Апса: Миры Боли

В мире том, где облака несутся над главой. В просторах тех, где разбивает сердце гнева зной; обиды пламя холодеет в мозге. И нет спасения от глаз стервозных. Не вижу боле я стыда… Ведь все ответы — Ерунда!

Здесь все белым-бело и нет живых людей. Окоченело все, под пеплом будто. И мне б хотелось видеть здесь, злодей, те души, что так далеко несутся…

В тот миг мой замер прежний мир, и окунулось все в безумья страсти. Мне не сыскать уж было вопрошений чуждых, ведь не было там тех, кто звук желал искать.

Прогнило все вокруг, сменившись старости налетом… И нет уж голосов, столь звонких мне тогда. Печали, обернувшей склоки болью, мне не сыскать уж боле никогда. Так думать я желал и ныне принимаю…

Забудь тревоги дней, давно прошедших. Смех раздается — что за ерунда? Хотелось бы мне знать, как отзовется… Та неподвластная вневременью река?..

Ты поздоровался со мной, но смысла в том я не увидел… Закрыв глаза, смеялся я в ответ. Тебе, тому, кто не предвидел… Я зла желал тяжелою рукой… Ты говорил, что мир открыл мне шире; что распахнулся предо мной дворец стезей!.. Но я в них лишь костры увидел… что тлели гордостью своей…

— Коль больно ты желаешь отмщенья… За что же ты сражаться возжелал?

— Ты, словно шут, меняешь настроенье… — столь злобно я глядел на твой наряд.

— И что же в том плохого ты увидел? — мне рассмеялся вслед ты, уходя. — Не волею своей ли ты унизил все, восходящие к селениям слоя?..

— Мне чужда та чета — их смерть мне много значит, — я стиснул зубы, мертвецу вторя. — Увидеть кровь их грязную желала та душа. Столь юная… Столь бедная на знаки… Ее раскинулись проворные зубья…

— Ко мне воззвал ты, будто твой спаситель… От корки мертвой отделился вдруг! Мой яркий ты студент и представитель: единственный, кого желаю, плут!

— Не смей меня чернить, Отродье Визговое, — в тебе нет чести, как во мне души!

— Меня столь сильно ты боишься, прежде?.. Чем я успею клин свой возвести?

— В огне молчанья лучше бы сгорел ты, чем дымиться… Чем горечью моей назло томиться!..

— Увы и ах, с тобою мы два лица!.. — ты закружился, словно жужелица!..

— Мне чужды голоса твои, без воли, что поглощают хохот, гогот их!.. Ты для меня уродливый вирлихт!..

— Таких я слов не знал, но смысл мне понятен! — кружился в смехе непрерывном ты!.. — Я для тебя ничтожен и превратен, противен, будто мертвый блес луны! Ха-ха-ха-ха!..

В том месте синем и безбожном не оставалось больше нас, живых: всех тех, кого терзал злой воздух, в миг обращая в бегство неживых. Сердца убийц тех кровь пустили, поздно — я постарался: мой таков порок; не отпустил я их, над ними поглумился… И вот я лживый, камерный пророк!..

Мне голос твой, давно уж незнакомый, так жаждется услышать в миг, порой… Твои глаза, что небесам вторили, узреть бы вновь, лишившись ржавых снов…

Скажи мне, что забыл в твоих объятиях премерзкий гогот тех врагов?.. Скажи… За что убили братья им ненавистных радостных голов?..

Мне чужда их симфония, вторившая безумью!.. Противопоставить ей решил я вопль, полный слов… Мне тяжело далась твоя погибель, суровее, чем холода иных лесов…

— Ты все еще сбежать желаешь яро? — звучал белесый голос сквозь миры. — Но хвост ведь поджимать, далеко убегая… Твой не таков безумия мотиф?

Смотрели яростью глаза, сияя, перетирая воздух пред собой. Весь дым, что бытие впитало, в мгновенье им казался столь чужим… И не было ответов в той улыбке, терзавшей сердце, на меня глядя… И холод уст разверстых незавидный не оставлял меня, всегда ища…

— Меня ты вывести на зло желаешь!.. — я воспротивился злодею, не дыша… — Но не сумев пожрать, ты восклицаешь!.. Насколько ж злобная твоя душа!..

— Увы!.. Мне до твоих стенаний… Едва ли больше света есть, чем тьмы!.. — и надо мной, небрежно улыбаясь, ты клял забытый воздухом текстиль.

— И снова ты меня в увечья облекаешь… — сопротивляться не было уж сил… — Да сколько?..

— Можно даже без оглядки! Мне доверять заботы сил своих!.. — и не было в глазах его отчаянья; того, что жаждал я во мгле.

Горя, стенало сердца пламя, сжигая на пути том всё во мне. И я желал найти ответов знамя, что отвело чужие бы пути…

И вот… На мне сидит прекрасно… Надетый поверху столь белый твой халат… Всю нежность в ткани воспевая, ты не забыл свой внутренний талант…

Рубин очей моих сквозь пелену сияет, забвение стирая, наконец… И грохот вещего пути внимая, я продвигаю свой родной «дворец»…

Нет боле тех, кто глотки резал быстро, сминая кровь их жертв под сенью древ чужих… Прошло… Минуло время безупречно, оставив лишь загадки лиц иных…

— Прекрасно сколь сияешь!.. — движения Он танца исполнял. — Сье одеянье для тебя — скрижаль!

— Ты благодарности моей сейчас желал ли?.. — понять Его пытался я; сбежал…

— О-ох!.. Нет и нет! Увы, мой друг помпезный! — крутился Ты вокруг меня всегда… — Ты для меня — покинутый невежда, которого желал я все века!..

— …

— Мне благодарности твоей совсем не надо!.. — смеялся тихо белых дней дурман. — Я четко знаю, чем тебе обязан мой ненавязчивый обман…

— И сколько раз мне зреть картину эту?.. — мне вспоминался дикой боли всплеск.

— Пока не воскресишь ты это?.. — предполагал, наверное, ответ. — Мне не известно то, что от тебя далеко — я твой ответ. Одна из многих бед. Но, все же, нет таких вещей, что, верно, мне дали б сумрачный момент…

— Заката мы желаем тщетно, верно? — пожав плечами, разминал я кисть…

— Конечно! То для нас, как миф, наверно? — стекал с ресниц моих мотиф…

Безумная дистанция, во мраке открываясь, меня окрасила палитрой юных нимф. И в глубине озер, пытаясь, нашел я внутренний мотиф. И только мне желать его бы — было дело. Но убежать от боли той судьбы… Мне не дано покинуть реку эту, затмившую погибших дней реликт…

— С тобою мы идем, по сторонам не глядя! И даже солнце кланяется ниц! — я в голосе твоем услышал правду, что обернул восторгом ты, сменив мой лик.

— И даже так, нам нет пути Отчаяния, сокрытого для них и всех других! Мы смело топчем тропку без названия, что обернулась схожестью сердец чужих!..

— И страху места много остается — ведь нет ограничений боле Нам!.. И оттого вмиг сердце разобьётся, лишенное глубоких вязких ран!..

И голосили двое, слившись вместе… в поток единый — бурный, волевой!.. И не было преград им, что всесильно… Им не давали блеснуть бы душой!

И не было безумью прецедентов, и не было ответов да ключей!.. Искали много. Плакали мгновенно!.. Но не было разверстых там речей!..

И сколько шел бы лунный месяц по дороге, не встретил коль его бы срамный бой!.. Он проиграл… И мир его пологий… Вмиг обратился в решето — убил…

***

Сползало кожей, гнилью, разложеньем… Давно забытое, исторгнутое вниз… Куда подальше, лишь бы на мгновенье… Им ощутить тот сладостный злой бриз.

Нет боле страшного, поганого местечка, чем всем забытый корпус без средин… Признанья нет и боле нет отваги — для ряс разбитых, гулких половин!..

Окрасив мир вокруг себя презреньем, я не желал ему внимать!.. Во рту лишь запах разложенья, и гнили вкус способный пропитать!..

Казалось, то безумие, что было… Давно ли мрачностью оно прослыло?..

С каких времен все образы священны… Все образы, что были мне нетленны?!.. В то обратились, что внутри!.. Себя сжирая, говорит:

«ДА БОЛЬШЕ НАДО, ЛИШЬ БЫ НЕ КОНЧАЛАСЬ МУКА — Я ИЗОБИЛИЕ ПОЖРАТЬ ХОЧУ, И ЧТО ХОЧУ — ТО ВОРОЧУ!»

Стыда я боле… испытать не смело… проглатывая воды сих чужбин… затопленных низин, где грязью плотной трупы разлагались, когда меня их сны пугались… Ведь пожирал я изнутри… Весь мир мне чуждым оказался ныне… И в нечистотах, впав в унынье, я продолжал свой долгий ход, что не забыт, что без забот… Мне предоставил лишний грот…

Здесь никому имен не выдавали, а болью их каркасы подпирали, коль беззаботно зрели в них жуки… Личинки племени внутри… что изничтожило природу, взяв на себя заводов броды, лишь только б царства подчинить!..

— И где же нам теперь тут жить?! — я вопрошал, сломившись много. — Куда нам скатертью дорога, коль обратилось всё в говно; гниющее везде оно! А вам бы хоть бы хны, поборцы-лицемеры, мы принесем вам в мир холеры!.. И обозлившись всей толпой, снесем ворота мы гурьбой!..

— Ну сколько можно ахинею… Нести, как язвенну трахею, сквозь зыбкой почвы пьедестал?!.. Ах, да, туда же я насрал!.. — вы потешалися над нами, скрывая, страх в словах кидали… Узрели мы всю целину!..

Сорвав покровы из гниения, мы присягнули разложению как богу верному леченья, что нас избрал вести народ. И разгрызя всё оцепление, мы гадостно сминали тленье, что породило нас, чужих…

И не осталось преграждений, и вот забылись поражений давно отринутые швы, что воспалились и, увы, наружу вырвались жуки, все под собой сомнув, однако… И не осталось и собаки… Нет, никого, кто был живым.

Их истребил всех я и взвыл, свободы воздуха вдохнув и к твердым камням не прильнув… И разум прояснился мой: кем был я, кем я стал, «чья роль?». И сняв покров с себя двуличный, очистился от нечистот, забыв о воле тех пород, что гнить в страданье призывала — меня заметно потрепала, ее невиданная стать, что размягчилась, как кровать, меня в объятия приняв…

***

И вновь я шел, победы славя; мне равных не было ни в чем. Скелетов за собой таская, я гнили больше не стерег. Ведь снежно-белый мой полог от ржавчины дурной свободный, поныне в ней не обличённый, о том паденье не знавал, местами ведь он нас менял, давая лидерству иному, прогнившему и мне чужому — но так же злому и скупому, сколь сам я был и сколь я есмь.

И путь мой верный — он врожденный!.. Или же я, как прирожденный, стремился в небо далеко? Не видя звезд, ведь так легко достигнуть новых ориентиров; достать неведомы картины; сбежать, ступив на новый путь — ведь не свернуть, ведь не свернуть!

Открыл я тайную дорогу, что привела иных к свободе, лишив их памяти, увы… И видел я их чудный лик, что радостью блистал поныне; горели очи их целиной, давно покинувшей иных!..

Мне благодарности воздали, и пыл мой чуткий вы пристали, узрев пред вами алый глаз, что вел, ведет и будет ваш, покуда вы не обратитесь во зла творенья, не лишитесь… забытой устали земель, что вас имели, взяв взашей… Я не могу тому случиться, позволить — Аду отвориться, сменив ваш путь на злой урок…

— М-м… — покачивал головой в разные стороны Розовый. — Все твои планы абсолютно пусты, Сеятель.

— Ха-ах?.. — покачнулся в смятении и сомнении мужчина. — И с чего же такой вывод?.. Ты ведь всего лишь!..

— И что с этого? — маска скрывала очи собеседника, но и без них мимика четко передавала настроение говорящего. — В этом мире не Ты сведущ, а Я, — вертел он пальцами для указания. — Несмотря на всю твою мощь… — посмеивался он мягко и тихо. — Ты не способен изменить ход вещей так, как тебе хотелось бы, НО!..

— Что?.. — Сеятель находился в напряжении, ожидая очередной реплики собеседника.

— Твоя смерть могла бы оказаться очень даже влиятельной… — блистали серп Луны да звезды. — Ведь… — поближе подошел парень, спустившись с ветвей дерева; падали зеленые летние листья. — Иногда стоит умереть, чтобы увидеть потаенное на самом деле…

— Ты думаешь, что я серьезно поверю тебе? — усмехнулся красноглазый, перебирая пальцами. — У тебя нет ни единого доказательства, что это действительно сработает, — бурил глазами волшебник, не сбавляя внимательности и осторожности.

— Твой дружок Даниэль… — поднес пальцы правой руки к губам в порыве размышлений Манелос. — Твоими руками он провернул столько всего!.. До сих пор поражаюсь его тактике!.. — засмеялся, пусть и несколько уязвленный пониманием разницы знаний, Розовый. — Ты ведь видел, из чего состояла его душа… Разве то для тебя не доказательство «преображения» реальности или чего бы то ни было?

— Если я умру, то кто воспользуется той силой, что высвободится в момент катарсиса? — с достаточно механическим подходом спрашивал Сеятель.

— Не сомневайся, — скрывал свой смех беловолосый, то паря в воздухе, то ниспадая. — Всегда были и будут те, кто может раскрыть весь потенциал подобного…

***

Мне не хотелось верить тому, кто знал обо мне все, но я же — ничего о нем.

— Но в итоге именно это пробудило по новой наш мир безумия и дополнило его, разве не так? — посмеивалась белая сущность с красными глазами.

— Я все еще не уверен… Реален этот мир ныне или же посмертная иллюзия, рожденная моей гибелью… — отвечал голубоглазый мужчина в простой темной одежде.

— По крайней мере, здесь нет посторонних… — стекала черно-коричневая жижа с карего одеяния; поблескивали черные волосы, обрезанные в разных местах на уровне шеи, из-за чего создавался этакий каскад.

— Только в этой зоне!.. — засмеялся противоестественно Сеятель, подозвав одноглазое аморфное существо белого оттенка, дабы испить еще чашечку красного чая.

— Че-ерт!.. — столкнувшись с неестественным страхом, начал чесаться карий Жнец. — Не подпускай его ко мне!.. — ерзал он на месте, боясь кляксы-дворецкого.

— Ха-ах… — глубоко выдыхая, потер переносицу голубоглазый брюнет; волосы его коротки, будто бы черный еж с длинными иглами. — Я всегда так выглядел со стороны?..

— В какой-то мере?.. — предположил Сеятель, пытаясь задобрить властителя сих земель — Мертвеца. — Все-таки мы одного поля ягоды!

— М-да уж… — рассуждал о своих планах на будущее в этом престранном мирке мужчина. — По крайней мере, моя гибель принесла новые возможности… — он глянул на свои черные потертые туфли, подошва коих уже сходила с каркаса обуви. — И надеюсь… в этом мире не будет подобных мне…

— По совершенству, красоте и любезности?! — выкрикнул красноглазый, выдвинув свое предположение и распрямившись в спине до предела.

— По отчаянию, мукам и страданиям?.. — едва слышно проговорил черноглазый Жнец, сжимаясь от дискомфорта, дрожи и панического страха, поглощавшего его и бурлившего в нем.

— В принципе, не будет, — напрягала вся эта обстановка Мертвеца.

— Хочу напомнить, — взял слово Сеятель, — что при жизни все мы взаимодействовали друг с другом в одном и том же теле, сливаясь в одну единую личность, в которой доминировала какая-то одна из трех сторон — чаще всего, конечно же я, мирясь с вашими депрессивными эмоциями!

— Франкенштейн… — задумался Жнец, потупив взгляд в траву, что чернела и выцветала до серости под ним.

— О-у! — закивал головой беловолосый, радостно пристукивая пальцами. — И вправду неплохое сравнение! Вот только подобная архаика нас не очень-то и красит!.. — имел свои педантичные страхи мужчина.

— Если бы клан прожил дольше, то, может быть, все было бы и по-другому, — размышлял Мертвец о прошлом, вспоминая самые свои истоки. — Сина… Быть может…

— Не может! — оборвал его нервно черноволосый Жнец, хватаясь за голову. — Мы ничего не могли изменить!.. Это все не наша вина!.. — стекали слюни с его оскаленных и вибрировавших от напряжения челюстей.

— Воу-воу!.. — начал грациозно махать руками белый. — Тебя что-то опять понесло, презренный ты наш!..

— Ха-а-а… — выдыхал раз за разом голубоглазый Мертвец. — Кажется… этому аду не суждено закончиться, как бы далеко я не ушел… — глаза его несколько наполнились влагой. — Даже смерть не способна даровать всему этому завершение…

— Увы и ах, друг мой!.. — захохотал Сеятель, болтая весело и непринужденно ногами. — Это наш с тобой персональный ад, из которого нет выхода — ведь мы сами себя сломали, чтобы отомстить!.. — размывался его голос меж головной болью и паникой, окутавшими разум Мертвеца.

— Это никогда не закончится… — мерцал голос Жнеца, утихая до нуля, пока вокруг, наконец, не осталась только тьма…