Аркан Фамильяра: Наследие Гримм

Серый цвет имел в Крикморе множество оттенков. Серый асфальт после дождя, впитывавший тусклый свет фонарей и хранивший отпечатки протекторов — память о чужих маршрутах. Серые стены древних пятиэтажек, чья облупившаяся штукатурка обнажала слои былых времен — розовый кирпич, желтую побелку, синюшные граффити. Серое, промозглое небо, нависавшее над городом большую часть года, заворачивало его в гигантскую влажную вату, из которой сочилась бесконечная морось. Но самый глубокий и безнадежный оттенок серого жил в маленькой квартирке на окраине, в крошечной квартирке, где обитала Кейт Морган. Это был цвет пыли, одиночества и тишины.

Она идеально сливалась с этим местом, потому что и сама себе казалась серой и неинтересной. Невысокая, худенькая, с бледной, веснушчатой кожей, которая на солнце не загорала, а лишь краснела и через пару дней облезала. Ее глаза были того неопределенного серо-зеленого оттенка, что меняется в зависимости от погоды и настроения, но в Крикморе они почти всегда оставались просто серыми. Рыжеватые волосы, тусклые, как выцветший осенний лист, вились и вечно лезли в лицо, и она механически, почти не глядя, собирала их в толстый тяжёлый хвост на макушке. В свои девятнадцать Кейт выглядела на шестнадцать, а в старых маминых кофточках и стоптанных тапочках — на все сорок: вечно сутулящаяся, словно старающаяся стать еще меньше, еще незаметнее.

Друзей у нее не было — ни давних, ни новых. Они с мамой слишком часто переезжали с места на место, спасаясь то от дорогой аренды, то от сварливых соседей, так что Кейт просто не успевала пустить корни, обзавестись подружками. Школьные годы промелькнули чередой размытых, невыразительных лиц. Да и необходимости в дружбе она, признаться, не чувствовала: ей всегда с лихвой хватало общества мамы. Энн Морган была ее вселенной, защитой и лучшей подругой.

Жизнь Кейт была монотонной, как стук дождевых капель по подоконнику. День сурка, растянувшийся на годы. Работа копирайтером на удаленке, позволяющая не видеть людей, была идеальным убежищем. Она писала тексты о пользе йогуртов для микрофлоры кишечника и прелестях отдыха на курортах, где никогда не бывала. Ее собственный холодильник чаще всего пустовал — заказывать доставку было проще, чем выходить в магазин и встречаться с чужими взглядами. Тишина в квартире нарушалась лишь мерным гудением компьютера, шорохом переворачиваемых страниц любимых книг и тиканьем старых маминых часов в прихожей, которые вечно то спешили, то отставали, но она так и не решилась их выбросить.

Интерьер квартиры был молчаливым памятником ушедшему человеку — ее маме. Тесная прихожая с покосившейся вешалкой, крохотная гостиная, служившая кабинетом и спальней, маленькая кухня с обоями в мелкий желтый цветочек, которые местами отклеились по швам. На стенах — несколько выцветших фотографий: Кейт в пять лет на качелях, мама, улыбающаяся усталыми глазами — царство двух женщин, одной из которых недавно не стало. Мебель была старой, доставшейся от прежних хозяев, с потертостями и царапинами. Диван, на котором спала Кейт, проваливался посередине, и каждую ночь она скатывалась в его теплую впадину, как в норку. Повсюду лежали книги — в стопках на полу, на полках, заваленных бумагами. Если бы кто-то зашел с улицы в эту маленькую квартиру, решил бы, что попал в библиотеку или букинистическую лавку.

Единственным ярким пятном в жизни Кейт были волшебные миры, которые она создавала сама. За своим стареньким ноутбуком, который гудел, как взлетающий истребитель, она была не робкой сутулящейся девушкой, а творцом, создателем чудесных вселенных. Она вдыхала жизнь в изумрудные долины, где резвились единороги, строила замки из облаков для гордых драконов и придумывала сложные, певучие языки для древних эльфийских народов. В этих мирах она была свободна. В них она проживала жизни бесстрашных воительниц, мудрых волшебниц, побеждала зло во имя добра. И хотя она никуда не отправляла свои работы, считая их слабыми в сравнении с любимыми книгами, процесс их создания разнообразил ее тусклый быт и позволял хотя бы на время не грустить о маме.

Писательство было ее спасением, ковчегом и единственным, что осталось от Энн: большинство миров они придумали вместе. Когда Кейт была маленькой, мама рассказывала ей чудесные сказки про волшебных животных, непостижимым образом понимающих людей без слов и приходящих им на помощь в трудную минуту, про магические предметы и удивительных людей, имеющих над ними власть. Наслушавшись этих историй, девочка начинала отчаянно мечтать о котенке или маленьком щеночке, которые напоминали бы духов рода, но они так часто переезжали, что никакое животное не выдержало бы их кочевой жизни. А вот сюжеты остались, и сейчас именно они помогали Кейт преодолевать пустоту, оставшуюся после смерти Энн.

Та тоже была домоседкой, работала на складе крупной компании кладовщиком, имея дело в основном с пыльными коробками и безликими накладными. От вечной пыли и недостатка солнца цвет лица у Энн был выцветшим, землистым, и она все время кашляла, но отмахивалась от тревог дочери: «Не бери в голову, Китти, просто першит. Пройдет!». Она не хотела менять работу, уверяя Кейт, что она идеальна для такого закрытого и не расположенного к общению человека, как она. «Никто не лезет в душу, птичка. Только я и коробки. Тишина и покой». Потом Кейт поняла, что означал этот вечный глухой кашель, раздававшийся по ночам из-за тонкой стены, но было уже поздно… Слишком поздно. Она до сих пор не могла себе простить, что не отвела маму в больницу раньше, и теперь ныряла с головой в выдуманные миры, спасаясь от гнетущего чувства вины. Она писала до изнеможения, пока буквы не начинали плясать перед глазами, лишь бы не слышать звенящей тишины пустой квартиры.

Именно в один из таких одинаково-серых дней, когда Кейт, закутавшись в клетчатый махровый плед, пыталась вникнуть в описание битвы призрачных армий в туманных долинах Аэриндиля, раздался звонок. Не привычный короткий гудок сообщения в сотовом, а настойчивый, протяжный, почти зловещий звонок на стационарный телефон на кухне. Бежевый пластиковый аппарат с дисковым номеронабирателем, настоящий раритет. Кейт не избавилась от него, потому что… Потому что в их тесной квартирке все должно было оставаться так, как было при маме. Вытереть пыль, помыть пол — это одно. А выбросить вещь, к которой, возможно, прикасалась ее рука… это было равносильно предательству.

Девушка вздрогнула, оторвавшись от экрана, и пошла отвечать, плед волочился за ней по полу, как королевская мантия. Кто это мог быть? Телемаркетолог? Инспектор соцслужбы? Не туда попали? Ее сердце неприятно и часто застучало где-то в районе горла. Она ненавидела звонки. Слишком свежо было воспоминание, когда среди ночи телефон вот так же настойчиво затрезвонил, и она в ту же секунду, еще не успев как следует проснуться, поняла — мама не вернется. Это был врач из хосписа. Голос у него был спокойный и усталый.

Трубка показалась холодной и неудобной в руке, непривычно тяжелой после мобильника.

— Алло? — ее голос прозвучал хрипло от долгого молчания.

— Мисс Кейт Морган? — раздался на другом конце вежливый, бархатный мужской баритон. Он звучал так уверенно и спокойно, так непривычно для ее убогой реальности, словно доносился из другого, благополучного и упорядоченного мира.

— С вами говорит Эдгар Джошуа. Я душеприказчик покойной миссис Меган Гримм. Мне необходимо обсудить с вами вопрос крайней важности, касающийся завещания моей клиентки.

Кейт замерла, прижав холодную трубку к уху так сильно, что оно заныло. Меган Гримм? Завещание? Имя было абсолютно незнакомым, чужим. В голове пронеслись обрывки мыслей: мошенники, какая-то изощренная схема, ошибка, чья-то жестокая шутка. Сердце, только что стучавшее в горле, теперь, казалось, провалилось куда-то в пятки.

— Вы… вы, наверное, ошиблись, — прошептала она, глядя на запотевшее окно, за которым моросил все тот же бесконечный дождь. — Я никого не знаю с такой фамилией.

— Ошибка исключена, мисс Морган, — голос адвоката оставался непоколебимо мягким, но в его мягкости чувствовалась стальная основа. — Миссис Меган Гримм была вашей бабушкой по отцовской линии. И она назначила вас единственной наследницей всего своего имущества. Мне бы очень хотелось встретиться с вами лично, чтобы обсудить детали. Это не займет много времени.

В глазах у Кейт поплыли круги. Она почувствовала легкую дурноту. Бабушка? По отцовской линии? У нее не было отца. Вернее, он был, но лишь в виде мифического существа из маминых редких, обрывистых и всегда грустных рассказов. «Он умер, дорогая. Давным-давно, еще до твоего рождения. Не приведи Бог, не спрашивай». И больше — ничего. Ни имени, ни фотографий, ни теплых историй. В конце концов, Кейт даже не была уверена, что ее настоящая фамилия — Морган. Мама однажды обмолвилась, что сменила их общую фамилию, «чтобы начать жизнь с чистого листа». А теперь объявилась какая-то бабушка со странной, сказочной фамилией Гримм и завещанием.

— Я… я не понимаю, — выдавила она, чувствуя, как в горле словно застрял комок, а глаза сами собой заслезились от напряжения и внезапно нахлынувшей обиды на всю эту несправедливую и запутанную жизнь.

— Это вполне естественно, — мистер Джошуа, казалось, улыбнулся на том конце провода, и в его голосе прозвучало легкое, снисходительное понимание. — Все объяснения будут предоставлены в свое время. Предлагаю встретиться завтра, в моем офисе, в два часа. Запишите адрес. Это очень важно.

Он медленно и внятно продиктовал адрес в старом буржуазном районе в центре Крикмора, там, где плечом к плечу стояли чопорные особняки местной знати, потом, не дожидаясь ее ответа, вежливо попрощался: «До завтра, мисс Морган. Желаю вам хорошего дня», — и положил трубку. В ее ушах на секунду воцарилась тишина, а затем раздался короткий гудок. Кейт медленно опустила трубку на рычаг, глухой щелчок прозвучал, как выстрел, в гробовой тишине комнаты.

Она стояла посреди крохотной кухни, глядя в серое окно, за которым моросил все тот же бесконечный дождь. Плед сполз с нее окончательно и грудой лежал на полу. Одиночество, ставшее за год ее непробиваемым панцирем, вдруг зашевелилось, дав трещину. Сквозь него виднелось что-то новое, незнакомое. Откуда-то из глубины души, из-под груд полузабытых детских воспоминаний и взрослой апатии, прорывалось странное, забытое чувство — щемящее, болезненное, пугающее.

Это было любопытство.

Она подошла к окну и провела пальцем по холодному стеклу, оставляя на запотевшей поверхности четкий след. За ним был ее город — серый, предсказуемый, безопасный в своем однообразии. А завтра, в два часа, в центре, в кабинете у незнакомого человека с бархатным голосом, ее ждала тайна, связанная с призраком по имени «отец» и незнакомкой по фамилии Гримм.

Кейт вздохнула, и ее дыхание снова затуманило стекло, скрыв нарисованную линию. Что-то сдвинулось. Что-то вот-вот начнется. К худу или к добру?