Архив будущего

Археолог Истислав Славянцев стоял на краю раскопа и едва удерживал равновесие. Он поправлял графитовый респиратор, а пронизывающий ветер выл в спину и норовил столкнуть со склона. Ремень оголовья впивался в череп, отдаваясь тупой болью в висках.

— Твою ж… — проскрежетал мужчина и, сдавшись в неравной борьбе, схватился за воткнутый рядом карбоновый шест. — Кодон сеге[1]! Опять шлем снимать.

Сквозь мутные стёкла защитных очков он взглянул в провал. Эта зияющая рана на земле изначально скрывалась за грудой разбитого, заметённого пылью железобетона. А теперь, после долгих часов изнурительной работы, она распахнулась чёрной пастью и манила укрытием. Но Истислав знал, что подобные пасти захлопываются. Навсегда. Они проглатывают исследователей, жуют их, стискивают и ломают, решая, кто вкуснее, а затем выплёвывают недостойных.

Рука сама потянулась к старому шраму над правой бровью, но тут в ушах раздался скрипучий голос:

— Что-то не так, Док?

— Всё в порядке, жду сигнала.

— Тут к чертям всё проржавело! Не уверен, что это вообще сработает.

— Сработает, — отрезал Истислав.

Он проследил взглядом нить выползающего из провала кабеля, который взбирался к его ногам по склону. Затем развернулся и, опираясь на шест, проследовал к гусеничному транспортнику.

У того на прицепе в холостом режиме кряхтел водородный генератор.

— Это точно сработает… — беззвучно пытался уверить самого себя археолог.

Последняя ставка.

Не на истину о Молчании. На хоть что-то, кроме вездесущей пыли.

— Готово, Док, врубай! — тот же голос полоснул по ушам.

Истислав схватился за рукоятку. В этот момент ладонь напомнила о другом движении — повороте запирающего двери механизма. Перед глазами всплыло воспоминание: темнота, горячее дыхание за спиной, тонкие руки на плечах и шёпот: «Я готова, Слава». А затем и другое — полный упрёка взгляд, когда он исключил её из состава экспедиции.

Он вздрогнул и резко дёрнул рукоятку.

— Поехали!

Пластины катализатора разъяренно загудели, высасывая последние капли из баллона. Генератор затрясся и, казалось, сейчас испустит дух, но тут с щелчком подключился запасник. Машина удовлетворенно заурчала в рабочем режиме.

Истислав замер. Ветер выл в уши.

Спустя вечность голос доложил:

— Сработало! Босс, ты гений!

— Отправь людей на разведку, Стерх. И пришли кого-то на смену.

— Принял. Полоз, топай наверх, Винт и Солод — на разведку.

— Снова мне снаружи торчать…

— Не рассыпешься, красавица. Дуй, как ветер, пока кодон цел.

Истислав вздохнул и отключил питание. Оставив генератор в холостом режиме на всякий случай, он вернулся к раскопу и аккуратно спустился к проёму.

Ждать. Ветер обдирал лицо. Голова ныла. Казалось, это сомнения и обрывки воспоминаний червями суетятся внутри. Он вспомнил, как месяц назад экспедиция увидела город. Или, точнее, то, что от него осталось. Разрушенный склеп, над руинами которого двести лет кропотливо вели работу ветра, пылевые бури и кислотные дожди. Они обратили руины в серо-бурую пустыню с торчащими из земли рёбрами высоток. На продуваемых пустырях прокажённой кожей проглядывали пятна застывшей лавы и бесцветные лоскутья асфальта. А под аккомпанемент ветра над этим всем звенела выжженная тишина. Тишина могилы размером с мегаполис. Безмолвная, она спрятала ответы. Или сама была ответом на всё.

А ещё Новосибирск год назад… Сырая тьма склада в подземелье. Восторг от дышащей на ладан, но функционирующей системы очистки воздуха. Ужас от треска и гула над головой.

— Док, ты живой? Зову — не отвечаешь. Стоишь на фоне неба… Напугал.

Полоз возник из провала, словно отражение Истислава — в массивном респираторе и шлеме-каске с заправленным внутрь капюшоном плаща. Лишь винтовка за спиной выделяла его.

Археолог кивнул ему и вошёл во мрак, не слушая причитания товарища о ветре, задувающем за шиворот.

Фонарь на шесте разрезал тьму конусом света. Мужчина взялся за натянутую на уровне груди верёвку из тростникового волокна с обмотанным вокруг кабелем. Затем начал спуск по уже знакомым, предательски шатким, провисающим ступеням. Труп эскалатора заскрипел под ногами. Поручни по бокам осыпались черной пылью. В какой-то момент Истислав поймал себя на том, что ищет глазами трещины на потолке и вычисляет точки напряжения.

Внизу его встретили огоньки фонарей, и он вздохнул с облегчением. Товарищи сняли шлемы. Двое сидели у стены с отцепленными респираторами и уплетали пайки. Стерх и Темир — помощник Истислава — стояли у гермозатвора, выдвинутого из пола, и светили поверх металла. Их фигуры казались игрушечными на фоне ржавой громады.

Археолог щёлкнул выключатель радиоэфира на респираторе и посмотрел на теряющуюся во тьме станцию метро.

Две цепочки следов в вековой пыли, лучи от фонарей вдали.

— Как обстановка? — голос прозвучал глухо.

Стерх повернул патлатую голову с бледным, обветренным и покрытым морщинами лбом. Знакомый хитрый прищур взгляда тут же вперился в Истислава. Из-за плеча просияли глаза Темира.

— Сезам открылся, но не до конца, хе-хе, — проскрипел Стерх сквозь респиратор и морщины возле его глаз углубились. — Сдохли врата райские. Однако убежище, вроде как, верное. Осталось лесенку соорудить и курорт готов.

Щёлкнул переключатель:

— Винт, доклад.

— Чисто. Радиация в норме. Тут всюду труха и рухлядь. Артефакты тож есть. А так, колонны стоят и потолок, кажись, надёжный.

— Признаки жизни?

— Нету. Справа поезд ещё, Доку не помешает глянуть.

— Принял, — Стерх отключил связь и, подмигнув Истиславу, обратился к команде: — Минута на сбор и заходим. И, как говорил мой папаша, пусть мы найдем то, что ищем, и избежим того, что несёт пыль и тлен.

Скрип этих слов эхом отозвался в ушах археолога.

***

Истислав ступал по треснувшей плитке. Он успел снять шлем и поправить респиратор и наслаждался чувством лёгкости в затылке. Темир шёл следом. Куски штукатурки скрипели под ногами. Вековой серый саван покрывал пол и взлетал за спинами в воздух. Шаги и переговоры отряда позади отдавались глухим эхом в подземелье. Дрожащие лучи фонарей выхватывали из кромешного мрака заключенную сводами станцию-саркофаг. Ржавые каркасы импровизированных жилищ с обрывками полиэтилена. Груды истлевших в серую труху тканей, пластиковую утварь.

— Да тут пустыня похлеще, чем снаружи, — проворчал Истислав.

Темир в ответ восторженно воскликнул:

— Ух, и разживёмся артефактами, Док!

«И откуда столько энергии после раскопок?» — удивился археолог.

Свернув через свободный проход, они вышли к остаткам поезда. Облупившаяся выцветшая краска, мутные и отсутствующие стёкла, дверные провалы. Истислав прошёлся фонарём по платформе и отметил взглядом спуск во внутренние помещения. Затем подошёл к ближайшему вагону.

Луч фонаря пробил мрак внутри.

Истлевшие скелеты. Застывшие в последних объятиях, сваленные беспорядочными кучами. Пустые глазницы пялились на пришельцев с осуждением. Или безразличием.

Истислав ожидал подобного. Но грудь всё равно сжало. Он с усилием втянул воздух. Тяжелый, спёртый, со сладковато-горьким духом бесповоротного тлена — так, знал он, должно пахнуть Молчание. Однако втайне радовался тому, что респиратор отфильтровал запахи.

Ни надписей, ни криков о помощи, нацарапанных на стенах, ни табличек со списком имён. Ничего. Только кости и пыль. Всепоглощающая, равнодушная пыль забвения.

— Дякшилар[2]. Мира вам, — прошуршал он в респиратор. Затем, не глядя на стушевавшегося Темира: — Позови Стерха. Подсчитай останки. Сфотографируй. Только аккуратнее.

— Х… хорошо.

Они постояли в гнетущем молчании. Затем Истислав развернулся, но оклик помощника остановил его:

— Док! Что… что тут произошло? Почему их всех тут собрали?

— Кладбище, Темир. Кто-то похоронил их.

Археолог двинулся к примеченной лестнице. Он проходил мимо пустых проёмов вагонов и ловил взгляды черепов, которые строили гримасы в движущихся тенях. Скалили зубы. И превращались в лица товарищей, погребённых под Новосибирском. Среди них оказалось даже лицо Нади, которую он оставил в поселении вопреки её воле. Искажённое, с выпученными от ужаса глазами, оно выглянуло из вагона такое же, как тогда — за миг до обвала. Истиславу даже послышался её вскрик, потерявшийся в грохоте…

Поезд обрывался, не доходя до конца платформы. Археолог с опаской покосился на безнадёжный мрак туннеля и спустился по лестнице в служебные помещения. Обошёл. Мёртвая артефактная техника в пластиковой оболочке. Паутина проводов. И всё та же пыль. Ни клочка бумажного носителя. Ни одной записи или документа. Ни намёка на ответы, которые он искал.

— И это… всё? — хрип сорвался с губ, оглушительный в гробовой тишине.

Ярость поднялась из живота, горячая и слепая. Сжала горло. Его поиски были бессмысленны, как кулачный бой с гранитом. Он рванул обратно на платформу. С рычанием пнул обломок на полу. Тот с глухим, будто кость, стуком покатился, взметнул серое облачко пыли… Проклятая пыль! Символ напрасных усилий.

Истислав потратил годы на поиски, месяцы на выщербленных равнинах, где даже тени казались выжженными. Потерял друзей. Сломал судьбы. Ради чего? Ради этой усыпальницы немых свидетелей? Истина… Какая детская, наивная вера. Истина была ослепительной вспышкой, испепелившей всё, включая само своё понятие. Остался только вечный, всепроникающий прах.

Археолог подошёл к краю платформы и уставился в чёрную глазницу туннеля. Он тяжело дышал и машинально тёр шрам над бровью — подарок обвала…

Новосибирск. Сырая темнота бункера. Они находят законсервированный склад. Очистка воздуха, рабочие артефакты, стеллажи, переполненные богатствами.

И он — полный азарта. Голосящий с Надей в унисон. Её восторг пьянит. Он мысленно уже готовит курорт для зимовки и даже строит аванпост для расширения и поддержки исследований.

Но не проходит и получаса, когда начинаются первые толчки, а потолок устремляется навстречу головам…

— Док.

Тяжёлая рука в перчатке легла на плечо. Археолог вздрогнул и обернулся. Встретил твёрдый, понимающий взгляд.

— Ты звал?

Истислав был благодарен, что Стерх редко лез с лишними вопросами, молчаливо поддерживая номинального лидера экспедиции.

— Внизу следы подтопления. Десятилетней давности. Сезон дождей на подходе. Курорт — только временный. Модернизировать не успеем.

— Понятно, — Стерх убрал руку. — Переход между станциями завален. А туннели на том краю прихлопнуты воротами, как на входе. Туйуктал[3], короче. Метров сто пройти. Подозреваю, с этой стороны тоже перекрыто всё. Пойдём, проверим?

— Надо помочь Темиру с останками… — отказался Истислав, отводя взгляд.

— Пойдём. Мёртвые не убегут.

— Лёня…

— Надька сказала бы, хватит валандаться, как ист… — он запнулся, не договорив, и махнул рукой. — Пошли. И не называй меня так, просил же. Хочешь, чтобы я тебя Славиком при всех кликал?

— Ладно! Веди, — Истислав, не находя сил спорить, сдался.

Они молча прошли через провисшую калитку и спустились по хлипкой лестнице. Туннель, словно чрево гигантского червя, сжимался вокруг них с кишками кабелей по бокам. Истислав шёл автоматически, почти не глядя по сторонам, лишь светил под ноги. Его сознание снова и снова возвращалось к прошлому. Прокручивало момент обвала. Мог ли он что-то изменить тогда? Мог ли заметить хрупкость потолка? Проверить всё заранее?

— Как пророчил, — скрипучий голос Стерха вырвал его из дум.

Впереди, перекрывая путь, стоял ещё один гермозатвор, такой же монолитный и неподвижный. Стерх подошёл к ржавому металлу и постучал кулаком. Эхо прокатилось по туннелю, словно похоронный звон.

— Как там говорится? За совесть? Да, за совесть делали! — с восхищением скрипел Стерх.

— На совесть… — машинально поправил Истислав, оглядывая ворота.

Взгляд скользнул у основания и зацепился за бесформенную груду. Ещё один склеп. Рюкзаки, сумки, истлевшая одежда, обувь. Последний рубеж. Место, где надежда окончательно умерла, и люди просто сидели в ожидании конца. Он направил луч фонаря на кучу, не ожидая ничего, кроме тлена.

— Как это — на совесть? Ставки на неё ставили что ли? Или клали чего? — удивлялся тем временем Стерх. — Вот, за совесть — это понятно. Дела вместе с человеком поделали — и сразу ясно, есть она у него или уже потрачена целиком.

— Угу-угу… — в серой массе мелькнул неестественно яркий клочок — синий, почти не тронутый временем.

Профессиональный рефлекс, выдрессированный годами поисков, заставил Истислава шагнуть к куче и наклониться. Рука расчистила завал, обнажив рюкзак. Качественный, экспедиционный, из той водоотталкивающей полимерной ткани, что ценилась до Молчания. Нечто ёкнуло в груди вопреки разуму.

«Надежда — последний наркотик дураков», — пронеслось в голове.

— Ого, что тут? — Стерх помог со светом.

Пластиковая молния сначала не поддавалась, но миллиметр за миллиметром, с трудом, будто протестуя, сдвинулась с мёртвой точки. Внутри — тряпье, слипшееся в ком, пара фарфоровых безделушек на металлическом кольце, пустая бутылка… и блокнот. Тактический, с выцветшим камуфляжем обложки. Углы стёрты, поверхность исцарапана. Но целый. Неожиданно тяжелый в руке. Подлинный артефакт в море праха или ещё один безмолвный свидетель?

Истислав не верил, что найдёт что-то внутри. Его охватило острое желание зашвырнуть этот кусок пластика обратно в кучу. Но рука не повиновалась. Вместо этого он сунул находку в сумку на поясе. Пусть будет. Ещё один экспонат для пыльного архива Республики. Ещё одна реликвия в его личную коллекцию разочарований.

Археолог бегло перерыл кучу ещё раз. Ничего. Он выпрямился и прочитал в прищуре Стерха скепсис и немой вопрос. Истислав знал, что товарищ не разделяет его тягу к исследованию Молчания. Зачем собирать бесполезный хлам, когда нужны чертежи и артефакты, чтобы снабдить оживающую промышленность знаниями и инструментами предков?

— Спасибо, Лёня, — с фальшивой лёгкостью сказал он, протягивая рюкзак. — Что бы я без тебя делал?

Стерх принял ношу и проскрипел:

— Сдох бы, Славик. Раз двести.

***

Вечер накрывал пустыню и принадлежащие ей руины сизой, колючей мантией. Лагерь — три палатки, два транспортёра и генератор на колёсах — ютился в тени оплавленной полусферы. Купол некогда венчал здание, а теперь его половина торчала из земли и служила прикрытием от бурь.

Истислав уединился в своей палатке, оставив Стерха на пару с Темиром разбираться с делами и сортировкой выуженного из курорта полезного хлама.

Он включил тусклую светодиодную лампу, питавшуюся от Жука. Так, с лёгкой руки Стерха, они прозвали генератор, гул которого стал назойливым саундтреком их жизни в последние три года. Затем снял плащ, отложил в сторону респиратор и разложил инструменты на складном столе с привычной, почти хирургической точностью: кисточки разной жёсткости, баночка мелкодисперсного графита, увеличительная линза на штативе, мягкая ткань. Его руки, покрытые старыми и свежими царапинами, двигались уверенно. Рутина действовала как анестезия.

Блокнот лежал перед Истиславом. «Квазар-текст» — гласил практически стёртый логотип. Страницы, к счастью, тоже оказались пластиковыми, что намного облегчило задачу, ведь они остались целёхонькими. Лишь слиплись слегка. Зато не требовали кучи тонких процедур по восстановлению содержимого. Да, чернила выцвели, но нажим… нажим ручки врезался в пластик. Оставил едва заметные шрамы.

Археолог не ждал чуда. Вместо того чтобы торчать снаружи и раздражаться довольной болтовнёй Темира сотоварищи, он решил заняться тем, что умел лучше всего. Анализ и каталогизация артефакта. Последняя обязанность учёного перед тем, как признать очередной провал.

«Протокол №7: Восстановление угасших текстов на полимерных носителях» — вспомнил он.

Начал с первой страницы. Втёр графит мягкой кистью. Слова проступали медленно, болезненно, как рубцы на коже времени.

Смазанная дата без указания года: «19.05».

Каракули, почти детские:

«Купил блокнот! Дорогой, зараза! Но продавец сказал, что "Квазар" вечный. Может, и мысли будут вечными? Хах, мечтать не вредно, Артем. Кому, кроме меня, понадобится вникать в эту чушь?

Так, не порядок, для начала нужен псевдоним… Может, Артемий или Артемида? Фигня) О, точно!

Встречайте великого и ужасного Артемиса хахах!

Короче, решил начать по старинке, с дневника, а то на экране вечно отвлекаюсь и прокрастинирую. Небось Авось что-нибудь получиться…

Опа, официант принес кофе с оладушком. Выглядит аппетитненько. За сим закругляюсь, не серчайте, надо еще на работу успеть.

Что ж так в спину дует? Ого, тут окно разбито. Ладно, не беда. Итадакимас[4] мне!

P.s. Ну, и дрянь же здешний кофе! Кислятина! Фу!»

Истислав поморщился, почувствовав неприятный привкус горечи. Он вытащил фляжку из поясной сумки и отпил, прополоскал горло. И вернулся к работе.

Следующая страница, нажим чётче:

«20.05.

Как же так, Артемис Артемьевич? С такой грамотностью, как в прошлой записи, единственное, что мне светит, это политие или поливание помоями! ПолучитЬся, блин. Нужно стараться писать сразу без ошибок. Перечитай и запомни это предложение!

Пора браться за дело. Шедевры сами себя не напишут. А написать хочется, черт возьми! Никто, кроме нас, как говорится. Вперед и с песней! Держать хвост пистолетом!

Так, мотивацией зарядился. Приступим.

Эээ… Что ж так холодно на улице? Вроде лето на носу, а погода никак не наладиться. Вот бы тепла навалило…»

Истислав фыркнул. Вот оно. Величие прошлого. Мелочность. Озабоченность ерундой, пока мир стоял на пороге… чего? Они так и не узнали.

Неужели весь дневник будет состоять из одних литературных потуг неудачливого фантазёра? Может и не стоило копошиться в нём?

Археолог с раздражением посмотрел на блокнот — немой и гладкий под светом лампы. Этот свидетель чьих-то наивных, бесплодных фантазий так и просился, чтобы его выбросили из палатки в ближайшую груду мусора.

С трудом мобилизовав остатки упрямства, мужчина продолжал.

Он читал, и каждая строчка била по его реальности. Жалобы на работу. Описание девушки с «глазами как мокрый асфальт после дождя». «Гениальные» идеи рассказов. Ссора с отцом, который не одобрил внезапное увлечение сына… Этот парень, Артем, жил. По-настоящему. Страдал от абсурда, радовался мелочам, творил.

Его мир пах кофе и оладьями, был наполнен звонкими эмоциями. Мир прошлого с кучей мелочей, так раздражающе тёплый на фоне леденящей действительности. В отличие от него, мир Истислава пах тленом. Был наполнен какофонией ветра и генератора, да безмолвием могил.

Археолог читал и хмурился всё сильнее. Сопел и фыркал от несправедливого контраста. Этот мальчишка имел право на такую жизнь, а люди настоящего, такие как Истислав и Надя, нет?!

Стискивая кисть, он перевернул ещё одну страницу:

«07.06

Вчера опять был тупик. Весь день пялился в мертвый экран. Мысли — заевшая пластинка. Дедлайн через неделю, а у меня только заголовок: "Последний Архив". И одна идея. Нет, не так. ИДЕЯ. Великая и ужасная, как мои навыки в писательстве.

Короче, прилетают эти… "Собиратели Эха". Находят после нас дневник в руинах цивилизации. Пытаются расшифровать, понять, кто мы были, почему исчезли…

Черт, боюсь, это пока полнейшее клише, Артемис. Надо будет еще сделать все максимально пафосным. Чтобы точно вылететь на первом этапе.

Заткнись, критикан! Слушай… Что, если эти пришельцы находят не просто дневник, а дневник парня, который как раз пишет рассказ об этих Собирателях Эха, находящих дневник? Хахах! Полный рекурсивный ад. И в этом вся соль: они читают про его сомнения и панику, что идея — дешевое клише, а сами даже не видят, что их реальность — клише его вымысла! Так и напишу в рассказе. Вот это будет ирония. Парень, сам того не ведая, сочиняет будущее пришельцев, пока они уже несутся сквозь тьму к его пепелищу…»

Истислав замер. Воздух резко ушел из лёгких. Палатка сжалась. Он не поверил. Перечитал. Ещё раз, медленно, впитывая каждое слово.

«…их реальность — клише его вымысла…»

Слова обрушились на сознание, острые и тяжелые, как обломки бетона…

Тряска. Пыль. Рёв рушащегося мира заглушает крики товарищей. Лучи фонарей выхватывают из тьмы падающие обломки свода. Рывок, чтобы оттолкнуть Стерха из-под нависшей плиты. И опоздание к Наде.

Девушка, копошившаяся в ящике у стены, оглядывается. Зрачки расширяются. Она кричит и пропадает в облаке пыли. Свет тускнеет. Камни и щебень бьют по плечам, оставляя синяки. А затем острое ощущение удара по голове и кромешная тьма. Лишь доносится напоследок горький голос Стерха в ушах: «Надька!»

Через какое-то время археолог приходит в себя у выхода со склада. У него повязка на голове. Он с трудом встаёт на ноги и идёт внутрь, находит Стерха, отделавшегося царапинами. Вместе они разгребают бетон. Сдирают руки в кровь. Через час с лишним наконец-то слышат стон. Они откапывают её. Жива! Но её нога и рука… В глазах только шок. Они вытаскивают поломанную девушку. До остальных не добраться.

Потом — мучительное путешествие обратно и медленное восстановление. Трое живы, пятеро — нет. Сухая статистика. Надя встаёт на ноги почти через полгода, когда уже готовится путешествие в Москву. Хромая и однорукая, но упрямая — она всё равно собирается отправиться с ними и даже уговаривает Стерха. Но Истислав как глава экспедиции разрушает её мечты. Наравне с тем потолком…

Он сидел, вцепившись в холодный пластик обложки. Пальцы онемели. В висках стучало. Он и был этим «Собирателем Эха». Прямо сейчас. Проехал в прокопчённой консервной банке тысячи километров по бездорожью. Добрался до руин Москвы. Нашёл дневник. А теперь сидит, кропотливо выцарапывая из небытия слова парня, который… который высмеял его. Поставил диагноз и вынес приговор. Вычислил. Его суть, его миссию, его слепое копание в пепле истории и прахе чужого вымысла.

Артем или, лучше сказать, Артемис предсказал не Молчание, а его — Истислава Славянцева.

Горький, короткий звук вырвался из пересохшего горла. Ни смех, ни стон. А спазм чистого недоумения, смешанного с осознанием. Казалось, будто кривое зеркало поставили перед кривым зеркалом, чтобы отразить бесконечный коридор абсурда.

Этот наивный летописец потягивал кислый кофе в кафе с разбитым окном. Фантазировал о конце, играя в писателя. И попал не в причины, а в самую суть поиска. В его, Истислава, личное проклятие.

Рука дрогнула, смахнув графитовую пыль — пепел прошлого с пеплом настоящего. Он должен дочитать. Увидеть, чем кончился этот репортаж с грани безумия. Он втирал графит, листал, втирал снова. Страницы проступали медленно, будто не желая открывать следующие акты. Глаза археолога лихорадочно блестели, вчитываясь в каждое слово, пробегали по воскресающим в воображении деталям далёкой жизни. Пока не дошли до последней записи:

«14.06.

…и вот сижу, опять строчу эту муть, а за окном снова льет как из ведра. Когда уже эти олухи починят окно? Ей-богу, они так потеряют очень ценного клиента.

Кажется, что весь этот цирк с творчеством и попытками доказать что-то миру — полная ерунда. Но знаешь, что, Артемис? Пусть ерунда. Пусть это никто не прочтет. Пусть завтра грянет тот самый апокалипсис…

Важно, что я пытаюсь. Важно, что я ловлю этот охренительный кайф — когда слова вдруг оживают, когда история начинает дышать своей жизнью! Это мой способ кричать в пустоту: Я БЫЛ ЗДЕСЬ! Как и любой другой человек, я жил и чувствовал! Любил! Боялся! Мечтал! Даже если завтра все обратится в радиоактивный пепел… сегодня я буду писать. И в этом будет моя, пусть крошечная, но победа. Над страхом. Над пустотой. Над самим чертовым концом света!»

Слова ударили с физической силой. Истислав откинулся на спинку стула. В ушах звенело. Тело ныло.

«Важно, что я пытаюсь… Я БЫЛ ЗДЕСЬ!» — перед глазами поплыли не строчки, а… его собственные, давно похороненные под слоем академической пыли чертежи. Схемы компактного фильтра-очистителя для воды и воздуха. Расчёты производительности. Эскизы. Затёртая фотография первого, корявого, но работающего прототипа. Тот дал три литра чистой воды из лужи и очистил воздух в доме родителей…

Затем пришёл зов истины о Молчании. Грант. Экспедиции. Азарт добычи знаний и артефактов. Археолог бросил мечту очистить природу хотя бы малой части планеты, как Артем бросал сюжеты, посчитав их слишком мелкими. Но этот хронист повседневности нашёл мускул — дописать. Нашёл «кайф» в самом акте творения, в самой попытке.

А чем занимался он, Истислав Славянцев, доктор наук, искатель исторической правды? Рыл мёртвые руины в погоне за мёртвой причиной, презирая то, что мог создавать здесь и сейчас. Ради призрачной цели он сломал жизнь дочери своего лучшего друга. И чуть не сломал свою.

Фильтр. Он мог дать чистую воду и воздух тысячам семей в поселениях наподобие «Рассвета». Даже на Алтае, в относительной безвредности окружающей среды, детям с малых лет приходилось носить респираторы, от чего уже к подростковому возрасту у них оставались несмываемые следы на коже, а лицо будто делилось пополам.

Он мог дать не истину. Действие. Маленький, но реальный штыковой укол в глотку хаосу. Как рассказ Артема — вызов бездне, брошенный из кафе с разбитым окном, стёкла которого вскоре обратились в пыль. И неважно, дописал ли Артемис рассказ. Важно, что он пытался. Или даже просто хотел попытаться.

Истислав осторожно, почти благоговейно, закрыл блокнот. Пластик был тёплым и удивительно живым под пальцами. Где-то снаружи продолжал выть ветер. Но внутри мужчины что-то перевернулось и встало на место с тихим щелчком. Зеркальный коридор внезапно обрёл… не выход к разгадке прошлого. А вход в будущее дело. Надежду жить без маски и встречать рассвет со стаканом чистой воды.

***

Утро застало Истислава у края собирающегося лагеря. Ночь не принесла покоя, но принесла нечто иное — ясность. Ветер сегодня внезапно поумерил пыл и уже не гонял по земле вечных спутников пустоши — пепел и пыль. Лишь лениво шевелил иногда, словно гладил ласковой рукой. Холодное солнце пробивалось сквозь облачную пелену, отбрасывая длинные, усталые тени. Жук молчал. Его назойливый гул сменился тишиной, которую резал шелест сворачиваемого брезента да стук опор разбираемых палаток.

Пластиковый блокнот лежал поверх уложенного рюкзака — не как трофей для архива Республики, а как завет. Мост через два столетия к парню, сидящему в кафе и пьющему кислый кофе. К его крику: «Я БЫЛ ЗДЕСЬ!» — который эхом отозвался в ледяной пустыне настоящего.

Истислав бросил бесстрастный взгляд в сторону чёрного зёва станции метро «Арбатская». Теперь это была просто дыра в земле, которую он вместе с товарищами завалил камнями. Могила без эпитафии. Но теперь у неё есть отметка на карте, куда люди могли вернуться.

Он поднял лицо, вбирая взглядом ржавые, выжженные дали, уходящие к рваному горизонту. Раньше это кладбище цивилизации давило грудой камней на душе. Теперь… это была просто земля. Суровая, враждебная, но — поле для работы. Место, где люди, вопреки всему, цеплялись за жизнь в разрозненных городах-поселениях вроде алтайского «Рассвета». Где он мог сделать что-то осязаемое. Не для праха прошлого. А для глотка свежего воздуха в хрупком, но реальном будущем.

Мысль о фильтре — не о грандиозной системе, а о том самом, корявом дистилляторе из перегоночных трубок и активированного угля — вызвала не горечь, а странное, щемящее тепло в груди. Предвкушение.

Он будет собирать не эхо прошлого, а капли будущего. Пусть по одной. Но он дал себе обещание, что каждая чистая капля станет его делом. Его способом делать здесь и сейчас.

— Важно, что я пытаюсь, — произнес он вслух.

Голосом Артемиса, ставшим его собственным.

Док повернулся спиной к мёртвому сердцу Москвы. Пальцы нащупали грубый ремень поясной сумки.

Стерх неподалёку шпынял Полоза, потом, будто только приметив, махнул Доку рукой и двинулся к нему.

— Экспедиция готова, босс! — проскрипел он, подойдя ближе. — Шмотьё собрано, вороньё поставлено на место, тайник подготовлен.

— Тогда можем выдвигаться, Стерх, — собираясь последовать своим словам, Док шагнул к рюкзаку, взял дневник.

— Постой, Док… — Стерх замялся, не двигаясь и со сомнением глядя на блокнот. — Ты уверен? У нас ещё есть неделя, а то и две. Запасов хватит. Если что, подтянем пояса на обратном пути. Помню, пару лет назад ходили слухи, что бункер под Кремлём уцелел. Кто-то даже сигнал ловил. Двинем прямо так, новый лагерь оформим…

Док молча вручил дневник Стерху. Пока тот листал записи, он закинул рюкзак за плечо. Снял защитные очки, в которые сам вставлял линзы с диоптриями. Стёкла были мутными от пыли. Он достал тряпицу и тщательно, с привычной скрупулёзностью, протёр каждое стёклышко, каждый миллиметр оправы. Мир, когда он снова надел очки, стал резче. Чётче. Как и его мысли.

Он посмотрел на Стерха, заново оценивая глубину морщин на лице. И усмехнулся под респиратором, видя нахмуренный лоб и закипающее во взгляде раздражение.

— Что думаешь?

— Итатай![5] Нельзя сжечь? — Стерх с отвращением возвратил дневник. — Я бы помариновал этого мальца в пустыне пару дней без штанов. Посмотрел, как запоёт. Босс, не расстраивайся. Давай поищем ещё? Что-нибудь да найдём.

— Я уже нашёл то, что нужно, Стерх. Пора домой. Дочка твоя, Надя, ждёт не дождётся. Ей чистая вода нужна, а не пыль Кремля. Или ты уже не хочешь внуков, хе-хе?

Док сунул блокнот в сумку и, обойдя ошеломлённого друга, уверенным шагом направился к транспортнику. Закинул рюкзак в боковой отсек, оценил сцепку генератора и привычно обошёл технику, проверяя траки. Это была гусеничная машина, созданная по чертежам минувших веков и адаптированная к нынешним реалиям. Машина, которая отвезёт его из прошлого Москвы в будущее Алтая. Личная машина времени.

Дверца скрипнула. Знакомое пространство панелей и приборов встретило как родного. Док сел за штурвал, ощутив привычную вмятину на сидушке. Отцепил респиратор, вдохнул запах тростникового масла и металла.

Его спутники уже заняли свои места. Темир на пассажирском сидении, кажется, был расстроен.

— Сегодня мы заканчиваем, — обратился Док к нему. — Но оставляем хороший задел на будущее. Архив, спасибо тебе. Ты хорошо поработал.

— Босс…

— Готовься. Следующую экспедицию возглавишь ты, Темир.

Ключ повернулся в замке зажигания. Док подмигнул помощнику, который застыл с забавным выражением лица, и проверил рычаг переключения передач, выжал сцепление, нажал стартер.

Двигатель рыкнул, кашлянул дымом и заурчал ровнее, наполняя тишину мерным, живым пульсом. Звуком действия. Док смотрел сквозь лобовое стекло на бескрайнюю серую пустыню и больше не видел кладбища.

Он видел дорогу домой.

Взглядом выхватил Стерха. Тот что-то кричал, видимо, забыв включить радиоэфир, и потрясал кулаком в сторону транспортника. Док помахал ему в окно и плавно тронул с места. Гусеницы, раздавливая щебень, поползли вперед. Свежие следы на вечной пыли потянулись за транспортником к восходящему солнцу. Бывший археолог улыбнулся.

Его личный последний архив только начинался.

Конец

__________

[1]Кодон сеге — иди в зад (алтайский яз., далее также перевод с алт. яз.)

[2]Дякшилар — здравствуйте

[3]Туйуктал — оказаться в безвыходном положении, упереться в тупик

[4]Итадакимасу (яп. いただきます) — я смиренно принимаю (досл.); в японской традиции произносится перед приёмом пищи как способ выразить благодарность и уважение ко всему, что сделало возможным приготовление еды

[5]Итатай! — фу!