вниз. Крошечные, изящные руки с аккуратными ноготками. Синее платьице. Смешные сандалики.

Паника, острая и леденящая, сдавила горло. Он подбежал к луже и посмотрел на своё отражение. Из воды на него смотрели огромные, синие, как незабудки, глаза, обрамленные густыми ресницами, вздернутый носик, пухлые, чуть приоткрытые губы. Детское, кукольное личико. Личико Синеглазки.

«Нет. Нет. Нет». Мозг отказывался верить. Но тактильные ощущения были чудовищно реальными. Прохладный ветерок трепал пряди мягких волос (её волосы!). Грубоватая ткань платья натирала нежную кожу плеч (её кожа!).

И тогда он почувствовал ЭТО.

Все началось с легкого, почти приятного тепла в низу живота. Тепло нарастало с каждой секундой, превращаясь в навязчивый, пульсирующий жар. Это не было похоже на простое возбуждение. Это было в десятки раз сильнее. Каждое прикосновение ткани к коже отзывалось резким, почти болезненно-сладким импульсом, бегущим по всем нервным окончаниям. Аромат цветов пьянил, вызывая головокружение и странную слабость в коленях. Шепот ветра в листве звучал как ласка, а случайное соскальзывание собственной руки по бедру заставило его вздрогнуть и едва сдержать предательский стон.

Это было её тело. И оно было создано отнюдь не для игр в салочки. Оно было зрелым, чувственным, заряженным до предела дикой, гипертрофированной сексуальной энергией. Либидо, которое Анатолий привык контролировать умом и силой воли, здесь било фонтаном, сметая все барьеры. Оно было частью физики этого мира, как гравитация или солнечный свет.

Он, Анатолий Сергеевич, застрял в теле очаровательной коротышки, и каждая клеточка этого тела кричала о похоти, ласке и плотском удовлетворении.

С трудом поднявшись, он пошел, почти не видя дороги. Каждый шаг отдавался странным эхом во всем теле. Мягкая ткань белья натирала гиперчувствительную кожу, заставляя сжиматься от каждого движения. Он двигался наощупь, пытаясь унять дрожь в коленях, пытаясь думать.

Его взгляд выхватил из ряда домиков симпатичную беседку с голубыми ставнями. У двери — табличка со стилизованным синим глазом. Сердце — такое маленькое и частое! — екнуло. Вот он.

Дверь не была заперта. Он рванул на себя ручку и ввалился внутрь, прислонившись к прохладной деревянной поверхности, пытаясь перевести дух.

Тишина. И сладкий, густой аромат… себя. Цветов, ванили и чего-то неуловимого, женственного. Это был запах этого тела, этого дома. Он стоял, закрыв глаза, слушая бешеный стук своего нового сердца, чувствуя, как пульсация в низу живота нарастает с новой силой в безопасности уединения.

На нем все еще было это проклятое, божественное платье. Оно вдруг стало невыносимым. Каждый шов, каждая складка ткани казались раскаленными иглами, впивающимися в воспаленную кожу. Дрожащими пальцами он потянул за молнию на спине. Неловкое движение — и платье соскользнуло с плеч, мягким шелковым облаком упав на пол.

Он замер, глядя на свое отражение в большом зеркале у шкафа. Синеглазка. Совершенно голая.

Это было не просто тело коротышки. Это было тело, созданное для услады. Идеально очерченные, на удивление полные груди с темно-розовыми, набухшими от возбуждения сосками, которые затвердели от прохладного воздуха в комнате. Тонкая, почти невероятная талия, резко расширяющаяся к округлым, соблазнительным бедрам. И внизу, между стройных ног, — аккуратная, уже влажная и отчаянно пульсирующая щель, ясное подтверждение того, что эта реальность была далека от невинных детских сказок.

Его — её — рука сама потянулась к груди. Кончики пальцев коснулись напряженного соска — и в мозгу взорвалась новая звезда. Волна сладкого огня прокатилась по всему телу, отозвавшись жгучим спазмом глубоко внизу. Он застонал, и этот звук — высокий, звонкий, совершенно женский — испугал его еще больше.

Паника и стыд смешались с всепоглощающим, пульсирующим требованием плоти. Разум Анатолия отчаянно цеплялся за логику, но тело Синеглазки уже принимало решения за него.

Он рухнул на кровать с кружевным покрывалом, не в силах отвести взгляд от зеркала. А там… там была она. Куколка с сияющими голубыми глазами и растрепанными волосами. Ее кожа покрылась румянцем, крошечные губы приоткрылись в беззвучном стоне. Одна её рука сжимала налившуюся грудь, щипок от которой отозвался огненной волной в самом нутре, а другая… другая рука скользнула вниз, к влажному жару между дрожащих бедер.

Сознание раздвоилось. Анатолий с ужасом наблюдал со стороны, как это идеальное, породистое тельце предается мастурбации. А Синеглазка — чувствовала. Она чувствовала каждой клеточкой, каждым нервным окончанием. Прикосновение собственных пальцев к клитору было подобно удару тока — резкому, ослепительному, заставляющему выгнуться всю спину. Это было не просто утоление потребности. Это было падение в водоворот ощущений, в сотни раз более ярких, чем все, что он знал раньше. Каждое движение руки было истязанием и блаженством, мукой и спасением.

В его — её — огромных глазах, отражавшихся в зеркале, плескался настоящий ужас. Ужас от потери контроля, от чудовищности происходящего, от собственного отражения, такого сладострастного и развратного. Но наряду с ужасом там было и другое. Дикое, животное, всепоглощающее удовольствие, которое смывало остатки его воли, его прошлой жизни.

Зеркальная куколка закинула голову, её тело изогнулось в немой гримасе экстаза. Тихий, сдавленный стон, больше похожий на писк, сорвался с её губ. Анатолий закрыл глаза, захлебываясь волнами оргазма, которые перекатывались через него, горячие и сладкие, вымывая из головы все мысли, оставляя только пульсирующую, влажную пустоту и далекие, стыдные отголоски его прежнего «Я».