Аромат на грани

Ли Ёнджун вышел во двор в серых кроксах. Глина под ногами была прохладной, подмороженной, но ещё податливой — будто не определилась, зима сейчас или весна. Влажный воздух тянулся за ним, прилипал к коже. Над крышами соседей лениво поднимался пар — кто-то кипятил воду, кто-то варил суп, кто-то просто пытался начать день с чего-то тёплого.

Он прошёл к теплице. Внутри, как и всегда, спал жасмин. Он не касался цветов — просто стоял, вдыхая запах: земля, тишина, остатки ночной влаги и тонкая, чуть терпкая сладость белых цветов.

На этом фоне его обоняние словно споткнулось. Он открыл небольшую баночку и вдохнул запах кофейных зёрен — резкий, горький. Чистый. Кофе будил рецепторы. Обнулял. Помогал начать снова.

День только начинался, но в нём уже была усталость — не физическая, а та, что приходит, когда слишком много хочешь.

Он поднял ведро с мусором, как предлог. Как всегда. И вышел за ворота.

На другой стороне дороги, как по расписанию, появилась Пак Юна.

На ней было простое пальто, волосы — волной по плечам, шаг — неспешный. В руках — пакет с мукой. И всё бы ничего, всё бы было обычно, если бы не она сама.

Юна не просто шла — она двигалась, как художник проводит линию по холсту: уверенно, точно, без сомнений. Она выглядела так, будто сама пишет это утро. Из окна их дома тянуло запахом кофе с корицей и свежим хлебом — тот самый тёплый, который поднимает внутри что-то далёкое и родное.

Она улыбнулась. Не ему. Своему мужу — Хон Кантэ, стоявшему на крыльце в спортивной кофте и домашних тапках.

Ёнджун смотрел, как он берёт у неё пакет из рук, касается её плеча. Слишком буднично. Слишком просто.

Именно это бесило больше всего.

Такую женщину не носят, как чашку с мукой. Таких берегут. Таких добиваются.

Он никогда не думал, что станет завидовать мужчине в тапках. Но сейчас — завидовал.

Не из-за машины. Не из-за дома. А из-за того, что каждое утро для него начинается с её улыбки.

Он знал, как её зовут. Знал, что она художница. Что рисует натурщиц и никогда не смотрит вниз, когда идёт по улице — только прямо, с тем самым строгим выражением, которое не спутать ни с чем.

Она была грациозна и серьёзна. Как будто родилась в правильной позе и с правильной тишиной внутри.

Но запах…

Запах у неё был другим — живым, домашним, почти невозможным: цитрусы, свежеиспечённый хлеб и кофе с корицей.

Он вернулся домой с пустыми руками. Внутри было тихо. Воздух напоминал собой утреннее бельё — свежее, чуть влажное. Влагособиратель у двери тихо гудел, собирая остатки ночной сырости. Он разулся, оставил кроксы у порога и прошёл на кухню.

Кофе остыл. Глоток — горький. Но он не поморщился. Только взглянул на кружку так, будто она его подвела.

На втором этаже его ждала мастерская.

Просторная комната с большими окнами, стеклянными флаконами, пипетками, пробирками, сухими лепестками и полосками бумаги, которые когда-то были ароматами, а теперь — просто следы попыток.

Он встал у стола.

Открыл ящик.

Выбрал пробник.

Вдохнул.

Слишком сухо. Слишком скучно. Слишком не Юна.

Следующий — грейпфрут. Резкий, почти дерзкий. Но без тепла.

— Нет, — сказал он. — Не так. Совсем не так.

Ёнджун взял листок и начал чертить формулу:

•Цитрус — 1 капля

•Тёплые древесные — 3

•Запах утреннего теста — найти эквивалент

•Капля молчания

Он усмехнулся — немного по-детски. Никто, кроме него, не понял бы, как пахнет молчание. Но он знал. Потому что чувствовал его каждое утро, когда видел её.

Молчание — это когда ты не нужен.

Он подошёл к окну. Юна уже ушла. Дом напротив будто потускнел.

Он снова вдохнул пробник. Затем включил лампу и начал работать.

Этот аромат не будет продаваться.

Он не для мира.

Он — для одного единственного мгновения, которое нужно было сохранить.

Чтобы однажды, когда станет особенно пусто, можно было открыть крышку и вдохнуть её.

И вспомнить, как это — смотреть на женщину, которую никогда не получишь, но без которой уже не получится дышать.

Он провёл рукой по щеке, чувствуя скулу — резкую, точно очерченную. Янтарные глаза блеснули в отражении стеклянной полки.

Тело у него было как у человека, который знает цену здоровью, но не культивирует его.

Лицо — как у того, кто не привык сомневаться. Особенно в зеркале.