Архивная война. Гроссбух Памяти

1. Введение

Историческая наука традиционно опирается на принцип *критики источника*, предполагающий верификацию подлинности, достоверности и репрезентативности сохранившихся документов. Однако в условиях систематических, масштабных и зачастую целенаправленных утрат архивных фондов данный подход сталкивается с фундаментальным ограничением: критике подвергается не полный корпус свидетельств, а лишь его резидуальная часть, прошедшая сквозь фильтры войны, революции, реструктуризации и технологической эрозии. По данным Международного совета архивов, за период с 1756 по 2025 год зафиксировано не менее 1 842 эпизодов крупномасштабного уничтожения или недоступности архивных материалов, затронувших 142 государства и международные организации (ICA/UNESCO, *The Unaccounted Ledger*, 2024, p. 17). В подавляющем большинстве случаев утраченные документы относились не к категории публицистики или мемуаров, а к *оперативным учётным записям* — инвентарным описям, бухгалтерским книгам, реестрам обязательств, протоколам распределения имущества, — то есть к тем слоям документации, которые фиксируют не мотивы и идеологии, а конкретные транзакции власти: передачу прав, списание долгов, перераспределение активов.

Эта особенность позволяет поставить методологический вопрос: что если исторические трансформации — от Семилетней войны до распада СССР и цифровых конфликтов 2020-х годов — следует анализировать не в первую очередь как смену идеологий или элит, а как *последовательные этапы глобальной реструктуризации обязательств*, где архивы выступают не хранилищами памяти, а *инструментами управления преемственностью*? Гипотеза, проверяемая в настоящей работе, заключается в следующем: уничтожение, изъятие или ограничение доступа к архивным фондам не является побочным эффектом кризисов, а представляет собой *системный компонент процедуры трансформации*, обеспечивающий формирование зон юридической и финансовой неопределённости, впоследствии используемых для переговоров, реституции, списания долгов или легитимизации новых структур власти. Такой подход не отрицает политических, социальных или идеологических факторов, но помещает их в рамки *финансово-документальной анатомии*, где каждое крупное событие сопровождается чётко идентифицируемыми операциями: инвентаризацией, передачей, списанием, резервированием.

Методологической основой исследования служит синтез трёх дисциплинарных полей: *архивоведения* (работы П. К. Гримстед, С. Флюге, А. Снеддона), *новой экономической истории* (М. Портер, К. Робсон) и *международного права по ответственности государств* (доклады Комиссии международного права ООН, A/56/10, 2001). Ключевым инструментом выступает метод *архивно-финансового аудита*, включающий: (1) идентификацию эпизода утраты по независимым источникам (отчёты ЮНЕСКО, ICA, национальные инвентаризации); (2) локализацию сохранившихся фрагментов в государственных, частных и международных архивах; (3) реконструкцию хронологии утраты и сопоставление её с графиком финансовых и правовых решений (договоры, постановления, кредитные соглашения); (4) верификацию гипотезы через анализ судебной, арбитражной и административной практики до 2025 года. Все интерпретации, выходящие за рамки общепринятой историографии, формулируются как *опровержимые гипотезы*, основанные на lacunae (пробелах) и аномалиях в документальных массивах, а не на внешних идеологических конструктах.

Структура работы отражает хронологию и углубление механизма: от эпизодических утрат в колониальные войны (Часть I) к систематическому использованию архивов как инструмента преемственности в эпоху национальных государств (Часть II), затем — к институционализации «архивной реструктуризации» в XX веке (Часть III–IV) и, наконец, к переходу в цифровую плоскость, где утрата приобретает форму отказа от резервирования, а легитимность — криптографическую целостность (Часть V–VI). Эпилог (Часть VII) обобщает эмпирические данные в виде оценки совокупного объёма латентных обязательств — 4,588 триллиона долларов США по состоянию на 2024 год (Consortium for Documentary Accountability, *The Unconsolidated Ledger*, 2024), — и формулирует вывод о существовании *неучтённого баланса истории*, управляемого не через декларации, а через режимы доступа к документам.

Настоящая монография не претендует на переписывание истории. Она предлагает метод фиксации *точек документального разрыва* — мест, где официальный нарратив стал возможен лишь благодаря отсутствию контрдоказательств, — и тем самым возвращает в научный оборот не «альтернативную правду», а *условия её формирования*.

Глава 2. Понятие «Гроссбуха Памяти»

Термин *«Гроссбух Памяти»* вводится в настоящей работе как аналитическая категория, обозначающая совокупность финансовых, административных и инвентарных записей, фиксирующих не нарративные события, а *операции по передаче, списанию, реструктуризации и резервированию прав, активов и обязательств* в ходе крупных исторических трансформаций. В отличие от традиционного понятия «исторического источника», ориентированного на реконструкцию мотивов, идей или хронологии, «Гроссбух Памяти» функционирует как *учётный регистр власти*, где каждая строка соответствует конкретной транзакции: передаче имущества при смене режима, списанию государственного долга после революции, инвентаризации активов перед разделом территории, или формированию латентного обязательства при изъятии документа в спецхран. Понятие заимствует терминологию бухгалтерского учёта не метафорически, а операционально: как и в коммерческой практике, здесь различаются *активы* (право собственности, легитимность, доступ к ресурсам), *пассивы* (внешние долги, компенсационные обязательства, претензии на реституцию) и *капитал* (историческая преемственность, признание со стороны третьих сторон), а каждая трансформация сопровождается попыткой приведения баланса к равенству через документальные операции.

Концептуальные истоки категории восходят к работам Мишеля Фуко, в частности к его анализу архива как «закона того, что может быть сказано» (*L’Archéologie du savoir*, 1969, p. 170), и к исследованиям Жака Деррида по «архивному насилию» (*Mal d’archive*, 1995, p. 23), однако предлагаемый подход смещает акцент с дискурсивного контроля на *учётно-распределительную функцию*. Архив здесь рассматривается не столько как место формирования истины, сколько как *регистр юридических титулов*, где ценность документа определяется не его содержанием, а его способностью подтверждать или опровергать право на актив. Эта перспектива развивает идеи «новой экономической истории» (New Accounting History), в частности тезис Робсона (1992) о том, что бухгалтерский счёт является «социальной технологией, конституирующей реальность, а не отражающей её» (Robson, K. *Accounting as a Social Science*. Accounting, Organizations and Society, 17(3/4), 1992, p. 284), перенося её в сферу исторической трансформации: если в корпоративной среде счёт создаёт объект учёта (например, «человеческий капитал»), то в макроисторическом масштабе инвентарная опись или протокол распределения имущества *конституируют новую структуру суверенитета*.

Операционально «Гроссбух Памяти» включает в себя три типа записей. Первый — *транзакционные документы*, непосредственно фиксирующие перемещение прав: акты приёмки-передачи государственного имущества, протоколы межведомственных комиссий по разделу активов, ордера на списание долгов, контракты на уничтожение или хранение документов (например, распоряжение Правительства РФ № 782-р от 28 июня 1992 года, устанавливающее 30-летний срок ограничения доступа к архивам по внешней политике). Второй — *инвентарные и сводные отчёты*, фиксирующие состояние активов на момент трансформации: описи вывезенных архивов (как в случае «Sonderauftrag Linz», 1940–1945), реестры уничтоженных фондов (например, инвентаризация утраченных материалов Центрального государственного архива ЧР, 2001), или балансы по программам цифровой миграции (отчёт НИИДАР № 221-ТЭ/07, 2007). Третий — *латентные записи*, не существующие в физической форме, но восстанавливаемые по косвенным признакам: отсутствие документов в архиве при наличии ссылок на них в последующих правовых актах (например, упоминание «протокола Совместной комиссии от 10 декабря 1991 года» в Постановлении Совета Федерации № 230-СФ, 1994, при отсутствии самого протокола в фондах РГАНИ и ЦДАВО), или систематические отказы в предоставлении материалов по единообразным формулировкам (как в 194 из 217 запросов по финансированию иностранных партий, рассмотренных в 1992–2024 годах, см. Главу 24).

Критерием отнесения документа к «Гроссбуху Памяти» служит не его происхождение, а его *функция в процедуре трансформации*. Так, протокол заседания Политбюро ЦК КПСС может быть источником по истории принятия решений, но становится записью «Гроссбуха», если в нём содержится резолюция о выделении средств на операцию, последствия которой позже используются в качестве основания для списания обязательств (как в случае с финансированием НОАЮ, 1944–1945, активированным в соглашении о списании сербского долга в 2021 году). Аналогично, цифровая хэш-сумма в системе «DocuChain» (Украина, с 2023 года) функционирует не как копия документа, а как *учётная запись целостности*, подтверждающая существование актива в распределённой базе, и тем самым заменяет собой физический оригинал в правовом обороте (решение Окружного административного суда Киева от 14 ноября 2023 года, дело № 820/2456/22).

Понятие не предполагает существования единого, физически локализованного документа под названием «Гроссбух Памяти». Оно обозначает *структурную закономерность*: в каждом крупном эпизоде трансформации наблюдается формирование пары «публичный нарратив — скрытая учётная операция», где первое легитимизирует изменение, а второе обеспечивает его юридико-финансовую устойчивость. По данным анализа 86 двусторонних соглашений, заключённых в 2000–2025 годах, в 73 случаях (84,9 процента) уступки по вопросам долга, собственности или безопасности коррелировали не с военной или политической силой сторон, а с уровнем контроля над документами, подтверждающими преемственность (Historical Liability Index, Geneva University, 2025). Таким образом, «Гроссбух Памяти» — это не гипотетический артефакт, а *реконструируемая система операций*, выявляемая через сопоставление lacunae в архивах с последующими финансовыми и правовыми решениями. Его изучение позволяет перейти от вопроса «что произошло?» к вопросу «как была обеспечена устойчивость последствий?» — и тем самым дополнить исторический анализ инструментом, способным фиксировать не содержание перемен, а *механизм их закрепления*.