Арахноиды

После внедрения гена паука птицееда в геном курицы, птицеводческая промышленность завалила прилавки дешевыми тушками с невероятными вкусовыми качествами. Генетически модифицированные цыплята росли как на дрожжах. Неделя и он весит уже полтора килограмма. А ведь раньше на это уходило три месяца.

Выглядели эти куры вполне нормально. Цена была привлекательной, поэтому многие покупали их, готовили и ели. Но потом по ТВ показали женщину, которая требовала сделать ей аборт, потому что на УЗИ было что-то странное. Срок был уже большой и в аборте ей отказали. Она обратилась к нелегалам, которые провели операцию, всё стало известно и её арестовали. Не не это привлекло внимание журналистов, а останки её плода. Поначалу мы думали, что это просто уродец, но уже через пару месяцев такие случаи начали происходить чаще и чаще.

Причиной был какой-то вирус или бактерия, что внедряла свою ДНК в клетки, заставляя их воспроизводить её код. Для взрослых и детей это было не опасно, в худшем случае организм справлялся с болезнью за три-четыре дня. А вот с эмбрионами происходило что-то жуткое. При заболевании на ранней стадии развития, плод необратимо мутировал у потреблявших ГМО курицу.

Некоторые матери отказывались от детей-арахноидов, но только некоторые. Бешенство гормонов и материнский инстинкт отключали разум большинства, и они оставляли арахноидов, сюсюкая с ними и радостно демонстрируя людям, недоумевая, почему окружающие не умиляются от вида младенческого личика, милых суставчатых лапок и бархатной щетинки на них.

СМИ трубили об этом несколько недель, но потом инфоповод наскучил и они переключились на что-то другое. Статистику тогда не афишировали, поэтому мы жили в счастливом неведении, не догадываясь о количестве арахноидов среди нас. А когда узнали, было уже поздно.

К детям-арахноидам относились, поначалу, с недоумением и опаской, но постепенно это сменилось яростной борьбой за их права и гиперопекой общества. Детей, который дразнили арахноидов, нещадно отчитывали и наказывали, а их родителей порицали и даже подвергали травле в сети. Тех, кто высказывал мнение, идущее вразрез с гуманизмом и толерантностью, эти самые гуманисты проклинали и оскорбляли, а особо ретивые могли даже облить алой краской или поцарапать им машину, либо написать что-то на двери дома.

Арахноиды, тем временем, подрастали. Вот они уже в детских садах, с другими детьми. А затем и в школах. Инклюзивное обучение, так красиво описываемое матерьми арахноидов и людьми без детей, на деле оказалось вовсе не столь прекрасным, как они обещали. Смотреть на то, как ест арахноид, испытание даже для окрепшей психики взрослого человека. Но это были цветочки, по сравнению с тем, что началось после их вступления в пубертатный период.

* * *

Я с тоской смотрел на пейзаж за окном. Вагон, мягко покачиваясь, постукивал на стыках рельс. Почему-то на меня это действовало угнетающе. Не любил поезда на Земле, не полюблю и здесь.

Холмик, возникший среди песка и камней, унёсся вдаль, оставив меня наедине с унынием.

Послышался звук открываемой двери. Я обернулся, увидел грузную женщину в форме проводницы и машинально зашарил по карманам, в поисках билета.

— Чай? — предложила она. Купе наполнилось запахом пота.

Я протянул чек, который наконец нашёл в кармане куртки. Она с недоумением уставилась на него.

— Чевой то? — перевела на меня взгляд проводница.

— Мой билет. У меня только чек.

— С Земли чёль? — обнажила она крупные зубы в подобии улыбки.

Я кивнул.

— Езди как хош, мне плевать. Чай буш?

— А есть кофе, — спросил я, убирая чек в карман.

Она громко и отрывисто расхохоталась. Звук больше походил на карканье.

— Впервой на Марсе чёль?

— Да, — тихо ответил я, вспомнив суд и процедуру изгнания, которая почему-то называлась добровольным переселением.

— Нет у нас кофия и не было, — отрезала она, — чай токмо. Буш чай?

— Давайте, — вздохнул я.

— Чаво давайте? Кружка хде?

Я так растерялся, что стал осматриваться в поисках кружки. Наконец, я произнёс:

— У меня нет кружки.

— Ой хляньте на его, — всплеснула она руками, от чего запах пота усилился, — такой большой, а кружку потерял. Ладно, дам тебе нашу. Токмо верни!

Она вышла в коридор и вернулась с накрытой белой скатертью тележкой, таща её за собой. Вынув снизу кружку, она небрежно плеснула из чайника и положила туда пакетик, явно уже не первой свежести.

— Сахер буш? — обернулась она ко мне.

Представив себе состояние ложки и сахара, я невольно поморщился:

— Нет, спасибо

— Энто верно, — протянула она мне не слишком чистую кружку, заполненную до краёв, — сахер вредный.

Я дал ей пару монет и она ушла, не удостоив взглядом моего мирно спавшего попутчика.

* * *

Я помню, как арахноиды начали совокупляться на улицах. Мне было лет семь, я не понимал, что они делают, а мама только закрывала мне глаза рукой и спешила увести подальше. Было в этом что-то настолько отвратительное и бесстыдное, что люди даже не могли пересилить себя и подойти ближе, чтобы сделать замечание. Они отводили глаза и проходили мимо, поджав губы, иногда позволяя себе неодобрительные комментарии, с безопасного расстояния. Соцсети, куда жители привычно сливали свой гнев, явно не справлялись с этой задачей, и люди стали выходить на улицы. Сначала это были небольшие стихийные митинги, потом спланированные и хорошо организованные протестные мероприятия. Каждый раз они заканчивались побоищами. Меня почти сразу перестали отпускать одного на улицу. Мама говорила, что меня затопчут в толпе, но думаю, она боялась стычек протестующих с правозащитниками. Те вели себя очень агрессивно. Сначала они пытались убедить всех, что к арахноидам нельзя применять социальные нормы людей, потом стали устраивать перформансы публичного совокупления людей. А затем они стали нападать на протестующих. Я видел, как пожилую женщину били ручкой транспаранта, с которым она пришла, а девушке разбили голову булыжником. Двоих мужчин забили насмерть арматурой. Девчонки забили, лет двадцати. А может и младше, сейчас уже и не скажешь точно — для семилетки все старше пятнадцати выглядят очень взрослыми. Единственное, что делали власти — это разгоняли людей водометами. Когда ситуация полностью вышла из под контроля — митинги запретили. Сами арахноиды ситуацию не комментировали и в столкновениях никогда не участвовали, как будто им не было до этого никакого дела. Не было дела до нас.

* * *

Поезд остановился в туннеле. Я попытался разглядеть через окно, что происходит в голове и в хвосте состава.

— Недавно на Марсе? — подал голос мой попутчик, потягиваясь.

Обернувшись, я увидел что он встаёт с койки, поправляя надетые наизнанку трусы, доходившие ему почти до колен.

— Да, — улыбнулся я ему.

— Сейчас воздух закачают и поедем дальше, — менторским тоном произнёс он, почёсывая заросший живот.

Я вновь уставился в окно, за которым были видны лишь несколько путей, да серые стены туннеля, с лампами через равные промежутки.

— Надолго сюда? — спросил мой попутчик.

— Навсегда, — вздохнув, ответил я.

— Арахноиды, — утвердительно произнёс он, надевая ортопедический корсет.

Я кивнул, не желая продолжать этот разговор. Но собеседник не собирался прекращать:

— За что?

— Кредит.

— Ипотека, небось? Откусил больше, чем смог проглотить?

— Да, — снова вздохнул я.

— Подсоби-ка, — указал он себе за спину.

Я подошёл и затянув ремень потуже, зафиксировал его.

— Кем работал?

— Писатель, — соврал я, вновь усаживаясь у окна. Затем добавил, — фантаст.

— Сказки пишешь, — заключил мой попутчик, заставив меня поморщиться. Но я промолчал.

— Делать-то умеешь чего-нибудь? — не отставал мужчина. — У нас книжки не читают. Работай или с голоду помрёшь. Чай не на Земле, пособий не дают.

— Тут не читают книги? — против воли заинтересовался я.

— Нет, какой там. Я сам писатель. На Земле жил с этого, а тут вообще, — он махнул рукой.

Я оглядел его повнимательнее. Лицо незнакомое. Неопределённого возраста, неряшливый. Неужели так выглядят профессиональные писатели на этой планете?

— А тиражи большие были? Премии, может, получали? — спросил я, уже приготовившись изобразить уважение и восторг.

— Премии, — усмехнулся он, — да кому они нужны. У меня подписчиков было полтора миллиона. Я же много писал. И хорошо.

— А что писали?

Он приосанился и выдержав небольшую паузу, произнёс:

— Бояр-аниме.

Я с трудом подавил усмешку, но он воспринял лёгкую улыбку на моём лице иначе.

— Да, это серьёзный жанр. Мужской. А не сказки какие-нибудь.

Я кивнул, не обратив внимания на его бестактность. Поезд, тем временем, вздрогнул и пополз вперёд.

— «Наиниты и Иван Грозный» написал я, — продолжал бахвалиться мой попутчик.

К счастью, нарастающий скрежет и грохот колёс, заглушил его голос, но губы продолжали шевелиться, и я для вида кивал иногда.

* * *

Ещё в колледже я начал подрабатывать внештатным корреспондентом для «World Tribune». Мелкие издания я даже не рассматривал, целенаправленно подавая резюме в «Трибьюн» снова и снова, на протяжении двух лет.

Когда меня наконец взяли, я выложил бомбу — арахноидов массово убивают! Да-да, это была именно моя статья. Ох и наделала она шуму. Меня даже полиция допросила. Снимки и негативы у меня изъяли и приобщили к делам, замалчивать которые уже не имело смысла.

В штат меня, понятное дело, не взяли, но гонорар выплатили солидный.

Следующие мои несколько статей были не так успешны, но все же привлекли внимание читателей. Это были попытки осветить расследование полиции, одновременно проводя собственное. Конечно же я ничего нового не нашёл, а лишь наделал фото мест преступлений с разных ракурсов, да опросил местных жителей. Ни один детектив не дал мне интервью, не дали даже криминалисты, но шериф округа меня сильно невзлюбил.

* * *

В центре распределения мне выдали ключи от моего нового жилища, сообщив, что бесплатным оно будет лишь десять дней, затем придётся платить. Женщина, с печатью невероятной усталости на лице и в голосе, отдавая мне ключ-карту посоветовала съехать при первой возможности.

— Неужели там так дорого? — удивился я.

— Нет, цена там очень даже приемлемая. Но там... — замялась она на миг, поправляя рукав и отведя от меня взгляд, — там лучше не задерживаться.

— Почему? — не унимался я.

— Сами поймёте. Простите, мне нужно работать, — выпрямилась она в кресле.

Я поблагодарил, вставая и сгребая ворох полученных бумаг, а затем направился к выходу.

Выйдя из здания, я осмотрелся. Неказистые дома из серого, неокрашенного бетона. Множество лавок и заведений на первых этажах. Большинство вывесок новые. На некоторых дверях и витринах красовались надписи «Сдаётся». Похоже, «добровольные переселенцы» пытались заниматься чем умели, но быстро выяснялось, что на Марсе нет спроса на их услуги или товары, от чего арендаторы коммерческих площадей часто сменялись.

Те немногие машины, что двигались по узким улочкам, похоже, работали на электротяге. Вряд ли кому-то пришло бы в голову использовать двигатель внутреннего сгорания здесь, под куполом, где воздух имеет высокую ценность, а его загрязнение карается очень сурово.

Большинство горожан передвигались пешком или на велосипедах. Был ещё общественный транспорт, но я его пока не видел. Больше всего мне запомнилась девушка, ехавшая на моноколесе. Её светлые волосы развевались при движении, хотя ветра под куполом быть не могло.

— Ослеп что ли?! — раздался сердитый голос.

Обернувшись, я увидел старуху, сгорбленную под тяжестью лет. Она замахивалась на меня клюкой, бормоча что-то невнятное. Единственным, то я разобрал, было «шоб тебя арахноиды съели, ирод».

— Простите, — улыбнулся я ей, — я здесь недавно. Засмотрелся.

— На что тут смотреть? — спросила она, затем уставилась под ноги и побрела прочь, бормоча что-то под нос. Я расслышал только «детина» и «идиот несчастный».

* * *

Окончив колледж, я снял небольшую квартиру и попробовал себя в роли писателя. Те нелепые рассказы, которые я смог из себя выдавить, так и не удалось продать ни в одно издание. Роман, который я издал на собственные деньги, особым спросом не пользовался, но я продал несколько экземпляров, сумев отбить затраты на печать.

В обществе тогда воцарилась показная толерантность к арахноидам. На их выходки закрывали глаза, об их страданиях писали книги, снимали кино. Постепенно дошло до того, что арахноиды стали играть людей. Ариша, к примеру, играла Екатерину вторую. Я с недоумением наблюдал, как она перебирает мохнатыми лапками бумаги и устраивается спать в углу, под потолком опочивальни. Ближе к двадцатой минуте фильма, она, жутко переигрывая, принимала присягу Измайловского полка.

Устав на это смотреть, я попытался встать и выйти из кинозала, но это вызвало шквал гнева. Зрители принялись снимать меня, а после выкладывать в сеть, с тегами #расист и #мразь.

Пожалуй, именно в этот момент я осознал всю опасность ситуации в обществе. Несмотря на свободу слова, за любое неосторожное слово запросто можно было лишиться жизни. Покоя уж точно.

Прежде чем печатать, мои тексты подвергали такой правке, что сначала уничтожили мой стиль, а затем, с ужесточением цензуры, и вовсе перестали принимать.

— Мы должны показывать арахноидов исключительно в положительном ключе, — сообщил редактор, жадно затягиваясь сигаретой, — а ты очень негативный. Даже мрачный. Подумай над этим.

* * *

Войдя в общежитие, я понял, почему мне рекомендовали здесь не задерживаться. Повсюду валялся мусор и хлам. Возле многих дверей стояли пакеты, от которых несло просто невыносимо. Мне страшно было подумать, сколько это всё здесь валяется и что там могло завестись внутри.

Поднявшись на третий этаж, я нашёл дверь с тем же номером, что на ключ-карте и приложил её к панели. Красный огонёк сменился зелёным и дверь медленно поехала в сторону, но заскрежетав, остановилась, не проделав и половины пути. Я подтолкнул её, заставив сдвинуться ещё немного, после чего протиснулся внутрь.

Меня встретил запах пыли и какой-то химии. Наверное, средства от вредителей, которые прибыли на Марс вместе с людьми.

Комната была примерно три на три ярда. Из мебели тут был одинокий стул, закреплённая на стене складная лежанка и заляпанный стол, на котором было выцарапано и написано множество имён, цифр и невесть чего ещё.

Окно, похоже, считалось ненужной роскошью, поэтому его заменяла трещина, поросшая паутиной. Картину довершал неровный бетонный пол и такой же потолок с мерцавшей сквозь разбитый плафон лампочкой. Если не считать трещины, единственным украшением серых бетонных стен, служили пятна. Особенно много их было возле лежанки.

С опаской сев на край, я тут же вскочил, услышав жалобный скрип механизма. Видимо бедолага держался из последних сил. Как бы он не оборвался под моим весом. Не хочется упасть во сне. Да и не во сне тоже.

Я подставил видавший виды стул под лежанку, но он не доставал до неё с полдюйма. Не долго думая, я приподнял лежанку и положил на стул бумаги, которые принёс, а затем осторожно сел прямо над стулом. Недовольно скрипнув, механизм всё же замолчал и я с удовлетворением подумал, что это мой первый шаг к комфортной жизни на новой планете.

* * *

Мне повезло — я случайно познакомился с мастером озвучки. Это случилось на одном из литературных интернет-форумов. Парень тщательно скрывал своё имя, используя ник «Dead end». К тому времени он уже собрал небольшую аудиторию, поэтому я без особой надежды обратился с предложением взглянуть на мой рассказ. Каково же было моё удивление, когда прочитав первый, он потребовал ещё, а затем ещё!

У меня только три, — написал я ему.

Пиши, у тебя талант! — заверил чтец, — я их озвучу. Бесплатно, разумеется, но ты дашь мне эксклюзивные права.

Я слышал его озвучки раньше и мне они нравились. Конечно же я согласился. После того, как он закончил и выложил свою работу, у меня появились поклонники. Некоторые из них даже баловали меня донатами, что было очень кстати, ведь я не писал для «Трибьюн» почти два месяца к тому моменту.

Благодаря озвучке моих литературных потуг, Dead end здорово пополнил свою аудиторию. Он выжимал из меня все соки, требуя новых и новых рассказов, которые, благодаря его мастерству, заиграли красками. Лёгкие штрихи, всего лишь немного интонаций тут и там, чуть больше эмоций, звуковой эффект и я сам не мог узнать своё творение!

Всё закончилось довольно быстро. Однажды на форуме я написал, что не имею друзей среди арахноидов, Dead end почему-то воспринял это как-то болезненно. Извратив эти слова, он принялся унижать и оскорблять меня, называя арахнофилом и продажной мразью, а после и вовсе заигнорил, удалив озвучки отовсюду.

Его поклонники, что были онлайн в тот момент, пытались его вразумить, но он впал в настоящую истерику. На этом моя писательская карьера завершилась.

Вероятно, у парня были серьёзные комплексы, либо проблемы с психикой. Думаю, у него не было друзей из-за его истеричности и напыщенности. А причиной для комплексов служил странный женственный голос, идеально соответствовавший моим произведениям, но при живой встрече вызывавший сарданический смешок каждый раз, как он заговаривал. Бедняга окружил себя сотней поклонников, что водили вокруг него хоровод и хвалили каждую написанную им глупость или фотографии, которые у него выходили просто чудовищно. Конечно я не говорил об этом, так же лицемерно удобряя его раздувшееся эго, как и все, за что впоследствии поплатился. Самодурство переросло в настоящую манию величия.

* * *

Тучная повариха на раздаче с недовольным видом вываливала на подносы неаппетитно выглядевшее варево и не стеснялась хамить тем, кто пытался задавать вопросы.

Подумав, я попытался с ней подружиться. Вдруг она угостит чем получше.

— Вы очень красивая, — улыбнулся я ей, когда подошла моя очередь.

Она оторвала взгляд от огромной кастрюли и уставилась на меня. После секундного замешательства, она процедила:

— Жри чё дали, — и швырнула варево половником с такой силой, что часть тут же брызнула в стороны, попав на её фартук и на мою рубашку.

Даже для бесплатной, пища была отвратительной. Варево, отдалённо напоминавшее овсянку, имело затхлый запах, а на вкус было тошнотворным и горьковатым. Но все так яростно орудовали ложками, что я засомневался, не подводят ли меня рецепторы.

Поев, я отправил поднос в окошко для грязной посуды и отправился на поиски работы.

* * *

После нескольких неудачных попыток, я махнул рукой на карьеру писателя и вновь вернулся к репортёрскому ремеслу. Переписывая по нескольку раз и тщательно подбирая формулировки, я наконец сумел выдавить из себя то, что должны были пропустить в печать.

"Арахноиды наши друзья", гласил заголовок. В тексте, предельно обтекаемо, я намекнул на то, что скоро появится новое поколение арахноидов и рассказал о том, как они вынашивают яйца, восхитившись плодовитостью уникального вида, превосходящего человека во всём. От тридцати до ста яиц, из которых менее чем через год вылупятся очаровательные арахноидики. Как они будут кормиться? Где обучаться? И достойны ли мы того, чтобы находиться рядом, в момент рождения?

Редактор пропустил текст, внеся лишь две правки. Возможно он не понял моей иронии, а может проявил солидарность.

Гонорар был весьма скромным, но я был рад даже этому.

Следующий свой репортаж я посвятил теме нетерпимости. Очень осторожно, я рассказал, что арахноиды сильно отличаются друг от друга. Мутация могла привести к полному, либо частичному изменению конечностей. То же касалось пищеварительного тракта.

Я приложил самые лучшие, на мой взгляд, снимки. на первом был запечатлён самец, не могу называть его парнем, с шестью лапами и парой рук. На втором самка, с восемью лапами, но очень милым лицом. Будь она человеком, могла бы сойти за модель.

И наконец, последний снимок, самый жуткий. Это был самец с восемью ногами. Человеческими. Неестественно вывернутые, поросшие волосами и непропорциональные, они вызывали суеверный ужас. Картину довершала человеческая голова со жвалами и большими фасеточными глазами.

* * *

Мне удалось выяснить, что существует несколько десятков куполов. Большинство из них — трущобы, предназначенные для безработных, но есть и элитные, с нормальным для человека содержанием кислорода, растениями и даже озерами.

Работу найти было не трудно. Сложнее было прожить на те гроши, которыми она оплачивалась. Самое лучшее из того, что мне удалось найти, это шахтёр. Но поработав два дня я понял, что это не моё. Даже не знаю что больше повлияло на это решение, то ли боль в спине от физической работы в тяжёлом скафандре, то ли постоянное недовольство бригадира, подгонявшего меня и урезавшего мне выплаты, как я подозревал, в свою пользу.

Помыкавшись немного, я устроился обслуживать купол. Прозрачный композит постоянно заметало песком. Герметик не выдерживал суровых условий и растрескивался, из-за чего львиную долю времени мы занимались удалением старого и нанесением нового.

Поначалу было тяжело, но постепенно я втянулся и работа показалась легче, чем в шахте. Если не слишком стараться, удавалось выполнить норму за смену. Позже я подметил, что герметик, нанесённый на тщательно очищенную поверхность, служит значительно дольше. Но руководство требовало всё делать быстро, поэтому всем было плевать. Ради скорости, жертвовали качеством, от чего приходилось переделывать работу через пару недель. Заколдованный круг.

По истечении десятидневного срока, я съехал с общежития и снял крошечную комнату в полуподвальном помещении. Окон не было, зато была нормальная кровать, ровный пол и даже исправная дверь. А ещё относительная чистота. Поначалу я был доволен, но быстро заметил, что теперь работаю за еду и кров над головой. Нужно было что-то делать.