Апокалипсис в субботу

Апокалипсис мы пропустили. Он наступил незаметно, в субботу утром, когда я вернулся в НИИ доделать кое-какие эксперименты. Мне нужен был помощник, так что пришлось вызвонить на работу лаборантку Леночку, пообещав ей полкило хорошего сервелата, лежавшего в холодильнике в кабинете. Это даже лучше, чем премия.

Вот только, спустя два часа, Леночка спустилась в холл за кофе — да так и не вернулась.

Устав ждать, я закончил вносить полученные данные, всё тщательно перепроверил, выключил установку и сам отправился к лифту. Когда тошнотворно-оранжевые створки раскрылись на первом этаже, я с удивлением обнаружил, что в холле довольно людно. Несмотря на выходной день, возле кофейного автомата собралась целая группка. Задумчиво крутил в руке стаканчик профессор Смолянов – заслуженный деятель науки, прославивший наш институт, город и даже страну своими открытиями. Его гениальность затмила лишь его скромность: профессор отказывался от интервью и лекций, посещал конференции только при крайней необходимости, все выплаты вкладывал в развитие НИИ. Легендарная личность!

Чуть поодаль мерил шагами холл молодой инженер Васюков. Всегда взлохмаченный, нервный, порывистый, сейчас он пребывал в крайнем смятении и, казалось, не замечал окружающих. И Леночка. Забившись в угол и присев на корточки, она плакала, зажав в руках мобильный телефон.

– Доброе утро, коллеги! Что произошло? – в недоумении спросил я. Единственной возможной причиной представлялся сбой в работе кофейного автомата.

– Связи нет, – едва подняв голову, шмыгнула Леночка. – Интернета тоже...

– Ничего нет! – ворвался в разговор Васюков. – Слышите, как тихо?! Ни машин, ни людей.

Он был прав. Только после этих слов я заметил, что отсутствует привычный мне шумовой фон, обычно хорошо заметный в холле. Шелест шин, звук шагов, гудение голосов и двигателей — всё это бесследно исчезло, будто город обезлюдел. Даже ветер и пение птиц утихли. Желая выяснить, что случилось, я отправился к большой стеклянной двери.

– Стойте! – крикнула в спину Леночка. – Что, если там опасно! Если вы тоже пропадёте?!

Звучало нелогично, но меня почему-то остановило. Подхватив из урны у входа жестяную банку от энергетика, я приоткрыл дверь и выбросил мусор на улицу. Банка покатилась по асфальту совершенно бесшумно и через пару метров исчезла. Попросту растворилась в пространстве. Я отшатнулся от двери.

– Но если всё исчезло... Почему есть свет? – указал я на очевидное.

– Идёмте, я покажу, – позвал Васюков и быстрым шагом отправился к лестнице: его лаборатория находилась в подвале. Говорил инженер так уверено, что все мы поспешили следом. А внизу, за большой ангарной дверью, нас ожидал тусклый монитор гигантской установки — и привычные звуки, что несли с собой успокоение. Здесь всё пищало, гудело, скрипело, жужжало... Жило.

– Наш НИИ — единственный клочок пространства, оставшийся неизменным! – горячо выпалил Васюков, указывая на экран. – И причина находится где-то рядом, где-то в здании. Этот прибор фиксирует малейшие излучения, обычно они приходят извне, но сегодня все они пропали. И стало заметно это, – он говорил о маленькой зелёной точке в нулевых координатах, – источник сигнала.

– Но его мощность падает, – выдавил я. Разобраться в синусоидах не составляло труда. – И когда он пропадёт...

Леночка за спиной заплакала с новой силой.

Васюков нервно взъерошил без того торчащие волосы.

– Мы должны найти его, пока это не произошло! – воскликнул он. – Вероятно, это одна из установок НИИ, какой-нибудь закрытый проект.

– Сейчас не до секретности, – поддержал его я. – Главное, не дать сигналу исчезнуть. С остальным потом разберёмся.

Мы с Васюковым разом обернулись к двери, готовые разделить между собой территорию института и броситься на поиски таинственной установки, когда внезапно заговорил стоявший у выхода профессор Смолянов. До этого он не издал ни звука, и я надеялся, также обдумывал пути спасения.

– Многие годы я мучился от неизлечимой болезни, – спокойно, даже чуть флегматично начал он. – Она отняла у меня даже ту жизнь, что оставалась: я не мог работать, изобретать, преподавать. В боли и смятении я ждал финала, зная, что ничего не успею и не достигну.

Мы все ошарашено молчали, гадая, к чему это он.

– Но мне повезло. Очень повезло. Врачи разработали экспериментальное лечение, меня выбрали как подопытного — и оно сработало. Теперь я полностью здоров.

– Это чудесно, мы рады за вас, – прервал я затянувшееся молчание. – Но как это относится к нашей ситуации?

В голове мелькнула неприятная мысль, что профессор не справился с новой угрозой жизни и теперь немного повредился умом.

– Напрямую, – невозмутимо отозвался Смолянов. – Мои мечты, мои планы, моя неслучившаяся жизнь — все они в этом мире. Я создал его и сбежал сюда от своей болезни.

– Создали? – непонимающе моргнула Леночка и внезапно сорвалась: – Но мы настоящие! Дышим, мечтаем, любим!

Я молчал, но, вероятно, сейчас выглядел так же глупо. В голове проносились воспоминания детства, юности, учёбы и первых открытий... такие яркие и правдоподобные! В груди гулко и часто стучало сердце. Как я мог быть чьей-то выдумкой?

– Простите, – мягко и безо всякого сочувствия отозвался Смолянов. – Вы были хорошими мыслями. Но вы больше не нужны. Меня ждёт реальная жизнь.

Васюков бросился вперёд, но его сведенные яростью пальцы прошли сквозь воздух. Смолянов исчез. И тут же пропал сигнал. Мы молча переглянулись, не в силах сказать что-нибудь ободряющее или правильное. Стрекот приборов замолкал, из коридоров подступала оглушающая тишина, краски блекли. Полупрозрачные стены, тающие приборы, отбирающий все чувства белый свет. Мир растворился в этой пустоте — и мы вместе с ним.