Ари. Первая из вождей

Мелкая, злая дрожь колотила это тело, сотрясая его изнутри, и я никак не могла понять, было ли это следствием пробирающего до мозга костей холода, который полз ядовитой змеёй по полу пещеры, или же реакцией на непрекращающийся, сводящий с ума зуд. Тысячи невидимых иголок одновременно впивались в мою новую-чужую кожу: под копной спутанных, пахнущих дымом и зверем волос, на пояснице, в нежных складках под коленями, - заставляя меня беспрестанно ёрзать на подстилке из колючих еловых веток, прикрытых вонючей, жёсткой шкурой. Каждое движение лишь распаляло вшей, очевидно считавших данное тело своим законным домом, и я с отвращением, почти физической тошнотой, ощущала их пиршество на плоти, доставшейся мне по злой иронии судьбы.

Их укусы, как и всё остальное, было вовсе не сном, а жуткой реальностью. Я проверила. Щипала себя за предплечье, царапала щёки, и даже укусила ладонь до крови, вскрикнула, отчего меня лягнула соседка, чтобы я заткнулась.

- Таше! - прошипела она злобно, и по интонации я поняла смысл сказанного.

Боль была настоящей, мучительной, кровь алой, тёплой. Правда, неприятные ощущения от самоистязания приходили чуточку с запозданием, что вызывало вопросы.

Вход в пещеру был закрыт валуном, но камень лежал неплотно, оставляя узкие щели по краям, в них, жутко воя, задувал ледяной ветер, швыряя мне в лицо снежную пыль, мелкую, как мука. Она оседала на коже, мгновенно таяла и, смешиваясь с грязью на щеках, наверняка превращалась в безобразные потёки. Я лежала, скорчившись, прижав колени к груди в тщетной попытке согреться, и в этой позе удавалось сдерживаться и не дёргаться, чтобы не чесаться. Очаг в центре большой пещеры располагался от меня достаточно далеко и тепло от него едва ощущалось. Огонь лениво облизывал почерневшие камни и выхватывал из мрака причудливые, пугающие тени. Воздух, густой и тяжёлый, был пропитан миазмами немытых тел, едким дымом, и тошнотворно-сладким ароматом подгнивающего мяса, висевшего в тёмном дальнем углу.

Я медленно, осторожно, чтобы не шуметь, провела ладонью по своему предплечью. Кожа была грубой, обветренной, шершавой, как наждак. Под пальцами нащупывались старые неровные шрамы, длинные словно от когтей или острых камней, и несколько округлых, следы от ожогов? Или укусов? Сколько раз это тело ранили? Сколько раз оно выживало там, где должно было умереть?

Я сжала кулак, разжала. И убедилась, что руки, хоть и слушаются, но неспешно, будто сигнал от мозга шёл, преодолевая вязкую, густую преграду. Чужое. Всё чужое. Не моё.

Голод вдруг скрутил живот так резко, что я едва сдержала стон. Желудок сжался, пытаясь сожрать сам себя. Взгляд против воли метнулся к куску мяса, валявшемуся у края очага - тёмному, обугленному снаружи, покрытому копотью и пеплом, источавшему кисловатый, но всё равно дразнящий запах жира и крови, во рту мгновенно выделилась густая, липкая слюна. Надо же, какое острое обоняние у моего нового тела! Но эту мысль перебила другая: «Боже. Я действительно хочу это сожрать?»

Тело хотело. Тело требовало. А разум корчился от отвращения.

А ещё меня мучила жажда. Губы потрескались, кожа на них лопнула, и я чувствовала солоноватый привкус крови на кончике языка.

Закрыла горящие огнём веки, прижала ладони к животу, надавила, чтобы унять тянущие голодные спазмы. Вдох. Выдох.

Перед внутренним взором расцвели воспоминания, отвлекая от физических мучений, но погружая в другие, душевные.

Я - не эта грязная, забитая женщина, которую грубо притащили сюда, перекинув через плечо, как охотничий трофей. Я Арина Волкова, студентка четвёртого курса исторического факультета Новосибирского государственного университета. Я подрабатывала в лаборатории археогенетики при Институте цитологии и генетики: мыла пробирки, заносила данные в таблицы, готовила образцы для анализа - делала всё то, что делают студенты, мечтающие когда-нибудь стать настоящими учёными.

Мой мир состоял из общаги на Пирогова, где вечно не было горячей воды; поточных аудиторий, где я записывала лекции профессора Карташова о мустьерской культуре и ашельской индустрии; ночных дежурств в лаборатории, где я мечтала, уткнувшись в планшет, о собственном гранте, о раскопках, о своей находке, которая войдёт в учебники.

Я знала о них, о неандертальцах, о сапиенсах, о межвидовой гибридизации - всё, что можно было узнать из книг, статей и музейных реконструкций.

Но я никогда, никогда не думала, что окажусь здесь лично. В самом жутком кошмаре представить не могла!

Зажмурилась сильнее, и едкий дым пещеры под силой моего воображения сменился озоновым, чистым запахом работающей аппаратуры в лаборатории. Последний день… Боже, то первое марта 2055 года я запомню навсегда.

Институт цитологии и генетики получил грант на тестирование нового, экспериментального метода визуализации генетической памяти. Рискованный проект на стыке нейробиологии и квантовой физики, который должен был позволить не просто прочитать код, а «увидеть» отрывки воспоминаний, зашитых в так называемой «мусорной» ДНК.

Игорь Петрович, профессор и куратор проекта, седой, вечно уставший, с прищуром близорукого, объявил, что им нужен доброволец на десятый по счёту тест.

Первые прошли ошеломляюще успешно. Аспиранты и младшие научные сотрудники по очереди ложились под установку, и каждый раз результат был схожим: лёгкое головокружение, вспышки света под веками, обрывки смутных образов - ничего конкретного, но и ничего опасного. Кто-то видел лес, кто-то огонь, кто-то даже участвовал в какой-то охоте и слышал голоса, но не смог разобрать слов.

- Система работает стабильно, - резюмировал Игорь Петрович, просматривая данные на мониторе. - Но визуализация слабая, нужен субъект с более выраженными маркерами древних миграций в геноме.

И вот он посмотрел на меня.

Я знала, что мой геном идеальный. Все работники Института делали тест ДНК, потому что было бесплатно и жутко любопытно. В моём случае результаты показали редкую смесь: алтайская линия, неандертальский след, денисовский компонент, европейская примесь. Генетический коктейль, идеальный для исследований межвидовой гибридизации.

- Арина, - позвал меня Игорь Петрович, - не хочешь попробовать? У тебя отличные данные. Высока вероятность, что тебе получится увидеть и услышать больше остальных.

Я задумалась на мгновение. В принципе я ничего не теряю, а по итогу передо мной могут открыться кое-какие перспективы. Обучение в универе подходит к концу, и получить постоянную работу в Институте вполне неплохой старт для любого выпускника.

- Я согласна, - решилась я.

- Ну вот и отлично, ребята, готовьте установку.

Я помню холодный гель на висках, липкий, пахнущий спиртом. Мягкие щелчки датчиков. Гул, нарастающий не снаружи, а внутри черепа, будто кто-то включил огромный резонатор прямо в мозгу. Вибрация. Странная, неправильная, живая…

А потом был свет: ослепительная, всепоглощающая вспышка, разорвавшая моё сознание, саму ткань реальности, и за ней последовал чудовищный, нечеловеческий холод, который не заморозил, а именно выжег моё нутро.

Я помню ощущение падения, но не просто в бездну, а сквозь себя, свою жизнь, сквозь мириады чужих жизней, сквозь шелест листьев гинкго и рёв саблезубых кошек, пока, наконец-то, не ударилась об землю этого ледяного, первобытного мира. Очнулась я уже от боли иного толка, вполне реальной: ныли мышцы всего тела, а когда я осознала себя целиком, почувствовала странное… Кто-то бесцеремонно волок меня по снегу, что-то грубо, гортанно порыкивая.

Картинка сменилась. Мама, папа, братишка. Они сейчас, наверное, только пришли домой. Мама приготовит вкусный ужин, накормит отца и сына. Позвонит мне, но я не отвечу. Близкие встревожатся, начнут трезвонить в общагу, универ. Или же Игорь Петрович свяжется с ними первым…

Я представила реакцию родителей, их шок, недоверие… И я, быстро зажав рот ладонью, чтобы погасить всхлип, уткнулась лицом в вонючую шкуру. Надеюсь, Славка поможет им справиться с горем. Братишка, вся надежда на тебя! Чтобы не свихнуться от отчаяния, я ухватилась за другую мысль: через неделю должны были начаться областные соревнования, к которым я готовилась полгода! Вставала в пять утра на пробежки, таскала железо в зале, отрабатывала комбинации до тех пор, пока руки не немели. Тренер, Валерий Степаныч, рассчитывал на меня. Говорил, что в этом году у меня есть все шансы выйти на региональный уровень, что я «техничная, быстрая, с характером».

«Волкова, ты у меня золото возьмёшь, я это точно знаю. Только не расслабляйся», — проворчал он на последней тренировке. А теперь что? Он ведь так на меня рассчитывал, а я его, выходит, подвела.

Я провела ладонью по грязной щеке, смахивая слёзы, и устаивалась невидящими взором в черный свод.

Эти воспоминания удручали и вовсе не способствовали поднятию настроения. Впрочем, что горевать о том, что изменить нельзя? Поэтому стоит сосредоточиться на окружающей действительности. Надо думать. Анализировать.

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Нужно успокоиться, чем-то отвлечься.

Взгляд зацепился за стену пещеры напротив, где я с трудом различила какие-то насечки, линии. Прищурилась, напрягая зрение. Не наскальная живопись, тут нет фигур животных, нет охотничьих сцен. Скорее некие символы, короткие, глубокие зарубки, идущие группами. Счёт? Календарь? Я видела подобное на раскопках - метки для подсчёта дней, лунных циклов, добычи.

Но одна линия показалась мне странной, слишком ровной, слишком прямой для того, чтобы быть процарапанной куском кремня или обломком кости. Будто её вырезали, а не выцарапали. Я моргнула, вглядываясь пристальнее, но пламя дрогнуло, метнуло тень, и изображение утонуло в темноте.

Наверное, показалось, и это просто игра света.

Итак, меня бросили у входа в пещеру. Глубокая, неровная полость в скале метров десять в ширину и уходящая в темноту ещё дальше. Свет от костра вырывал из тьмы свисающие с потолка корни каких-то деревьев.

Я снова принюхалась, пытаясь разобрать смесь запахов на отдельные составляющие. Отдающий горечью дым, смешанный с чем-то более пряным, возможно, можжевельником? Чтобы замаскировать запах разложения? Тянуло прогорклым жиром, им явно смазывали что-то… Шкуры при выделке, кожу для защиты от обморожения? Ко всему этому добавлялся кислый оттенок. Моча? Да, она, и ею тянуло откуда-то из дальнего угла, где, видимо, было отхожее место. И под всем этим, глубже, тяжелее - кровь. Старая, въевшаяся в камни пола, в стены, в саму суть этого места.

Я, чтобы было лучше видно, приподнялась на локтях и медленно осмотрелась; переводила взгляд от одного тела к другому, считая. Их было много. У самого очага, ближе всех к теплу, спали пятеро мужчин. Все они ужасали своими размерами! Массивные, с бычьими шеями и широченными спинами, покрытыми шкурами, под которыми угадывались пласты мышц. Крупные, с покатыми лбами и тяжёлыми надбровными дугами головы со спутанными гривами волос. Я бы назвала их классическими неандертальцами, какими я их представляла по реконструкциям. НО! Что-то в их внешности было не так, что-то смущало меня и я пока не могла понять, что же именно. Рядом с ними спали не менее устрашающего вида женщины.

Ещё трое мужчин лежали от этих чуть в стороне, и они показались мне иными, стройнее с менее покатыми лбами. Сапиенсы? Или гибриды?

Дальше, у противоположной стены, я различила ещё троих мужчин, ещё более тонкокостных, с куда менее массивными челюстями. Смешанные типы? Я не могла сказать наверняка в полумраке. Женщин я насчитала восьмерых. Пять из них, коренастые, мощные, с широкими бёдрами и короткими, внушительными конечностями, спали, прижавшись к крупным самцам у очага. Остальные мельче, изящнее, одна совсем молодая, лет семнадцати, не больше, с гладким лицом и тонкими запястьями, лежали ближе ко мне.

И дети. Боже, их было больше десятка! Я насчитала минимум пятнадцать маленьких тел, скрученных клубками под шкурами. Кто-то с матерями, кто-то отдельной кучкой, сбившись вместе для тепла, как щенки или котята. Один младенец, совсем крошечный, копошился у груди спящей женщины, чмокая и попискивая во сне. Рядом с ним лежал ещё один малыш постарше, года три-четыре, с копной светлых, почти белёсых волос.

Я снова задумчиво посмотрела на тех мужчин, что спали у очага. Создавалось впечатление, что они и их женщины - пришлые, что это племя изначально не их. Они заявились, убили вождя, стали править. Интуиция подсказывала, что я близка к истине.

Самый крупный, без всяких сомнений, являлся вождём. Даже во сне он доминировал: лежал в самом центре, ближе всех к огню, его массивное тело занимало едва ли не половину пространства у очага, раскинувшись с той небрежной уверенностью, которая не терпит возражений. Лицо было повёрнуто в мою сторону, и я, при свете дрогнувшего пламени, разглядела шрамы: один, широкий и неровный, тянулся от правой надбровной дуги через всю щеку и скрывался в косматой бороде; другой, тоньше, пересекал переносицу. Третий совсем свежий аллел на ключице. Боевые раны. Он заработал эту власть силой и пролитой кровью, а не наследством.

Рядом с этой пятёркой, буквально в пределах вытянутой руки, прямо в землю были воткнуты копья с тяжёлыми каменными наконечниками. Привычка, отточенная до инстинкта - спать так, чтобы в случае опасности схватить оружие за долю секунды и встретить врага уже вооружённым.

И был в пещере кое-кто ещё…

Я перевела взгляд на старуху.

Она лежала в стороне, отгородившись от остальных какой-то непонятной кучей из костей и камней, в центре которой в каменной чаше горел огонёк поменьше. Тело её было иссохшим, спина сгорбленной, но лицо с глубокими морщинами, прорезавшими кожу, как трещины в древней коре, даже во сне пугало своим жёстким выражением. Рядом с ней покоилась толстая, гладкая за годы использования палка, с зарубками у рукояти. Посох, символизирующий её непростой статус.

Шаманка? Ведунья? Лекарка?

Я читала о таких, в первобытных сообществах всегда были те, кто лечил травами, заговаривал раны, общался с духами. Они стояли вне обычной иерархии: не воины, не охотники, но их уважали, боялись, слушались.

Что же, я стала частью самого настоящего клана.

Полноценное, функционирующее сообщество смешанного типа минимум из тридцати особей, со своей структурой и жёсткой иерархией. Альфа-доминирование, патриархат с элементами геронтократии, наличие ритуального лидера шаманки.

По этнографическим исследованиям я помнила, что, чем ты ближе к теплу и свету, тем выше твоё положение. А я лежала почти у самого входа, там, где ледяной ветер “кусал” с особой яростью, где снежная пыль оседала на шкурах, превращаясь в ледяную корку. Самое низкое, самое холодное место. Место чужака, положение трофея.

Я поёжилась, чувствуя, как унижение из едкого, горького комка где-то в груди трасформируется в глухую злость. Руки сами собой сжались в кулаки. Грязные, обломанные ногти впились в ладони.

Нет. Я не буду жертвой! Я выживу вопреки всему.

***

Рассвет пришёл незаметно, и не через окно, не лучом солнца, пробивающимся сквозь щель в шторах, а через изменение звуков. Ветер стих, его завывание сменилось тихим, почти ленивым посвистыванием. Где-то снаружи резко крикнула птица. Ворон? Кукша? И следом, как по сигналу, в пещере началось пробуждение.

Первой зашевелилась та девчонка, спавшая неподалёку, и злобно меня пнувшая. Она резко села, тряхнула головой, и спутанные, грязные волосы разметались по плечам, окутавшись едва заметным облаком пыли и… перхоти? (Что это такое белёсое было? Зрение нового тела, как и обоняние, тоже удивило своей остротой). На секунду замерла, прислушиваясь - инстинкт, отточенный до автоматизма, потом поднялась и тенью скользнула к очагу, стараясь не задеть спящих соплеменников и вождя с его воинами.

Я даже дыхание задержала, наблюдая за ней, чтобы ничего не пропустить.

Вот она наклонилась к кучке хвороста, взяла сухие ветки ели, тонкие прутья ивняка, - и осторожно, почти нежно, подбросила их в угасающие угли. Наклонилась, подула, один раз, второй, и огонь вспыхнул, осветив её лицо, не такое массивное, как у крупных самцов и тех коренастых женщин. Челюсть уже, скулы выше, лоб вертикальнее, подбородок выраженнее. Сапиентные черты. Гибрид первого поколения? Пока я размышляла, девчонка уже вернулась к своему спальному месту и без лишней суеты накинула на плечи потёртую, но ещё целую шкуру, после чего направилась к входу. На мгновение остановилась, бросила на меня равнодушный взгляд, будто посмотрела на камень или на кучу костей у стены, - и вышла, ловко отодвинув валун ровно настолько, чтобы протиснуться в щель.

Тут же внутрь пещеры ворвался ледяной воздух и я сжалась, инстинктивно поджав колени.

Следом зашевелились ещё двое: мужчина средних лет, жилистый, с длинным шрамом поперёк груди, и мальчик лет десяти-двенадцати, тощий, с торчащими рёбрами. Они поднялись почти одновременно, коротко, понимающе переглянулись, и направились к дальнему углу, туда, откуда тянуло кислым запахом мочи. Отхожее место.

Я отвела взгляд. Некоторые вещи не стоило наблюдать слишком пристально, если хочешь сохранить остатки достоинства.

Ещё одна женщина массивная, с широкими бёдрами и мощными руками, села, зевнула так, что я услышала хруст челюсти, и потянулась к туеску у очага. Подцепила его, наклонила, сделала несколько жадных глотков. Вода? Она вытерла рот тыльной стороной ладони, икнула и поставила туесок обратно.

Рядом с ней заворочался один из детей лет пяти, курносый, с копной чёрных волос, он тихо заскулил, протягивая ручонки. Женщина, по всей видимости являвшаяся его матерью, низко, предупреждающе рыкнула, и ребёнок мгновенно замолчал, съёжился. Она притянула его к себе, сунула ему в рот какой-то кусок тёмного, жёсткого даже на вид мяса, и мальчик тут же вгрызся в него, сопя и чавкая.

Дисциплина. Никаких криков, ведь шум привлекает хищников.

Я обо всём этом читала в книгах, записывала на лекциях, но увидеть вживую, прочувствовать на себе эту жёсткую, безжалостную логику выживания было совсем другим опытом.

И тут я почувствовала чей-то пристальный взор. Кожа пошла мурашками.

Старуха сверлила меня своими тяжёлыми, чёрными глазами. Она не пошевелилась, не села - просто открыла глаза, и эти глаза, маленькие, глубоко посаженные, но острые, как кремневые осколки, уставились прямо на меня. Не мигая, изучающее.

Я затаила дыхание. Потом старуха медленно, с хрустом в суставах, села, подтянула к себе посох и, опираясь на него, поднялась. Накинула на плечи шкуру, сшитую из нескольких кусков - заячьих, лисьих, и ещё чего-то пятнистого, - и заковыляла к дальней стене, туда, где в тени я различила кучу каких-то узлов, связок.

Лекарственные растения?

Она опустилась на корточки, начала копаться, монотонно и ритмично, почти как заклинание, бормоча что-то себе под нос. Доставала пучки, нюхала, откладывала одни, другие прятала обратно. Потом выбрала три связки: одну с желтоватыми, сухими цветками, вторую с тёмными, почти чёрными корешками, третью с какими-то красными сморщенными мелкими ягодами, и поковыляла обратно к своему мини-очагу.

Присела, положила травы на плоский камень у огня, достала костяное шило и начала перетирать корешки, размалывать их в порошок. Движения были медленными, но уверенными, она делала это сотни раз за свою такую непростую жизнь.

Один из приближённых к вождю мужчин сел, потянулся, почесал спину и зевнул. Огляделся, увидел старуху за работой, коротко, уважительно ей кивнул и поднялся. Выдернул своё копьё из земли, проверил наконечник, провёл пальцем по краю, накинул шкуру и вскоре покинул пещеру. Охотник пошёл на разведку, или чтобы осмотреть ловушки? Наверняка. Утренняя проверка территории, оценка погоды и состояния снега, ведь зима в плейстоцене не прощала ошибок.

Ещё двое таких же массивных проснулись следом, и сразу направились к мясу в углу. Там, на крюках из рогов, висели части обглоданных туш. Один из них сорвал длинные, толстые, с остатками мяса рёбра, и притащил к очагу. Сунул прямо в огонь, не церемонясь, и уселся рядом, ожидая, когда мясо прогреется.

Второй мужчина схватил крупную, трубчатую кость и начал выскребать костный мозг ногтями. Чавканье, хруст, сопение - звуки завтрака в первобытном мире.

Мой желудок свело так, что я снова согнулась пополам. Боже! Как же я хочу есть! Настолько, что, наверное, сожру даже голую кость.

Проснулся один из самых младших детей, заплакал и пополз к матери. Та, не открывая глаз, сунула ему грудь, и ребёнок замолчал, присосавшись.

Тут вернулась девчонка, в руках она несла подобие корзины, наполненной чистым, белым снегом. Она высыпала снег в берестяной туесок, поставила у самого края очага, чтобы тот растаял, ведь вода была не менее ценна, чем мясо и тепло.

Ещё одна женщина взяла скребок (плоский кусок кремня с зазубренным краем) и шкуру, наполовину обработанную, и устроилась у стены, подальше от очага. Начала скрести, счищая остатки жира и плёнок. К ней примкнула девочка лет восьми, и костяным шилом принялась прокалывать дырки в другой шкуре, готовя её к сшиванию. Обучение. Передача навыков.

И вот зашевелился вождь.

Все в пещере едва заметно напряглись, я почувствовала это напряжение, как чувствуешь изменение давления перед грозой.

Он сел резко, одним движением, встряхнул головой, огляделся - медленно, оценивающе, задержал взгляд на старухе (она кивнула ему, не прекращая растирать травы), потом на мужчинах у очага (те отвели глаза), потом на мне.

Я замерла, как мышка перед взором огромного голодного кота.

Его глаза были тёмными, почти чёрными, глубоко посаженными под тяжёлыми надбровными дугами. Он смотрел на меня так, как смотрят на вещь, не враждебно, с интересом, оценивающе. Жива? Цела? Убежит ли? Отвёл взгляд, поднялся, и, схватив своё копьё, покинул пещеру, не оглянувшись.

Его соплеменники едва заметно с облегчением выдохнули. Мужчины снова заговорили, женщины продолжили работу, дети зашевелились. Жизнь вернулась в привычное русло.

Я лежала, вжавшись в шкуру. Он не убил меня. Даже не подошёл.

Значит, я ему пока не интересна?

И тут меня озарило! Я поняла, что меня смущало во внешности вождя и его приближённых!

Во-первых, рост. Да, они были массивными, но… слишком высокими. Метр семьдесят, может, даже больше. Настоящие неандертальцы редко превышали отметку в сто шестьдесят пять сантиметров, приземистые и коренастые, будто сама эволюция прижала их к земле, чтобы лучше сохраняли тепло. А эти… Почему они такие рослые?

Во-вторых, конечности. У настоящих неандертальцев они должны быть короче и компактнее. Тут же будто кто-то взял правильные пропорции и растянул их.

В-третьих, лица. Выступающие надбровные дуги, но… Лоб уходил назад не так резко, как должен был. И подбородок, несмотря на тяжёлые челюсти и спутанные бороды, я разглядела намёк на подбородок. Слабый, едва заметный, но он был. А у неандертальцев подбородок отсутствовал напрочь, это сапиентная черта.

Гибриды? Но тогда почему они настолько массивны? И почему черты смешаны столь странно?

Я тихо выдохнула, чувствуя, как по спине ползут мурашки.

Что-то здесь было не так. Что-то фундаментально неправильное. Они походили на неандертальцев, но при этом отличались от них.

Тут со своего места встала старуха, отвлекая меня от размышлений. Она взяла туесок с растопленным снегом и направилась… ко мне.

Сердце ухнуло вниз. Она подошла, остановилась в шаге, посмотрела сверху вниз и протянула туесок. Я не двигалась, боясь ошибиться и разгневать шаманку. Она коротко, зло что-то рявкнула и сунула туесок мне почти в лицо.

Пей, дура!

Я медленно, дрожащими руками, взяла тару. Вода была мутноватой и пахла странно. Сделала глоток, затем ещё один, чуть не поперхнувшись от жадности. Ещё глоток. Ещё. Горло болело, но воды хотелось больше, ещё больше…

Старуха резко выхватила туесок из моих рук, буркнула что-то недовольное и поковыляла обратно. Я осталась сидеть, вытирая рот, и вдруг поняла: она меня напоила. Значит, я ей нужна живой. Но зачем?