Аполлинария Онсет и Великая Небесная лотерея

Этим утром Аполлинария проснулась с ощущением, что чего-то не хватает. Несколько минут она лежала в своей узкой кроватке, рассеянно глядя на солнечных зайчиков, бегающих по потолку, и размышляла. Вроде бы всё как обычно, но — чего-то не хватает.

— Чего-то не хватает, — сказала Аполлинария, и села на кровати. Огляделась. Всё было вроде бы не своих местах. И напольная вешалка, на которую она вчера вечером повесила своё лиловое платье, и лиловая шляпка с бантиком, лежавшая на придверном столике, и окно, выходящее во двор, и шелест листвы за этим окном, и далекие голоса улиц Города, к которым Аполлинария привыкла.

— Нет, положительно, чего-то хватает, — Аполлинария встала, накинула шелковый халатик, и подошла к зеркалу. Отражение не изменилось. Это всё ещё была она: милое личико, серые глаза, пшеничные, совсем немного вьющиеся локоны, высокий лоб. Рост не высокий, но и не низкий, талия тонкая, осанка гордая. Вот только взгляд вместо обычного смелого сегодня сделался задумчивым. Словно Аполлинария силилась вспомнить что-то важное, да всё никак не могла этого сделать.

Аполлинария пожала плечами, и отправилась на кухню, пить кофе. Тоже совершенно обычный кофе, из обычной своей лиловой чашки, которая, как всегда, стояла на столике, явно предназначавшемся только для одного человека, а именно — для Аполлинарии Онсет, и ни для кого другого.

***

Баба Нона, Тётя Мирра, и Бабуля Мелания сидели, как всегда, на лавочке, стоявшей у стены возле подъезда, и занимались своим обычным делом, а именно — болтали и вязали. Баба Нона крутила очередной клубок, на этот раз нитки в нём были ярко-синие, Тётя Мирра проворно щёлкала спицами, из-под которых вылезал, постепенно увеличиваясь в длину, очередной кривоватый серый шарф, а Бабуля Мелания клацала большими острыми ножницами, подравнивая торчащие из какого-то вязания нитки. Когда Аполлинария вышла из подъезда, и остановилась рядом с ними, поправляя зонтик-трость, висящий на сгибе руки, и щурясь от яркого солнечного света, Баба Нона отложила клубок, и спросила:

— Поля, чего это ты какая-то не такая сегодня? Случилось что?

— Не знаю, — Аполлинария пожала плечами. — С самого утра мне кажется, что чего-то не хватает.

Тётя Мирра опустила спицы, и уставилась на Аполлинарию совиным взглядом. Нахмурилась.

— Ага, — сказала она. — Угу. Ну, понятно.

— Чего понятно? — не поняла Аполлинария.

— Острый дефицит витамина «С», — ответила Баба Нона. — Снега тебе не хватает, проще говоря.

— Снега? — растерянно переспросила Аполлинария. — Но ведь его нет. Его, кажется, в Городе и вовсе не бывает…

— Это смотря в каком Городе, — наставительно сказала Баба Нона. — Город, он, знаешь ли, не один. Ну, то есть он один, но в то же время их много. Вот чего. Тёть Мирра, удружишь?

— Вечно вы меня отвлекаете, — хмуро произнесла Тётя Мирра. Отложила вязание, и вытащила из самой маленькой корзинки самые маленькие спицы, и несколько разноцветных клубков. — Снег, говоришь? Будет тебе снег. Но только, чур, потом не обижаться.

Спицы-крошки замелькали в её руках с удивительной быстротой, и через пару минут Тётя Мирра протянула Аполлинарии вязаный квадратик серо-белого цвета, испещренный стрелочками. Очередная карта, поняла Аполлинария, но какая-то она необычная. Ни одного слова, только стрелки, и всё.

— Иди, — велела Тётя Мирра. — Иди, иди, чего стоишь? Повороты не пропускай, и ни с кем не болтай по дороге, иначе опоздаешь. Готова?

Аполлинария кивнула.

— Бабуля Мелания, отчекрыжь хвост, — приказала Тётя Мирра. Бабуля Мелания щелкнула ножницами, и последняя тонкая ниточка, соединяющая вязаный квадратик и клубок, была перерезана. — Поля, вперёд! Вернешься, расскажешь потом, чего там и как. И привет от нас передай.

— Кому? — удивилась Аполлинария.

— Там поймешь, кому, — хмыкнула Баба Нона.

***

Стрелочки вели её сперва по узким улицам в самой старой части Города, но затем улицы стали шире, и вскоре Аполлинария очутилась на площади, просторной, нарядной — она поняла, что площади этой до сих пор в Городе ни разу не видела. Очередная стрелочка указывала на дверь большого магазина, рядом с этой дверью толпилось множество людей — Аполлинария вместе с ними вошла внутрь, и, повинуясь стрелочкам, пошла всё дальше и дальше. Магазин казался бесконечным, она проходила мимо отделов с чемоданами, одеждой, украшениями, сладостями, сувенирами, чаем, игрушками, механизмами… и в какой-то момент Аполлинария вдруг поняла, что люди вокруг неё изменились. Они были одеты совсем не так, как люди у входа. Те люди были в летней одежде. Легкие платья, парусиновые светлые костюмы, сандалии; некоторые, как и сама Аполлинария, несли в руках зонтики, а эти… Аполлинария замедлила шаг, и осмотрелась. Эти люди были вовсе не такие. Одежда у них оказалась зимняя, теплая, на головах красовались шапки, капюшоны, или платки, и даже пахли эти люди совсем не так, как те, на входе. От тех пахло летом. Разогретыми дорогами, солнцем, сухой пылью, травами, цветами, утренним дождем. А от этих пахло морозом, студёным ветром, льдом, и, кажется, холодными ночными звездами, хотя в этом Аполлинария вовсе не была уверена. Странный запах, подумала она, словно это запах с тенью звука — крошечные стеклянные колокольчики, которые звенели едва слышно, словно… словно бы в предвкушении? Любопытно. Аполлинария заприметила вдали дверь, ведущую на улицу, и поспешила к ней. Ей захотелось поскорее покинуть магазин, и посмотреть, куда же она попала.

***

На улице была зима, но не совсем такая, какой помнила её Аполлинария. Зима, живущая в памяти, казалась более холодной, и более снежной, а эта выглядела хмурой, сырой, и неприветливой. Но всё-таки это была зима, и Аполлинарии, идущей по улице, вскоре стало холодно. Да и прохожие оглядывались на неё с недоумением. Конечно, редко можно увидеть зимой на улице девушку в летнем лиловом платье, в лиловой шляпке, лиловых башмачках, и с лиловым зонтиком.

Пройдя пару перекрестков, Аполлинария остановилась, чтобы оглядеться. Город, как и тот, что она покинула, тоже оказался старым, и сейчас Аполлинария стола возле входа в подворотню, ведущую в темный двор. Может быть, мне туда? подумала Аполлинария, и в этот момент участливый голос спросил:

— Девушка, вы, должно быть, совсем озябли? Вам не холодно? У вас такое тоненькое платье, а сейчас, как-никак, декабрь.

Аполлинария повернулась на голос, и обнаружила, что говорит с ней, оказывается, худощавый юноша, и что выглядит этот юноша, скажем так, не очень обычно. Он тоже был одет в летнюю рубашку и в джинсы, на ногах у него были сандалии, но вот на голове его примостилась кепочка, шея оказалась замотана шарфом, а на руках имелись тёплые перчатки.

— Кажется, вы тоже легко одеты, — произнесла Аполлинария.

— Э, нет, — покачал головой юноша. — Я одет вполне себе сообразно. Потому что на мне зимние вещи. Вот, видите? — он потряс в воздухе перчатками. — Мне поэтому не холодно. А вот вы, как я погляжу, дрожите. Как вы здесь очутились? Я вас раньше в Городе не видел.

— Пришла, — пожала плечами Аполлинария. — Из другого Города. А что?

— Город только один, — строго сказал юноша. — Впрочем, этот вопрос лучше уточнить. Я, признаться, в подобных вещах не силён.

— Ты ни в чём не силён, — раздался голос из подворотни. — Но радует то, что ты, оказывается, в состоянии признать очевидное.

Из подворотни вышел низенький полный человек средних лет, и Аполлинария с веселым изумлением поняла, что человек этот чем-то неуловимо похож на кота. Чем? Может быть, взглядом, в котором словно бы вспыхнула, и тут же погасла, неуловимая зеленая искра? Или тем, как он чуть высокомерно смотрел сейчас на своего товарища? Аполлинария улыбнулась.

— И что же вас развеселило? — с легкой ноткой недовольства спросил человек.

— Простите, но мне показалось, что вы похожи на кота, — честно сказала Аполлинария. — Вы случайно не имеете отношения к котам?

— Имел, — с достоинством ответил человек. — Разрешите представиться — Пёстрый. А этот охламон в шарфике — Муха.

— И кто вы? — спросила с интересом Аполлинария.

— Вот так сразу и не объяснишь, — Пёстрый задумался. — Пожалуй, уместно будет нас считать духами Города, но это, конечно, получится условность. Хотя для данного момента такое определение подойдет. На самом же деле моё собственное существование порой вызывает у меня большие сомнения, потому что, если опираться на доктрину Декарта, я мыслю, следовательно, я существую, с другой же стороны, некоторые определяющие события указывают на отсутствие моего существования…

— Ой, ну не начинай, а? — взмолился Муха. — Ну зачем это сейчас?

— Затем, что ты, при всём своем желании, не сумеешь корректно ответить на вопрос — кто ты, — назидательно произнес Пёстрый. — А я хотя бы пытаюсь это сделать, пусть и не всегда успешно. Однако мы отвлеклись. Милая девушка, а вы, собственно, кто?

— Аполлинария Онсет, — Аполлинария чуть склонила голову. — А вот кто я… признаться, я и сама в недоумении. Долго думала над этим вопросом, но так ни не сумела этого понять.

Пёстрый нахмурился, обошел Аполлинарию по кругу, задумчиво покачал головой.

— Хм, — сказал он. — На порождение Города вы не похожи.

— Кто такие порождения города? — спросила Аполлинария.

— Это всякие голуби, вороны, подземные жители, феи, русалки из канализации, тараканы, мухи…

— Эй, я бы попросил, — сердито перебил его Муха. — Она точно не порождение Города. Но тогда кто она? Человек?

— Определенно не человек, — покачал головой Пёстрый. — Люди, они всегда пахнут страстями. Некоторые сильно, некоторые слабо, но запах есть. Специфический такой запах. Дыхание, земля, кровь, адреналин, немножко ванили, отзвук крысы, совсем чуть-чуть сарсапарель, трудовой пот, бумага, вчерашний суп, страх, микстура от кашля… всего по чуть-чуть, но человеческий запах ни с чем спутать невозможно. А наша гостья пахнет лавандой, причем едва заметно, и на этом всё. Она определенно не человек. Может быть, литературная героиня? — Пёстрый с интересом посмотрел на Аполлинарию. — Сударыня, вы случайно не Мэри Сью?

— Кто? — Аполлинария посмотрела на Пёстрого с недоумением.

— У вас есть супер-способности? Вас все подряд любят? Вам тысяча лет, а вы свежи, словно вам шестнадцать? — принялся допытываться Пёстрый. — Или, может быть, вы владеете магией, и весь мир ложится к вашим ногам?

— Эээ… — Аполлинария совсем растерялась. — Нет. Точно нет. У меня нет способностей, сколько мне лет, я понятия не имею, а про магию не знаю вовсе ничего. Разве что могу кем-то притвориться иногда, но разве это магия?

— Ясно, — покивал Пёстрый. — Значит, тоже не подходит. Сударыня, в таком случае, вы останетесь для нас Аполлинарией, вот и всё. Может быть, потом удастся разобраться, кто вы есть на самом деле.

— Хорошо, — тут же согласилась Аполлинария. — И… можете называть меня просто Поля. Меня так часто называют, потому что имя длинное, и не всем удобно его выговаривать.

Муха посмотрел на Аполлинарию с затаенной благодарностью. Видно было, что выговаривать каждый раз «Аполлинария» ему действительно не очень просто.

— Хорошо, Поля, — вежливо кивнул Пёстрый. — Я бы хотел предложить вам переместиться в подъезд, а то вы уже дрожите от холода.

— Пойдемте греться, — решительно сказал Муха. — А заодно обсудим наши неудачи. Может быть, Поля, как девушка, сумеет посоветовать нам какую-нибудь умную идею.

— У вас что-то случилось? — спросила Аполлинария.

— Не у нас, — тяжело вздохнул Пёстрый. — У нас всё в полном порядке. А вот не у нас — да. Случилось. И, кажется, нам никто не может помочь.

***

— В прошлом году мы сделали одно хорошее дело, — начал Пёстрый, с удобством расположившись на широком подоконнике. — Так получилось, что мы устроили настоящее Новогоднее Чудо для одной хорошей девочки и её бабушки. В этом году, — Пёстрый сделал многозначительную паузу, — наше прошлогоднее начинание решили поддержать другие.

— Другие — это вы о ком? — не поняла Аполлинария. Она стояла рядом с батареей, и с радостью ощущала, что ей становится теплее, и что дрожь прошла совершенно. — Духи города? Как вы?

— Не только, — покачал головой Пёстрый. — Например, Старший Сержант Ангелов. Рядовой Петров, тоже ангел, кстати, со своей возлюбленной, феей Сиропой. Стая местных голубей, причем вместе с воробьями — вот уж от кого не ожидал, признаться. Водяной, причем не поленился перебраться из реки на время в отопительный котёл, сказал, что хоть погреется. Ну и прочие, если рассказывать о каждом, мы проговорим слишком долго. Итак, мы нашли Людей, которым требовался Праздник, и провели небольшую лотерею. Кто кому будет этот Праздник устраивать. И так получилось, что мы… что нам…

— Нам достались три кандидатки, с которыми мы не знаем, чего делать, — с грустью произнес Муха. — Причем вот он, — Муха кивнул в сторону Пёстрого, — эти самые три бумажки и вытащил. Подряд.

— Но вас же двое, — возразила Аполлинария. — Почему бумажек три, в таком случае?

— Вот именно, потому, что нас двое! — в сердцах воскликнул Муха. — Это всё Ангелов. Вас, говорит, двое, вдвоем вы больше сумеете. Голубей, между прочим, целая стая, а воробьев вообще никто не считал, но им — одна бумажка, а нам три. И где на этом свете справедливость?

— Понятия не имею, — покачала головой Аполлинария. — И что же?

— То, что мы в отчаянии, — признался Пёстрый. — Эти трое… они все одновременно проиграли и выиграли когда-то в Великую Небесную Лотерею. Представляете?

— Если честно, то нет, — покачала головой Аполлинария. — Что вообще такое, эта Небесная Лотерея?

— Великая Небесная Лотерея, — поправил Пёстрый. — Это когда до рождения человеческие души тянут билетики, и получают что-то. Кто-то трудолюбие, кто-то музыкальный слух, кто-то красоту, кто-то доброту… ну и так далее. Иногда бумажки слипаются, и можно одновременно вытащить что-то хорошее, и одновременно плохое. Красоту и гордыню, к примеру. Или трудолюбие и жадность. Но это нормально. Бывают комбинации и похуже. Намного.

— Во-во, — покивал Муха. — Были бы там красота с гордыней, было бы ещё ничего. Но эти три дамы… полная труба, дорогая Поля. Те жизненные коллизии, которые им эти комбинации преподнесли, никакой праздник никогда не исправит. Даже на пару минут.

— Так что это за комбинации такие? — Аполлинарии стало любопытно. — И что именно вас так расстроило?

— Рассказывать про это сложно, — Пёстрый тяжело вздохнул. — Наверное, лучше одновременно рассказать и показать. Только сперва нужно добыть для вас, Поля, какую-нибудь одежду. А то у нас в этом году зима вроде бы не холодная, но вот иззябнуть можно запросто. Даже я иззяб, пока проверял одно своё предположение в том дворе.

— Но где же я возьму одежду? — спросила Аполлинария.

— Можно одолжить старинное пальто у Женщины Человека, я там, в некотором смысле, обитаю, — ответил Пёстрый. — Не волнуйтесь, она даже не заметит. Пальто висит в шкафу уже лет двадцать, в дальнем уголке, и если мы ненадолго его возьмем, никому ничего плохого не будет.

— Точно? — с недоверием спросила Аполлинария. — Мне бы не хотелось огорчить…

— И не думайте даже, — Пёстрый спрыгнул с подоконника. — Подождите меня здесь, я скоро вернусь.

***

Пальто, принесенное Пёстрым, оказалось Аполлинарии впору, вот только оно отчаянно пахло нафталином, и словно бы слегка закостенело от долгого висения в сплющенном виде в дальнем углу шкафа. Однако, после того как Аполлинария несколько раз встряхнула его, а потом надела, пальто вроде бы стало понемножку оживать — расправилось, разгладилось, и оказалось вполне достойным. А самое главное, тёплым.

— Отлично, — одобрил Пёстрый. — Ну, что же. Отправляемся в путь. Наша первая кандидатка живет неподалеку, и дойдем мы быстро.

— А как зовут эту первую кандидатку? — с интересом спросила Аполлинария.

— Её человеческое имя нам без надобности. Я называю её Пони, — ответил Пёстрый.

— Вообще-то, так её назвал я, а ты лишь повторил, — сердито заметил Муха.

— Что с того? — пожал плечами Пёстрый. — Почему Пони — вы сами скоро увидите. А пока я коротко расскажу историю её выигрыша. Она вытянула редчайший, уникальный билет. Поэтический дар. Такое очень нечасто бывает. В результате поэтов у нас вроде бы много, а вот гении случаются исчезающе редко. Она стала бы гением, гарантированно. Но…

— Что — но? — не поняла Аполлинария.

— К этому её билету прицепился билет путешествия во времени. Поэтому Пони родилась на шестьдесят лет позже своего срока. Родись она на шестьдесят лет раньше, её талант был бы актуален. А сейчас — увы. Кому теперь нужны стихи о верности, долге, благородстве, чистоте, преданности, раскаянии? Такое сейчас не читают. И как вы думаете, сударыня, может ли Пони быть счастлива при таких обстоятельствах? К тому же, она в данный момент не молода, ей шестьдесят. Все возможности давно упущены, все сроки вышли, жизнь земная почти кончена. Пони никогда не была никому нужна, и сделать её счастливой в Новый год — это задача… не знаю, для кого.

— Никто не знает. Даже Сам не знает, — со значением добавил Муха.

— Сам — это… — Аполлинария нахмурилась.

— Это Дед Мороз, — объяснил Пёстрый. — Он эту неделю у нас, детей веселит. Мы с ним говорили, и с Конями говорили тоже. Толку нуль. О, а вот, кстати, и она, собственной персоной. Смотрите, сударыня.

Аполлинария посмотрела туда, куда указывал Пёстрый, и увидела у витрины магазина маленькую, сгорбленную женщину в зеленом пальто, и с рюкзаком за спиной. Женщина стояла, неподвижным взглядом глядя в никуда, потом, словно опомнившись, поправила лямки рюкзака, и побрела прочь.

— Это в ней стихи бродят, — объяснил Муха. — Когда она слышит внутри себя стихи, она вот так замирает, а потом… — он махнул рукой. — Потом понимает, что это зря, и идёт дальше, по своим делам.

— Но почему она — Пони? — недоуменно спросила Аполлинария.

— Потому что у неё чёлка, и она сама маленькая, — объяснил Муха. — Очень даже похоже.

— Не очень красиво давать такие прозвища людям, — заметила Аполлинария. — Они на такое могут и обидеться.

— Мы ей не скажем, — заверил Пёстрый. — Оставим прозвище. Поля, как вы считаете, что-то можно сделать, чтобы она обрадовалась в Новый год?

Аполлинария задумалась. Потом отрицательно покачала головой.

— Не знаю, — призналась она.

— Вот и мы не знаем, — вздохнул Пёстрый. — У неё ведь замечательные стихи. Ужасно обидно ощущать себя бессильными.

— Это ещё что, — Муха посмотрел на Пёстрого словно бы с вопросом. — Сейчас пойдем знакомиться с Килькой. Вот там трагедия — совсем трагедия, как мне кажется.

— Это почему? — не поняла Аполлинария.

— Увидите, — сказал Муха.

***

— Наша вторая кандидатка вытащила в Великой Небесной Лотерее красоту. Неземную божественную красоту, — объяснял Пёстрый по дороге. — Но к билету с красотой прицепился второй билет. С ужасной болезнью, которая изуродовала Кильку, и она, обладая таким потенциалом, не была красивой ни дня. Вон она, кстати, стоит в очереди за хлебом, видите? Давайте зайдем внутрь.

Аполлинария пригляделась. В булочной (а стояли они втроем рядом с витриной булочной) толпились люди, которые хотели купить к Новому Году свежего хлеба, и у кассира стояла сейчас небольшая очередь. Женщина, на которую указывал Пёстрый, из толпы действительно выделялась. Она была высокой, тощей, сгорбленной, и стояла, опираясь на неуклюжий дешевый костыль.

— Ноги у неё левой нет, — с грустью сказал Муха. — С детства. Жалко.

— Но почему — Килька? — удивилась Аполлинария.

— У неё лицо, как у кильки, — пояснил Пёстрый. — Она так мучилась, что лицо… ну, как сказать… потеряло выражение. Да и выглядит она теперь странно, потому что она не умеет улыбаться. Разучилась. Обратите внимание, как у неё опущены уголки губ? В точности, как у кильки. Оттуда и прозвище.

— Понятно, — протянула Аполлинария. — Да уж, ситуация действительно так себе.

— Это вы преуменьшили размер трагедии, — покачал головой Пёстрый. — Послушайте, что они говорят ей.

— Эй, тетка на костыле, двигай, давай, — беззлобно произнес мужчина, который стоял в очереди за Килькой. — Чего замерла, как истукан?

— Ага. Да. Сейчас, — безучастно произнесла женщина. И сделала неуклюжий шаг вперед, выбросив перед собой костыль.

— Давно уже на протезах все, а эта костыляет по сей день, — сварливо заметила какая-то женщина. — Сходила бы в поликлинику, попросила бы ногу сделать. Чего не идёшь? Ау, отвечай! Оглохла, что ли?

— Далеко идти. Страшно, — всё тем же монотонным голосом ответила Килька. — Не дойду.

— Такси вызови, — посоветовал мужчина. — Лишь бы оправдания находить, и ничего не делать. Другие вон и вовсе без ног живут, и без рук, и не ноют, а эта… — он махнул рукой.

Килька сделала ещё шаг, и протянула кассирше горсть монеток.

— На паперти стояла, что ли? — недовольно спросила кассирша. — Бумажных нет?

— Нету, — голос Кильки не изменился. — Кончились.

— Вот дура…

Аполлинария почувствовала, что больше не может это видеть и слышать, развернулась, и пошла прочь. Муха и Пёстрый последовали за ней.

— Почему она позволяет так обращаться с собой? — спросила Аполлинария. — Я бы рассердилась.

— Ей уже всё равно, — вздохнул Муха. — И это действительно страшно, когда человеку становится всё равно. Он словно бы перегорает, как лампочка. Пойдемте дальше.

***

— Теперь предлагаю навестить нашу третью кандидатку, — предложил Пёстрый.

— А что произошло с ней? — спросила Аполлинария.

— Пожалуй, с ней произошло самое страшное, что может случиться с человеком, — Пёстрый опустил голову. — Она потеряла разум.

— Сошла с ума? — удивилась Аполлинария.

— Нет-нет-нет, — замотал головой Муха. — Потеря разума — это нечто совершенно иное. Это гораздо хуже! При потере разума человек начинает думать не своей головой, а берет чужие мысли, и думает исключительно их. Вот с Флюгаркой это и произошло.

— С Флюгаркой? — снова удивилась Аполлинария. — Что вообще означает это слово?

— Это такая штука, которую надевают на дымоход. Она как флюгер, только еще и полезную работу выполняет, защищает дымоход от дождя, — пояснил Пёстрый. — Я был знаком с одной флюгаркой. Этакий, знаете, получился пасторальный духовный роман. Когда мы летом ездили на дачу, в гости к Портрету Собаки, это всё и произошло. Потрет Собаки — это портрет собаки, живет за городом. Она великолепная журналистка, и она рассказала, что…

— Пёстрый, — взмолился Муха. — Тебя заносит! Остановись! Поле явно не будет сейчас интересно, как мы ездили в гости. Давай короче. Флюгарка, которую мы хотели показать вам, барышня, вытащила в Небесной Лотерее ум. Умище, я бы даже сказал. Но к её билету…

— Тоже что-то прилипло? — догадалась Аполлинария.

— Именно, — покивал Муха. — Покорность. И Флюгарка, способная двигать горы своим умом, превратилась… сами увидите. Душераздирающая картина.

***

— Сударыня, вы умеете летать? — спросил Пёстрый.

— Я? Нет, — покачала головой Аполлинария. — А вы?

— Я тоже нет, — признался Пёстрый. — Летать из нас двоих умеет только Муха, так что, боюсь, придется нам подниматься по лестнице, и слушать оттуда. Ах, чуть не забыл. Самое главное — вы умеете переходить на разные уровни реальности?

— Не знаю, — Аполлинария смутилась. — Может быть, и умею, но я не уверена.

— Это можно проверить, — Пёстрый перешел на более высокий уровень реальности, и спросил: — Вы меня видите?

— Да, — кивнула Аполлинария. — И слышу. Ничего не изменилось.

— Совсем? — Пёстрый удивился. — Ммм… это странно, но, кажется, вы существуете на всех уровнях реальности одновременно.

— А это плохо или хорошо? — спросила Аполлинария.

— Понятия не имею, — признался Пёстрый. — Это нужно будет обдумать, и только после решить. Может быть, чуть позднее.

— Ну уж нет, — решительно произнес Муха. — Некогда. Идёмте.

***

За дверью квартиры, перед которой они остановились, сейчас происходила ссора. Два голоса, помоложе и постарше, спорили. Постарше — это и есть Флюгарка, объяснил Пёстрый. А помладше — это её дочь. Очень хорошая молодая девушка. Смелая и добрая.

— А я всё равно пойду, — решительно произнесла девушка. — Мама, я сказала, я пойду, и я буду защищать наш сквер! Зачем нам вместо сквера ещё один магазин «Илюшкины приколюшки»?! В этих приколюшках сейчас и так полгорода, для чего он, скажи?

— Дорогая, остынь, — произнес старший голос. — Внемли своему разуму. Они, — небольшая пауза, — сказали, что магазин важен и нужен, потому что в Городе много жителей. Где им прикажешь покупать приколюшки, если понадобятся?

— Где угодно! У метро, у детского садика, у поликлиники, у дороги, — принялась перечислять девушка. — Магазинов полно! А сквер, он такой один. Мама, туда весной прилетят, как всегда, птицы, и что они увидят вместо деревьев, на которых спокон веков вили гнёзда? Магазин? Разве это справедливо?

— Им лучше знать, — строго произнес старший голос. — Ты понимаешь, что споришь сейчас не со мной? И тебя не погладят по голове, если ты пойдешь защищать сквер. Я тебе не позволю.

— А я и не спрошу! — запальчиво ответила девушка. — Разве можно сравнивать живых птиц и дурацкие бумажные игрушки, которые все на одно лицо? Приколюшки, — сказала она с горечью. — Одноразовые игрушки, которым можно оторвать головы, руки, и ноги, чтобы назавтра пойти, и купить новых. Это плохая игра. Мама, как тебе не стыдно!

— В городе миллионы жителей, — наставительно произнесла в ответ женщина. — И число их с каждым днём растет. Подумай сама, сколько требуется магазинов, чтобы обеспечить всех? Очень много. А потом посчитай, и взвесь, что на самом деле важнее — потребности жителей, и надобности каких-то птиц? Кто важнее? Ты должна расставлять приоритеты, и заниматься делом, а не тратить своё время на ерунду. Время бесценно, Они совершенно правильно так часто об этом говорят.

— Я всё равно пойду! Ты… ты… ты себя ведешь в точности, как Они! — выпалила девушка.

— Они не просто так стали Ими, — жестко произнесла женщина. — Авторитет мудрости и математики — вот что Ими двигало. Думай!

— Вот я и думаю, мама, что ты — это вовсе даже и не ты, — с горечью сказала девушка. — Где ты сейчас, настоящая? Где ты — такая, какой я бы хотела тебя любить?

***

— Да уж, — Аполлинария покачала головой. — Скверная история.

Муха согласно кивнул. Они стояли на улице у подъезда, и ждали Пёстрого, который решил дослушать ссору.

— Не представляю, как этим троим можно что-то дарить, и что для них можно исправить, — мрачно произнёс Муха.

— Нужно у кого-то спросить совета, — предположила Аполлинария. — Но вот только у кого?

— Есть у нас тут один… ангел, — Муха нахмурился. — Сержант Ангелов. Но он последнее время мрачный такой, что сил нет, и всё время вещает о каких-то пророчествах. Так что я даже и не знаю, нужно идти к нему ещё раз, или нет.

— Давайте хотя бы попробуем, — Аполлинария задумалась. — Может быть, он послушает меня?

— Не думаю, — ответил вместо Мухи вышедший из подъезда Пёстрый. — Понятное дело, что мы к нему уже ходили, но, во-первых, он и сам готовит кому-то подарок, а, во-вторых, Муха прав. В Небесной канцелярии неспокойно, опять заговорили про Конец Света, и все ангелы стоят, в буквальном смысле, на ушах. Наш не исключение. Представляете, он даже кофеварку свою забросил, а ведь у него было две радости в жизни — кофе и сигареты. Остались только сигареты, но курит он теперь редко, потому что некогда. И кофе почти не пьёт.

— Бедный, — Аполлинарии стало жалко ангела. Ей сегодня вообще всех стало жалко, но чем им помочь, она даже не представляла. Кажется, они должны это сделать сами, но, опять же — как?

— Ну, не то чтобы бедный, но да, невеселый, — подтвердил Муха.

— А второй ангел? Вы говорили, что их два, — напомнила Аполлинария.

— Петров-то? — хмыкнул Муха. — Ему не до того. У него любовь. Ещё с прошлой весны. К тому же он в бегах, и нам, скорее всего, помочь ничем не сможет. Ему в Небесную канцелярию, если что, путь заказан. Тут же повяжут.

— А с кем у него любовь? — Аполлинарии стало любопытно.

— С местной феей по имени Сиропа. Милая толстушка, обожающая сладкое, — Пёстрый покачал головой. — Тоже несчастливая судьба, и с несчастливым концом. На небо не пустили, перевели в феи. Живёт у нас, уже не первый год. Ну, как, живёт. Существует. Коллекционирует фантики от конфет, шьёт себе пышные платья, постоянно таскает у Сержанта Ангелова сиропы для кофе, и мечтает поменять крылья на более модные. Милое создание, глуповатое, но ей простительно. С Петровым у них большая любовь, оба говорят, что на века. Ну, после увидим. Хотя вроде бы всё действительно серьезно.

— Давайте с ней поговорим, — предложил Аполлинария. — Или с ними двоими. Что мы теряем, в конце концов?

— И то верно, — согласился Муха. — Ну, что? Пошли?

***

Петров и Сиропа обитали на чердаке одного старого дома, и устроились они там с большим комфортом. В представлении городских духов, конечно. Во-первых, у них был стол, заставленный бутылочками с сиропами. Во-вторых, у них было трюмо, на котором висела кисейная старая фата, и вырезки из модных журналов. В-третьих, у них была дверца от шкафа, которую Сиропа использовала, как вешалку. И, в-четвертых, у них было старинное радио и два кресла, почти что крепких, и бывших новыми всего-то полвека назад.

Когда троица поднялась на чердак, Петров и Сиропа сидели в этих самых креслах, и отдыхали. Петров кидал воробьям обломки сухарика, а Сиропа слушала по радио какую-то новогоднюю веселую мелодию, и мастерила браслет из конфетных фантиков.

— О, Муха и Пёстрый! — обрадовался Петров. — Ну, как у вас продвигается? Мы уже всё сделали, да и самим нам перепало.

— Нам перепало всего несколько леденцов, и мне не хватает бумажек для браслета, — с грустью сказала фея. Подняла глаза, и увидела Аполлинарию, скромно стоящую позади Мухи и Пёстрого. — Ой, а это кто? Вы привели с собой новую знакомую?

— Да, — кивнул Пёстрый. — Сиропа, Петров, это Аполлинария. Она… мы не знаем, кто она, да она сама, кажется, не в курсе.

— Я здесь в гостях, — поспешно сказала Аполлинария. — Здравствуйте. А у вас тут мило. Такое зеркало замечательное, и приёмник.

Сиропа зарделась, и заулыбалась.

— Стараемся, — сказала она. — Дом, всё-таки. Надо, чтобы красиво.

— А чего вы пришли? — спохватился Петров. — В гости? Так вроде мы у Ангелова собираемся, и не сейчас, а ночью.

— Мы по делу, — ответил Пёстрый. — Мы… словом, у нас возникли сложности с нашими кандидатками, и мы в полной растерянности. Петров, ты не мог бы нам помочь?

— И что вам нужно? — спросил Петров.

— Нужна информация из Небесной Канцелярии, — сказал Муха. — Петров, ты же ангел. Можешь сгонять туда, и кое-что разузнать?

— Я?! Ни-за-что, — замотал головой Петров. — Нет, ребята, нет, даже не просите. Они же меня того. Сразу.

— А что нужно узнать? — спросила Сиропа. — Может, я смогу?

— Ты-то куда? — повернулся к ней Петров. — Ты же фея!

— Ну, фея, — пожала плечами Сиропа. — И что с того?

— Ангелы с тобой даже разговаривать не будут, — справедливо заметил Петров.

— Так то ангелы, — Сиропа пожала пухленькими плечиками. — А я с секретаршами поболтать могу. И не надо думать, что секретарши ничего не знают. Они поболее многих осведомлены. Так что нужно узнать-то?

Муха и Пёстрый принялись рассказывать о Лотерее, о Пони, о Кильке, и о Флюгарке. Сиропа внимательно слушала, кивала, а затем произнесла:

— Да уж. Бедные. Жалко их. Вот чего. Давайте я слетаю быстренько, а вы… даже и не знаю. Достаньте мне за это фантиков побольше. Или лучше конфет. Если можно, шоколадных.

— Достанем, — уверенно произнес Пёстрый. — Муха, а ну-ка давай мухой к Коням Деда Мороза. Им, небось, полные карманы конфет дети насовали. Попроси несколько штук, скажи, что это для одной хорошей и доброй феи, которая взялась нам помочь.

Муха кивнул, и тут же исчез — видимо, решил, что можно сэкономить немного времени, если проскочить через самый верхний слой реальности. Сиропа расправила стрекозиные крылышки, вспорхнула, и тоже исчезла.

— Ну кто так летает, — с досадой произнес Петров. Тоже расправил свои крылья, встряхнул, затем опять спрятал, и сел в кресло. — Хотя… это я просто за неё переживаю. Небесная Канцелярия — не самое лучшее место для юной девушки.

— Петров, ей сто шестьдесят лет, — напомнил Пёстрый.

— А как по мне, так ей шестнадцать, — сердито ответил ангел. — Когда любишь кого-то, всегда волнуешься.

***

Вернулась Сиропа через полчаса, одновременно с Мухой. Мухина затея, кстати, удалась, Кони Деда Мороза от души поделились сладостями, и Муха возник на чердаке, прижимая к груди объёмистый кулёк ароматных шоколадных конфет. Сиропа в этот же момент спустилась откуда-то сверху, и принялась вытряхивать из волос блёстки и бумажные конфетти.

— Они там празднуют уже вовсю, — сказала она. — Настоящий карнавал. С трудом поймала одну свою знакомую, и поговорила. Какое у неё платье! Вы не представляете. Оно всё серебристое, и по ткани этак всполохи — то бирюзовые, то красные, то желтые… глаз не отвести. А причёска! Волосы подняты вверх, и в них по кругу бриллиантовые заколки в виде снежинок. Петров, может быть и мы когда-нибудь…

— Детка, а по делу ты что-то можешь рассказать? — вкрадчиво спросил Петров.

— По делу? — перевела на него недоуменный взгляд фея.

— Да, да, по делу, — подтвердил ангел.

— Аааа…, а по какому?

— Сиропа, соберись, — приказал Пёстрый. — Нам надо помочь троим женщинам. У которых к выигрышным билетам прилипли проигрышные. Помнишь?

— Ой, точно, — сообразила фея.

— И что же тебе рассказала твоя приятельница? — с нажимом спросил Пёстрый.

— Вот чего мне сказали. Если выигрыши сдвинуть, они перестанут работать. А я спрашиваю — если сдвигать не выигрыши, а то, что к ним прилипло, чего будет? Они говорят, что это одно и то же. Мол, это точно такие же выигрыши, и если их передвинуть, они утратят силу. Но, — Сиропа сделала паузу. — Это невероятно трудно сделать. Потому что для этого нужно Чужое Искреннее Желание. Причем именно про эти самые проигрыши. А кто и что может пожелать вашим барышням? Никто. Ведь для того, чтобы так желать, надо, чтобы от желания помочь аж земля из-под ног выходила, чтобы руки дрожали, чтобы в глазах темнело. Даже мать, и то не всегда может так сильно пожелать что-то для своего ребенка — это мне так сказали. А тут эти… — Сиропа махнула рукой. — Бесполезно. Можно даже не начинать.

— Ясно, — покивал Пёстрый. — Что же, спасибо тебе. Ты, в любом случае, сделала, что смогла. Муха, отдай конфеты Сиропе, она их честно заработала.

— Ух ты, как много! — восхитилась фея. — Это всё правда мне? Здорово! Тут не только на браслет, тут на ожерелье хватит!

— Ну и славно, — покивал Пёстрый. — Мы, с вашего позволения, пойдём. Нам надо обдумать то, что ты разузнала.

— Встретимся у Ангелова, — сказал Петров. — Во сколько вас ждать?

— Как получится, — пожал плечами Пёстрый. — Тут уж как получится.

***

— Это безнадежно, — мрачно сказал Пёстрый, когда они оказались на улице. — Условие невыполнимо, сами видите. Какие-то предложения будут, или сразу сказать, что я думаю об этом всём?

— Скажи, — вздохнул Муха.

— Оставим всё, как есть. Мы ничего не можем сделать, — Пёстрый опустил голову.

— К сожалению, ты прав, — согласился Муха.

— Да, сделать действительно ничего невозможно, — кивнула Аполлинария. — Но… может быть, просто устроим им маленький праздник? Как они собираются встречать Новый год?

— По домам, конечно, — ответил Пёстрый. — В одиночестве. Каждая у себя. Да, у Флюгарки есть дочь, но дочь уже отправилась в гости, и Флюгарка одна. И Килька одна. И Пони тоже.

— У меня есть идея, — Аполлинария задумалась. — На чудо, конечно, не тянет, но, может быть, попробовать их познакомить? Я где-то читала, что разделенное с кем-то горе становится меньше.

— Я же сказал — это литературная героиня, — заметил Пёстрый. — Поля, это оно в книгах становится от такого меньше. В жизни оно остается таким же, как прежде. Но сама идея маленького праздника… хм, почему бы и нет. Муха, пустая квартира на первом этаже до сих пор пуста?

— Пуста, — кивнул Муха. — Её вроде бы собирались сдать, и даже привезли туда мебель, но людей в ней нет. И несколько дней ещё точно не будет.

— Отлично, — Пёстрый оживился. — Так. Сейчас нам с Мухой нужно будет притвориться людьми, чтобы обеспечить какой-никакой стол, а потом с помощью самого простого импульса мы выманим их троих из квартир… под каким бы предлогом это сделать? О! Пусть каждая решит, что ей нужно сходить за хлебом. Аполлинария, скажите, вы ведь умеете поддерживать беседу и немножечко влиять на людей?

— Беседу я поддерживать умею, но на счёт влияния — не уверена, — покачала головой Аполлинария. — Я не пробовала.

— Не уверенны? — удивился Пёстрый. — Человек, ну или кто вы там, способный убедить Мойр сотрудничать, не уверен в своей способности убеждать?..

— Мойры? — переспросила Аполлинария. — Это…

— Это те, кто дал вам карту. Вон, её уголок торчит у вас из кармана, — пояснил Пёстрый. — Кто вам дал эту карту, сударыня?

— Бабушки, которые сидят у моего подъезда. Баба Нона, Тётя Мирра, и Бабуля Мелания… — ответила Аполлинария, и вдруг смолкла. Неужели?

— Они ничего не просили передать, кстати? — спросил Пёстрый.

— Привет. Они просили передать привет, — ответила Аполлинария.

— Замечательно. Передайте им потом привет от нас, — Пёстрый улыбнулся. — Так вот, барышня. Вашей задачей будет завлечь наших героинь в квартиру, и пригласить к новогоднему столу. И поддерживать беседу, столько, сколько это будет нужно.

— А дальше? — спросил Муха.

— Неважно, — пожал плечами Пёстрый. — Неважно, что будет дальше. Пусть они просто встретят Новый Год не в одиночестве.

***

Через час пошел снег, крупный, пушистый, и Аполлинария немножко этому факту обрадовалась — до этого момента настроение у неё портилось с каждой минутой, и она уже откровенно начала жалеть, что ввязалась в это странное приключение. Кто она здесь? Зачем она здесь? Какой в этом смысл, и для чего ей видеть то, что она видит, и ощущать то, что ощущает? Муха и Пёстрый, конечно, славные, но они и она — существа из разных миров, и миры эти — как две параллельные прямые, которые почему-то сейчас оказались рядышком, но никогда не пересекутся. К тому же она совершенно беспомощна и бесполезна, и ничем, совершенно ничем не может помочь. От этой мысли Аполлинарии сделалось совсем уж тоскливо, но как раз тогда и пошёл этот снег, и Аполлинария стояла сейчас неподалеку от подъезда, под старым оранжевым фонарем, и следила, как пролетают снежинки, и вспыхивают золотом в его луче.

— Сейчас Пони появится, — предупредил Муха, который неслышно подошел к Аполлинарии, и встал рядом. — Вы уже придумали, что ей скажете?

— Да. Наверное. Не знаю точно, — Аполлинария опустила взгляд. — Вот и она. Прячьтесь, Муха, я готова.

***

Пони шла, понурив голову, и на вопрос Аполлинарии о том, который час, ответила не сразу. Пришлось той спросить снова, после чего Пони кое-как выпростала из-под рукава пальто часы, и сказала:

— Без четверти десять.

— Ой, спасибо, — обрадовалась Аполлинария. — Значит, есть шанс, что они всё-таки придут. Хотя… скорее всего, нет.

— Кто придёт? — не поняла Пони.

— Мои подруги, — Аполлинария улыбнулась. — Они славные, вот только очень заняты, и живут очень уж далеко. Видно, придется мне встречать Новый год одной. Печально.

— Да, это печально, — покивала Пони. — Но что поделать. Я вот тоже встречаю его одна, и никакой радости для меня от этого праздника давно уже нет.

— Вы тоже одна? — удивилась Аполлинария. — Так это же… простите, я хотела сказать, что это здорово, но потом поняла, что получится совершеннейшая ерунда. Я бы хотела, в таком случае, пригласить вас в гости, — поспешно продолжила она. — У меня накрыт хороший стол, и будет жалко, если все вкусные вещи пропадут. Одной мне никогда столько не съесть. Может быть, вы составите мне компанию?

Пони задумалась.

— Наверное, не стоит, — покачала она головой. — Вы не знаете меня, я не знаю вас…

— Меня зовут Аполлинария, — представилась Аполлинария. — Можно просто Поля. А вас?

— Антонина. Тоня.

— Ну, вот и познакомились, — обрадовалась Аполлинария. — Что же мы, в таком случае, стоим? Идёмте, идёмте. Я вас провожу к себе, и ещё ненадолго выйду, может быть, дождусь хотя бы одну свою подругу. Втроем же будет веселее, правда?

— Правда, — Тоня вдруг улыбнулась. — Пойдемте. В конце концов, я же ничего не теряю.

— Точно! — кивнула Аполлинария. — Вот моё окно, видите? На первом этаже. В случае чего вы с легкостью сможете сбежать.

Тоня усмехнулась, и они вдвоём вошли в подъезд.

***

С поимкой Кильки у Аполлинарии всё прошло ещё лучше. Причиной тому стало ледяное пятно, на котором у Кильки начал проскальзывать костыль, и Аполлинария не растерялась — тут же подбежала, и помогла.

— Спасибо, — тихим голосом сказала Килька. — Вы так любезны.

— Да что вы, — покачала головой Аполлинария. — Ерунда. Вы… простите, вы выглядите уставшей. Куда вы направились на ночь глядя, да ещё и по льду?

— У меня кончился хлеб, — вздохнула Килька. — Это странно, потому что я вроде бы купила его сегодня днём.

— В булочной! — обрадовано воскликнула Аполлинария. — Я видела вас в булочной, точно! Там ещё был тот ворчливый дядька…

— Они всегда ворчат, — Килька опустила голову. — Им не объяснишь.

— Пойдемте ко мне, я одолжу вам хлеба, — предложила Аполлинария. — Время позднее, идти далеко, да и булочная, наверное, уже закрылась. Одолжу, и провожу домой. Вас ведь ждут дома, да?

— Нет, — ответила Килька. — Меня никто не ждёт.

— Это печально, — Аполлинария сделала вид, что задумалась. — Может быть, вы тогда не откажете мне в любезности? Я ждала на Новый год подруг, а они не приехали. У меня пропадает чудесный стол. И я была бы рада ещё одной гостье.

— Ещё одной? — нахмурилась Килька.

— Да. Вы не поверите, полчаса назад я уже пригласила одну даму, а вот теперь вы… пойдемте. Как вас зовут?

— Галина.

— Галя. А меня — Поля, — представилась Аполлинария. — Нам будет хорошо, клянусь. У меня есть радио, салаты, курочка, и шампанское. И, что самое главное, у нас получится хорошая компания, в самый раз на Новый год.

***

Последней была Флюгарка, и встреча с ней безмерно удивила Аполлинарию. Потому что Флюгарка шла по улице, и плакала. Останавливалась, пыталась вытереть глаза совершенно промокшим платком, совала его в карман, и шла дальше, чтобы через несколько секунд опять остановиться.

— У вас что-то случилось? — спросила Аполлинария, подходя к ней.

— Нет… нет, наверное, — ответила Флюгарка, снова пытаясь промокнуть глаза мокрым платком. — Вы слишком молоды, девушка, чтобы понять.

— А всё же? — Аполлинария нахмурилась. — Это совершенно неправильно, когда молодая симпатичная женщина плачет на улице в Новогоднюю ночь.

— Молодая? Симпатичная? — с горечью спросила Флюгарка. — Ах, детка… я давно не молода, а симпатичной не была даже в юности. Знаете, как меня называли в детстве? Дразнили Мерной линейкой! Якобы я была такая правильная, как линейка, и такая же противная. А теперь и дочь… — она заплакала ещё горше. — Даже дочь считает меня такой. И в эту ночь я совершенно одна, а тут ещё и хлеб почему-то закончился, и я…

— Ни слова больше, — приказала Аполлинария решительно. — Во-первых, вот вам мой платок. Не волнуйтесь, он совершенно чистый. Во-вторых, вам нужно умыться, так что пойдемте со мной. И, в-третьих… вы не будете в эту Новогоднюю ночь одинокой. Как вас зовут?

— Дарья. Даша.

— Вот вас-то, Даша, нам и не хватало, — Аполлинария взяла Дашу за рукав, и потащила за собой к подъезду. — Идёмте скорее, уже почти одиннадцать часов, так можно и Новый год пропустить!

***

А дальше началась магия. Самая настоящая магия, потому что очень быстро в компании женщин, сидящих за нарядным столом, пропала робость и скованность, и они начали говорить друг с другом. Почему это так получилось? Кто же разберет. Может быть, из-за того, что Муха, находясь на более высоком слое реальности, делал звук радио когда надо — громче, а когда надо — потише? Может быть, потому что Пёстрый где-то достал и поставил какое-то необыкновенное шампанское, которое всё никак не заканчивалось в бутылке? А, может быть, из-за того, что Аполлинария приносила из кухни новые и новые закуски, одна другой лучше, и в разговор почти не вмешивалась? Как знать. Даже время, кажется, сделалось медленнее, чем обычно, но вот чья это была заслуга — совершенно непонятно. Важным оказалось лишь то, что каждая из трёх женщин сейчас рассказывала каждой свою историю, и каждая слушала каждую, со всем вниманием, и каждая, когда наступила полночь, загадала Желание, одно-единственное Желание, и каждое Желание осталось тайной…

***

Утро наступило незаметно, несмело, и в шесть Аполлинария проводила своих гостей, уставших, слегка захмелевших, и они разошлись по домам.

— Славно, — сказал Пёстрый, когда Аполлинария вернулась. — Получилось очень мило, и очень славно. Что ж, мы сделали всё, что могли.

— Осталось только навести порядок, — заметила Аполлинария. — Сейчас все вместе займемся.

— Вот и хорошо, — обрадовался Муха, который уже, было, решил, что убирать квартиру предстоит ему одному. — Втроем мы управимся гораздо быстрее.

— Втроем? — переспросил Пёстрый.

— Да. А ты как думал? Или ты считаешь, что бесконечная бутылка шампанского, которую тебе одолжил Сержант Ангелов, избавит тебя от всех хлопот? — прищурился Муха. — Ну уж нет. Изволь помогать.

— Ладно, — сдался Пёстрый. — Но учти. Ты мне сейчас срываешь первую медитацию этого Нового года. А это непростительно.

— Ничего, медитация подождет. А вот грязные тарелки ждать не могут.

***

Распрощавшись с городскими духами, Аполлинария медленно брела по заснеженному пустому городу обратно, к тому огромному магазину, через который попала в это странное, ни на что не похожее приключение. Мысли у неё находились сейчас в каком-то странном, словно бы подвешенном, состоянии. Непонятные истории, несчастные женщины, и эта длинная, неимоверно длинная новогодняя ночь, в которой она была в роли…, а в чьей, собственно, роли она всё это время находилась? Аполлинария попробовала поискать определение, да так и не нашла. Ладно, решила она, чего уж там. Да, это было необычное приключение и ни на что не похожий опыт. На том и порешим. Зато удалось увидеть снег, что, в общем-то, тоже неплохо. Может быть, даже и хорошо. Снег и Новый год.

***

Дальше ветви нашего повествования, как ты уже понял, мой дорогой читатель, расходятся, словно две те самые прямые, о которых думала Аполлинария. В какой-то момент они действительно пересеклись, но теперь уходят всё дальше и дальше друг от друга, и есть лишь ничтожная доля вероятности, что в какой-то неимоверно далекой бесконечности им суждено будет встретиться. Было — и прошло. Но всё же… История эта предстаёт перед тобой сейчас неоконченной, поэтому, пожалуй, стоит написать для неё эпилог. Точнее, два эпилога. Итак.

Эпилог 1

Аполлинария

— Привет передали, значит. Духи, значит. Помнят нас, не забыли. Хорошо, — покивала Тётя Мирра. — Вечно у них там суета. Туда-сюда, туда-сюда, никакого покоя.

— Они славные, — заступилась за Муху и Пёстрого Аполлинария.

— А я разве сказала, что не славные? — Тётя Мирра подняла на Аполлинарию взгляд. — Они-то да, они славные. Но и ты, кажется, тоже ничего, справилась.

— Да? Я так и не поняла, — призналась Аполлинария. — Мне показалось, что ничего не удалось сделать для тех женщин. Разве что накормить вкусными салатами, и поздравить с Новым годом. Это же очень мало.

— А вот тут не тебе знать, что много, а что мало, — заметила Баба Нона. — Кот, кажется, нас сдал. Да?

— Да, — врать было незачем, поэтому Аполлинария кивнула.

— Ну и правильно, — покивала Бабуля Мелания. — Тогда глядит. Видишь нитки эти? — она выпростала откуда-то три нити. — Да, да, да, ты угадала. Ничего не замечаешь?

Аполлинария присмотрелась. Нити, которые держала в руках Бабуля Мелания, выглядели серыми, но дальше они светлели, и обретали цвета — неожиданно яркие, чистые. Бирюзовый, персиковый, и малиновый. И обрезать их Бабуля Мелания, кажется, не собиралась. В этот момент Аполлинария вдруг ощутила где-то в глубине души совершенно непонятно откуда появившуюся там тихую радость, и, не сумев сдержаться, улыбнулась.

— Значит, поняла, — одобрила Бабуля Мелания. Спрятала нити, тут же посуровела, и произнесла: — А теперь иди. Домой иди, грейся, кофеек свой пей, да возвращайся. У нас дело есть к тебе. Надо сбегать будет в одно важное местечко, а у тебя ноги молодые, быстрее, чем мы, обернешься.

Эпилог 2

Город

Пони

Вернувшись домой, она проспала несколько часов кряду, но после полудня встала, немного удивившись тому, что после этих странных гостей она не испытывала ни похмелья, ни головной боли, ни тяжести в желудке. Она пришла на кухню, заварила кофе, включила компьютер, и принялась чистить почту — какие-то пустые поздравления, ни пойми от кого. Одно слово, спам. Зачем его присылают? Глупо. Спам, спам, спам… одно письмо показалось каким-то странным, и Пони, совершенно не понимая, зачем она это делает, не стала это письмо удалять, и открыла. И замерла с чашкой кофе в руке.

«…не удаляйте это письмо, уважаемая Антонина. Мы не мошенники, не грабители, и не обманщики. Вот адрес и телефон студии, вы всё можете проверить. Позвоните нам после праздников, если наше предложение заинтересует вас. Мы — творческая киностудия, собираемся снимать сериал, в котором героиня — поэтесса, ваша современница, совсем ещё юная девушка. Но ведь нельзя снять фильм без стихов, а ваши очаровали нас, для нашей идеи они подходят как нельзя лучше. Вы великолепно владеете слогом. Свяжитесь с нами, мы устроим вам экскурсию по студии, всё объясним, и если вам наше предложение покажется интересным…»

Килька

Вечером, первого января, телефонный звонок разбудил её, и сперва, спросонья, она не поняла, кто звонит, и почему это кто-то так взволнован.

— Алё? — сонно спросила Килька. — Это…

— Галь, ау, просыпайся давай, — затараторил в трубке смутно знакомый голос. — Галя, это Даша, Даша Белова, ну ты чего, не проснулась ещё? Галь! Алё!

— Не кричи, — попросила Килька. — Что случилось?

— Чудо случилось. В нашей больнице — ты же знаешь, где я работаю? — так вот, в нашей больнице сделали офигительную программу полной реабилитации, я тебя записала, и ты прошла отбор! После праздников ложишься к нам. Тебе сделают всё. И ногу, ну, протез, и зубы там всякие, и внешность, и…

— Даш, ты с ума сошла? — спросила Килька.

— С ума сошел тот, кто за это платит. Ты попадешь в телевизор, Галь, — голос Даши стал серьезным. — Это очень крутая программа, так что не теряйся, а хватай быка за жабры, или как там правильно, собирай вещички, и десятого мы тебя ждём. Анализы у тебя есть? Когда последние?

— Две недели назад, но…

— На дому сдавала опять? Ясно. Ничего, пересдашь у нас. Галь, не тормози, чего ты как неродная? Ты чего, плачешь, Галь? Эй, ну не надо, подруга, ну не реви. Или ты это от счастья?

— Я… я пока не знаю…

Флюгарка

Девушка стояла перед дверью, и всё никак не решалась её открыть. Она боялась маму. Боялась, что сейчас, вечером первого января, её, вместо поздравлений, снова за что-то отругают, прочитают мораль, что мама будет снова сердиться, и, наверное, мама права, но всё равно, слушать это всё совсем не хочется. Девушка постояла у двери ещё немного, потом, с тяжким вздохом, повернула ключ в замке, и вошла.

И замерла на пороге, потому что в квартире пахло пирогом.

Её любимым пирогом, с клубничным вареньем. Именно таким пирогом, который всегда пекла на Новый год покойная нынче любимая бабушка.

— Зайчик, это ты? — спросила из комнаты мама.

Зайчик?..

— Да, мам, это я, — осторожно ответила девушка. — А что случилось?

— Иди сюда, — позвала мама. — Давай, давай, тебе понравится.

Девушка скинула сапожки и куртку, и прошла в свою комнату. И снова замерла, потому что обомлела от того, что увидела.

На полу лежал плакат, про спасение птиц, который девушка начала рисовать, да так и не закончила. И сейчас плакат этот был закончен, мало того, на нём красовалась картинка — ласточка с подснежником в клюве.

— Это твой, — сказала мама. — Ты пойдешь с этим плакатом, а я с другим. Да, у меня будет свой, я его нарисовала ещё днём. Показать?

— Мам, чего с тобой такое? — спросила девушка растерянно.

— Значит, показать. Сейчас, дорисую вот эту штучку, и пойдем пить чай. Или лучше шампанское? — мама снова улыбнулась.

— Мама, да что с тобой?! — девушка едва ли не испугалась. — Ты же никогда… тебе никогда… ты…

— Не нравилось то, что ты делала, и я тебя ругала? — спросила мама. Девушка кивнула. — Зайчик мой, я была неправа. Совсем неправа. И этой ночью я сделала маленькое открытие. Знаешь, свою неправоту нужно признавать и стараться исправить. Живые птицы дороже бумажных игрушек, и добрые слова моей любимой дочери важнее, чем глупые правила. Ты права, мой зайчик. А я была неправа, и признаю свою неправоту. Сквер нужнее, чем магазин. И птицы тоже очень нужны. Но учти, — она постаралась сделать свой голос строгим. — Если ты вздумаешь сделать что-то действительно плохое…

— Мам, ну о чём ты, — девушка несмело улыбнулась. — Ты же знаешь, я ни за что на свете не буду делать плохого. А чем это так вкусно пахнет?

— Я нашла бабушкин рецепт, и сделала всё в точности, как она, — ответила мама. — По нашим правилам. По правилам любви и добра. И, знаешь… я почему-то счастлива. Вот здесь и сейчас — я просто безумно счастлива. Эй, не надо меня обнимать, я тебя гуашью перепачкаю!

__________________

Послесловие

Наверное, тут должна быть какая-то мораль. Но её не будет. Просто очень хочется верить, что, может быть, где-то, непонятно где, кто-то, непонятно, кто, сумет пожелать для кого-то… так легко запутаться, правда?

Можно проще. Давайте желать друг другу добра и света. И пусть желаемое умножится. Ведь даже одно доброе слово, сказанное ко времени, может для кого-то обернуться самым настоящим чудом. И побежденный станет в этот миг победителем.

С Новым годом…