Ариец поневоле (тестовый отрывок)

Летний отпуск я решил провести в Германии. Давно хотел посетить эту страну и особенно замок Вевельсберг, считавшийся резиденцией Аненербе и лично рейхсфюрера Гиммлера.

Мне всегда нравились истории о мистических тайнах нацистов, секретном оружии Третьего Рейха, всех этих летающих тарелках и секретных базах фюрера в Антарктиде.

Замок в реальности выглядел мрачнее и суровее, чем на фото. Картинки не передавали исходящих от него гнетущих флюидов. Меня не покидало ощущение, что в старину здесь действительно творились мрачные дела.

Гидом у нас был пожилой интеллигентный человек, «русский немец», давно перебравшийся на родину предков. Рассказывал он исключительно компетентно, а заведя в полутемный круглый зал с высокими узкими окнами, торжественно объявил:

— Внимание! Мы находимся в так называемом зале обер-группенфюреров! Иными словами, генералов СС. По различным данным, здесь нацисты проводили особо секретные ритуалы. Обратите внимание на солярный символ на полу…

Он говорил, а для меня его голос словно отдалился, звуча из какого-то далекого далека. Я другими глазами смотрел на помещение, испытав вдруг сильнейшее дежа-вю. Точно я был когда-то здесь.

Это не назовешь словами: почудилось, померещилось. Нет! Реальность точно сдвинулась, треснула, сквозь трещину проглянуло нечто неведомое.

Гид с увлечением продолжал лекцию, но признаюсь, я не очень слушал. Я был захвачен лишь одним: нужно вернуться сюда одному, втайне от всех…

— …Ну, пойдемте дальше! — бодро объявил экскурсовод. Группа послушно потекла за ним. Я тоже, но по пути сделал вид, что с любопытством разглядываю массивную колонну, чуть приотстал. А так как коридорных изгибов и поворотов здесь оказалось великое множество, то секунд через пять замыкающий турист скрылся из вида.

И я бросился обратно в «зал обер-группенфюреров».

На что я рассчитывал? Не знаю. Но не мог забыть поразительное чувство сдвига бытия, испытанное несколько минут назад. Естественно, я должен был проверить.

Солярный символ на полу — мозаика темного цвета в виде круговой многоконечной свастики. Я глянул на нее, и вновь меня накрыло тем же потрясающим чувством. И уже ни о чем не думая, я шагнул в самый центр мозаичной фигуры.

В первый миг вроде бы ничего и не произошло. Даже успело промелькнуть разочарование. А во второй…

А во второй миг мир перевернулся.

Я ощутил, что каменные стены замка внезапно превратились в призрачные. Они так легко заколыхались, точно под ветром. И меня совсем легко повело, да так, что не поймешь, вверх или вниз… Где небо, где земля — не разобрать, на мгновенье я очутился словно в невесомости, и в странном то ли тумане, то ли сумраке. Это на самом деле было мгновенье, я даже не успел подумать ничего, а в следующий миг услышал чей-то негромкий, слегка тревожный голос:

— Павел! Павел…

Нет! Не так звучало. Это мне по инерции почудилось. Теперь мое имя кто-то произносил как:

— Пауль! Пауль…

Вроде бы то же самое, но с иной фонетикой и интонацией.

По-немецки.

— Что с тобой? Ты в порядке?

Да, это немецкий язык, совершенно точно. И я его прекрасно понимал. И ответил на нем же:

— Да. Да, — как можно тверже, еще не видя ничего.

И я открыл глаза.

Понадобилось усилие, чтобы не вздрогнуть и себя не выдать.

Тот же антураж, что в «зале обер-группенфюреров», только масштаб поменьше. И окон нет, их заменяют круглые электрические плафоны. А так — круглая зала, полумрак, и я стою в центре. И трое мужчин смотрят на меня напряженно, в глазах немой вопрос: «Ну как?!»

Наконец, один, постарше, спросил вслух:

— Зильбер! Ты слышишь нас? Видишь ясно? Как самочувствие?

«Ты», а не «вы» — отметил я, но мимоходом. Поразило меня другое.

Они обращаются ко мне: Пауль Зильбер. Это ведь по-немецки то же самое, что Павел Серебров по-русски! То есть мои реальные имя и фамилия, но исковерканные на немецкий лад. Похоже, я действительно угодил в хроно-переход. Непонятно, почему он активировался именно на мне, ведь я вроде ничего особенного не сделал… Сработал какой-то генетический код? Как бы там ни было, теперь я в другом обличье, другой стране и другой эпохе. Это надо принять как данность и отбросить всякие пустые эмоции, изумление, отказ поверить в то, что это невозможно.

— Нормально, — сказал я, чувствуя, что говорю не просто по-немецки, а на явно выраженном берлинском диалекте. И как-то в комплексе — интуицией, необъяснимым чутьем — угадал, что я очень молодой человек. Подросток лет тринадцати-пятнадцати… Вот потому-то эти дядьки и обращаются ко мне на «ты»!

— Точно? — переспросил другой мужчина, самый молодой на вид.

К этому времени я уже успел отметить винтажный вид всех троих. Костюмы, галстуки, штиблеты — все, как на довоенных фотографиях. Круглые золоченые очки у старшего. Двое других были заметно помоложе, один лет тридцати пяти, второму и тридцати нет. А старшему — он явно был здесь главным — под пятьдесят. Все гладко выбриты, аккуратно причесаны и черты лица у всех самые что ни на есть германские. Старший был сильно лысоват и с сединой, средний — светлый шатен, младший — блондин.

Сомнений больше нет: я в гитлеровской Германии довоенных лет. И я подросток в униформе Гитлерюгенда, и совершенно ясно, что со мной, то есть с Паулем Зильбером, ученые нацисты-оккультисты только что проводили некий эксперимент, в результате которого в этого Зильбера вселилась личность Павла Сереброва.

Не думаю, что это именно тот результат, на который рассчитывали немцы. Но лишних вопросов лучше не задавать. С такими «хозяевами» стоит вести себя предельно осторожно.

— Да, конечно, — ответил я на «Точно?» молодого. — Но немного…

— Что? — так и навострился старший.

— Устал, — признался я. — Знаете, как будто тяжесть тащил наверх. Этаж на пятый. Вроде мешка с песком. И так раз пять-шесть.

Офицеры переглянулись.

— Это понятно, — осторожно произнес главный. — Но ничего, скоро отдохнешь. А сейчас расскажи нам, что ты испытал. В подробностях. Постарайся ничего не забыть.

— Да тут и забывать-то нечего, — я пожал плечами. — Как будто очутился в таких сумерках, что ли… Темно-серый туман. И чувство легкости. Вроде бы лечу. А лучше сказать, парю в этом сумраке. Как цеппелин.

Я действительно описал свои недавние ощущения именно так, как это сделал бы юноша пятнадцати лет.

Они выслушали меня очень внимательно. Переглянулись. Я заметил, что они ждали от меня большего, но и то, что услышали, их удовлетворило. Оно подтверждало какие-то их мысли. Типа: до цели еще семь верст и все лесом, но путь верный…

— Ну, хорошо, — подытожил начальник. — Значит, говоришь, самочувствие в норме?

— Да, только слабость. И знаете, вот так и нарастает… Даже в сон клонит.

— Это естественно, — успокоительно сказал пожилой. И обратился к молодому: — Вольфганг, проводите молодого человека в столовую. И пусть отдыхает до завтра.

Мы пошли коридорами довольно большого здания, скуповато освещенными. И в одном из них встретили моего ровесника, одетого в то же «наци-милитари», что и я: бежевая юнгштурмовка с шевроном-руной, черный галстук, черные брюки. Ремень с латунной пряжкой. Мальчик уже готовился зайти в одну из дверей, когда появились мы.

Он почтительно вытянулся:

— Здравствуйте, доктор Вебер!

— Здравствуй, Генрих. Чем ты занимался сегодня?

— Работали с доктором Баумайстером.

— Ах вот как! Ну, хорошо.

И мы прошли мимо. Однако Генрих успел улучить момент и чуть заметно подмигнул мне. Я на всякий случай постарался подыграть и ответил тем же, даже сумел улыбнуться уголком рта.

Пришли в столовую. Мрачноватая пожилая женщина в белом фартуке поставила на стол большую порцию мясного рагу, зелень, яблочный сок в фарфоровом кувшинчике. Но прежде я отправился мыть руки, и в зеркале над раковиной наконец-то увидел свое лицо. Пауля Зильбера.

На меня смотрел стопроцентный ариец. Да, совсем юный. По-детски мягкие, еще не оформившиеся черты лица. Но обещающие лет через десять твердый облик нордического мачо, воплощение «чистоты германской крови». Светлые волосы, зачесанные на косой пробор. Светло-голубые глаза, тонкие губы, прямой нос. Да! Идеальный образец.

Вебер пожелал мне хорошего отдыха и ушел. Я ел с большим аппетитом, присущим молодому растущему организму. При этом продолжал размышлять о своем новом положении.

Итак, я — юноша Пауль Зильбер, прошедший самые придирчивые расовые проверки, и отобранный в систему Аненербе. Видимо, как подающий надежды в области паранормальных талантов. Гитлеровские евгеники, очевидно, поставили цель вырастить из одаренных образцов арийской молодежи людей со сверхспособностями. Которым читать мысли, видеть будущее, двигать предметы силой мысли — что семечки щелкать. И в недалеком будущем им, этим сверхлюдям, по замыслу мудрецов Третьего рейха, надлежит править миром.

Ну что ж — с чувством злорадной мстительности подумал я — посмотрим! Теперь у вас, паскуды, есть я. Глубоко законспирированный, глубже не бывает, противник. Не разгадаете, хоть наизнанку вывернитесь!

Я ощутил себя Штирлицем на особом положении. Советский разведчик в недрах Аненербе! И моя задача — не дать этим псевдоученым ни единого шанса хоть на какой-то результат. Завести их дрянную возню в тупик. А там, глядишь, и вовсе разнести это паучье гнездо, чтобы и духу его не было!

Но не будем забегать сильно вперед. Цели ясны, но я ведь толком еще и не осмотрелся здесь. Надо вжиться в текущую реальность. Вот задача номер один.

Наевшись, я вышел из столовой обратно в коридор. Подойдя к двери, в которую вошел Генрих, толкнул её. Вошел в комнату.

Очень чисто и скромно. Два окна. Шкаф, стол, стулья. Пять идеально застеленных кроватей в ряд.

Генрих сидел на второй справа. Обернувшись, он так и просиял:

— О, Пауль! Свободен на сегодня?

— Да, — я направился к нему. Он уже переоделся, был в футболке и шортах.

Да здравствует знаменитая немецкая педантичность! На каждой кровати была аккуратно прикреплена деревянная табличка и столь же аккуратно, готическим шрифтом выведены имя и фамилия владельца. Слева направо:

Юрген Фризе. Клаус Шпарвассер. Михаэль Кремерс. Генрих Штрайх. И на крайней справа: Пауль Зильбер.

— Ну, что сегодня у вас было? — серые глаза Генриха горели искренним любопытством.

— Да ничего особенного, — я расстегнул ремень и начал снимать галстук. И рассказал примерно то же, что и тройке экспериментаторов.

Генрих аж присвистнул:

— И это ты называешь — ничего особенного?!

— А что такого? — я с удовольствием освободился от рубахи. — Это лишь первые шаги. Никаких особых результатов я не почувствовал.

— Так-то оно так, — неуверенно протянул Генрих, — но все-таки…

Поглядывая в окно, я определил, что на дворе самый конец лета. День на исходе, скоро сумерки. Наш дом — вилла, окруженная чем-то вроде сада или парка. А покопавшись в прикроватной тумбочке, вернее, в вещах Зильбера, без труда установил, что сейчас 1936 год. И вправду, все еще впереди. Весь ужас Второй Мировой, и красное знамя над Рейхстагом, и долгожданный мир, которого миллионы людей так и не дождутся…

Тут начали подходить остальные ребята. Все примерно моего возраста. Я уже выяснил, что мой день рождения — 12 июля 1921 года. Только что исполнилось пятнадцать. Мелковат, конечно, для пятнадцати. Хотя достаточно жилистый, крепкий и выносливый.

Я вел себя так, словно мы со всеми давно знакомы, старался не брякнуть лишнего. Вроде бы получалось хорошо. И незаметно наблюдал за ними, фиксируя все примечательное в их облике и повадках.

Они были и похожи, и непохожи друг на друга. Конечно, все явно выраженного нордического вида, с правильными чертами лица, прекрасного телосложения. Светловолосые и светлоглазые. Видно, философия Гитлера-Розенберга исходила из того, что люди только такой внешности и могут обладать сверхспособностями. Сама природа положила на них такой опознавательный знак.

Но, разумеется, в чем-то каждый отличался от прочих. Юрген — рослый, изящный, несколько астеничный. Клаус, напротив, невысокий, коренастый, широкоплечий. Остальные, в том числе и я — среднее между ними…

Мне, по сути взрослому человеку с высшим психологическим образованием, нетрудно было повернуть разговоры так, чтобы определить эрудицию, интеллект, общее развитие парней. И я быстро установил, что Клаус, уличный пацан из Моабита, не имея особых знаний, обладает отличной смекалкой, а баварец Михаэль, бормочущий на жутком диалекте, заметно туповат. Но что-то в них всех есть! Вернее, в нас. Что-то особенное, ради чего всех собрали сюда. В проект «Юнгенербе» — это я успел услышать от Юргена и ловко раскрутил его на нужную для меня информацию.

Но перегибать палку я не стал. С настырными расспросами не лез. Наоборот, мне было интересно, что они скажут сами, без моего воздействия.

И они дружно заговорили о только-только завершившихся в Берлине Олимпийских играх. Командная победа Германии приводила всех даже не в восторг, а в бешеное упоение: Дойчланд убер аллес везде, и в спорте, разумеется! Превосходство арийской расы по всем фронтам! Конечно, огорчал мальчишек успех американского негра Джесси Оуэнса в легкой атлетике: как так?! Разве так может быть? Да чтобы какой-то негр… Не хотелось в это верить. Да никуда не денешься! И еще казалось досадным поражение могучего борца Курта Хорнфишера от не менее мощного эстонца Кристиана Палусалу.

Тут вдруг сцепились в споре Михаэль с Генрихом. Последнего слегка утешало то, что эстонец — все-таки тоже ариец. Михаэль же весь напыжился, раскраснелся: финнам и эстонцам он отказывал в этом титуле, и вообще почему-то их недолюбливал. В полемику втянулись прочие, да так, что я стал опасаться: еще чуть-чуть, и подерутся!

Возбужденный Генрих повернулся ко мне:

— Пауль! Ну скажи ты этому ослу! Разве финны — не арийцы? Они же наши верные друзья!

— Тихо, ребята, что вы расшумелись по пустякам? — внушительно сказал я. — Вы оба правы!

— Как это? — удивился Юрген.

— А очень просто.

И я веско разъяснил, что исходно финно-угорские племена, конечно, не арийцы. Но в них за века влилось столько «арийской крови», что сейчас их можно считать таковыми. Ну, почти.

Генрих просиял:

— Вот! Слышал, пень еловый? Ну, Пауль, как здорово объяснил! Вот голова!

И посмотрел на меня с восхищением. Да и прочие прониклись. И это хорошо — мне необходим авторитет в этой компании.

За день все порядком устали, поэтому вырубились почти мгновенно. Я не спал дольше остальных. Лежал с закрытыми глазами, думал, планировал. Да, я теперь нелегал во враждебном окружении, и не должен ничем себя выдать. Да, от меня может зависеть, как повернется судьба мира. Я не могу позволить себе ошибиться…

С тем и уснул.

Утром мы по-армейски резво встали, заправились, умылись и уже собрались идти на завтрак, как в комнату вошел Вебер.

— Смирно! — по наитию крикнул я, и все мы вытянулись в струнку.

— Вольно, — улыбнулся Вебер. — После завтрака всем собраться в Багряном зале! Будет важное сообщение.