Аша Друдж

Много лет я скитался по морям, и вовсе не гнев Посейдона не пропускал меня домой, как то случилось с легендарным Одиссеем – в плен меня взяли две вещи: жажда возмездия и страсть к познанию. Мир представляется нам всегда лишь при помощи теней, а видеть объекты «как есть» и было задачей смелого юноши, сбежавшего из родного дома в Ниневии в поисках Истины. И, хоть в этом поиске я преуспел за свою долгую жизнь, но полагаю, что истинное зрение нам, смертным, увы, не доступно – лишь богам, или им уподобившимся, богоподобным.

Не каждый человек сумеет зайти далеко в направлении Истины, и дело тут даже не в невиданном доселе размахе моего путешествия, охватившем весь, без исключения, бескрайний мир – дело во внутренней отваге и мужестве, что не позволят отвернуться от кошмаров сути вещей в самый ответственный момент. Глядеть на Истину необходимо пристально. Не отводя глаз. Да и смотреть на неё требуется душой – только ею можно видеть. Глаза же нам подарены для того, чтоб мы ими обманывались – это, пожалуй, первая истина, которую следует уяснить при чтении этого моего последнего творения, рассказывающего о пути и о том, как я собрал древние знания и концентрировал их в Книгах.

В этом мемуаре я хотел бы описать свой нелёгкий путь прежде, чем лапы забвения коснутся меня…

Ниневия, как и вся великая Персия, растянувшаяся почти на весь мир – уже тысячи лет пребывала под безраздельной властью ночи. Клыки тёмных властителей каждый день вспарывали тысячи человеческих глоток в оголтелой жажде крови. Детей отбирали у матерей – их швыряли в загоны, мало отличающиеся от свинарников. Никто не знал, что творилось в этих мрачных вольерах, но никто оттуда не возвращался. Дети взрослели, плодились там, как кролики, затем старились и умирали, обречённые на жизнь, полную мучений и издевательств, на жизнь скота.

Зато, к благу всех остальных человеческих рабов, пленники уплачивали кровавый налог, позволяя остальным людям существовать. Пусть и в постоянном страхе, но в относительной вольности. Мне же посчастливилось принадлежать к числу свободных – я родился в семье эллинского купца, осевшего в Ниневии после долгих странствий, а потому я знал греческий язык и уже с детства прикоснулся к трудам великих философов, распаливших в моём сердце страсть к познанию.

Я почти не помнил больших восстаний. Люди за тысячи лет гнёта сделались безропотными. Что они могли противопоставить властителям? Их силе, потрясающей быстроте и многовековому опыту битв? Я видел, как филигранно бьются Бессмертные – их сила привела меня в ужас, подавила мою волю. Люди могли противопоставить Бессмертным лишь дневной свет. Мятежники распахивали ставни, поджигали крыши – чтобы Бессмертные, соприкоснувшиеся с лучами Солнца, сгорели дотла. Однако едва наступала ночь – любой едва начавшийся мятеж оказывался подавлен, а жители поселения превращались в еду. Выпивали всех без исключения. Даже если большинство из них не поддерживало мятеж.

Я был рождён в страшном мире, но, что удивительно, об этом задумывались немногие – и я был в числе этих самых немногих. Отец привил мне свободолюбивые нравы непокорённых эллинов, и мне поначалу было непонятно, почему сам отец не остался на родине, а пустил корни во вражеском зверином логове.

Ещё в юношестве, склонный к мятежу, я тайно познал учение Заратустры. Тогда я узнал, что праведные люди, приверженцы Аши, то есть, добра, правды и истины, должны побеждать Друдж – ложь, зло и разрушение – при поддержке бога Ахурамазды. Праведные люди должны мешать приверженцам зла губить мир. Именно поэтому учение Заратустры переживало гонения – оно несло прямую угрозу кровавым властителям, боящимся дневного света; ибо согласно учению они принадлежали злу. Жрецы были правы – вампиры принадлежали Изнанке.

Учение, однако, казалось мне поверхностным. Чего-то в нём не хватало. Жрецы вот уже на протяжении столетий собирали вокруг себя жаждущих освобождения; всё больше становилось последователей Заратустры, и когда их станет очень много – жрецы обещали, что кровавые властители будут повержены.

Я же быстро задался вопросом: если учение существует целые столетия, и если оно ведёт за собой тысячи мужей, то почему ещё нигде не случилось огромного восстания? Почему приверженцы Аши не нанесут, наконец, сокрушительный удар по тьме? И ответ был кошмарен: жрецы сами не осознавали, что всем из тени управляли кровавые властители, собиравшие таким образом всех самых опасных в одном месте, а затем уничтожая мощным и точным ударом. Поэтому и не было никаких серьёзных мятежей за столетия…

Моя прежняя жизнь была разрушена до основания в один день. Местный сатрап многие годы растягивал хитрую паутину, а затем решил быстро схлопнуть ловушку.

Я едва убежал из Ниневии в момент расправы – сотни последователей Заратустры были собраны в тайном храме под странным предлогом, показавшимся мне подозрительным. Судьба их была мне неизвестна, но я слышал отчаянные крики и мольбы о пощаде, когда стоял неподалёку. Я ринулся к дому. Но и туда дотянулась когтистая лапа Бессмертных. Мою семью жестоко перебили, а отца взяли в плен – он оказался лазутчиком, посланным в эти края македонским царём Аминтой…

Я, рыдая от страха и скрываясь в неприветливых закоулках, с большим трудом добрался до окраины города. На берегу Тигра я нашёл небольшую лодку, неумело спрятанную в зарослях – с неё и началось моё длительное путешествие, которому позавидовал бы сам Геродот…

Силы света не могли достойно противостоять силам зла, ибо зло так глубоко укоренилось в этом мире, что для победы над ним требовалась воистину демоническая хитрость.

Я покинул родной дом в слезах. И ещё долго размышлял, куда мне примкнуться и как быть дальше. Меня ждала судьба нищего попрошайки, оборванца из подворотни – в Персии мне места уж точно больше не было. И если учение Заратустры оказалось ловушкой, то я решил попытать судьбу далеко на востоке, где распространялось молодое учение, едва мне знакомое по отдалённым слухам. Следовало бежать из Персии, а на восточные земли, к тому же, слабо распространялась деспотия вампиров – там я мог бы найти безопасность.

Я не знал пути, у меня не было ни карты, ни средств к существованию; мне приходилось много разговаривать с прохожими, много врать, лгать; я искал пропитания в каждом встречном городе, в каждой попутной деревне; и метался я ровно до тех пор, пока на берегу залива мне не встретился торговец, державший путь в те же земли, куда направлялся и я – к тому же торговцу были нужны помощники, а я умел складно говорить, умел читать и писать, что редкость среди людей.

Если бы я отправился в плавание через залив в одиночестве на той жалкой украденной лодочке, то наверняка утонул бы, отправившись в царство Аида через воды Посейдона; а если бы я пошёл на восток пешком, то истёр бы ноги, умер от жажды в пустынях, оказался бы похищен горцами, или сгорел бы от бесчисленных лихорадок, коими кишели густые и таинственные восточные леса, полные, к тому же, неведомых зверей и чудовищ. Но мне повезло найти доброго попутчика.

Корабль шёл по переменчивому морю, то жаркому и тихому, то бурному и смурному. Я помогал команде управляться с канатами, обучаясь мореходному делу, а иногда прикладывался к вёслам, выдыхаясь и надрывая спину. В портах мы выясняли цены, скупали задёшево то, что можно было продать в других местах задорого, и торговали тем, что уже имели, если видели в этом выгоду или необходимость. Со временем я учил язык тех мест, куда держал путь, чтобы суметь понять светлое учение некоего мудреца по имени Будда.

Корабль вырвался из залива в океан. Пустынные земли постепенно сменялись лесистыми. Бесчисленные реки впадали в океан, и путешествуй я один – я бы потерялся в них, и пропал бы, даже если бы каким-то чудом сумел до них добраться… Казалось, что мы уже прибыли в заветные волшебные края, но на самом деле ещё предстоял долгий путь – земли востока были потрясающе огромны.

Мы обошли колоссальный материк, посещая богатейшие прибрежные города, находившиеся под властью вампиров, но власть их была здесь слаба и часто оспаривалась людьми. В некоторых самых глухих и отдалённых местах свою власть сохранили даже человеческие правители, пусть и вынужденные платить кровавую дань бессмертным соседям.

Мы вошли в могучую реку Ганг – и стали держать путь на север. И чем дальше мы заходили, тем слабее становилась власть вампиров, тем более свободными и весёлыми становились встречаемые нами люди, но тем и более глухими становились края.

Прощаться с торговцами было тоскливо, и я всерьёз подумывал оставить затею, ибо нашёл себе и друзей и вполне сносное дело, но восторженные рассказы последователей Будды, встречавшихся на пути, разожгли во мне непобедимое любопытство: ведь святые могли, по слухам, обрушать горы, летать в небесах и испепелять нечисть одним взглядом.

То были светлые земли, лишённые суеты и не очернённые жестокостью бессмертных, монастырь Наланда поразил меня красотой храмов и библиотек. Кристально чистый воздух звенел над головой, прозрачные водопады, утопали в пышной зелени, а высокие и величественные горы синели далеко на горизонте. Очутившись в храмах Наланды я почувствовал нечто особенное, чего не чувствовал в храмах Заратустры, а задав светлым монахам волновавшие меня вопросы – я посветлел и сам.

Я узнал, что Будда уже давно умер или, как говорили монахи, достиг особенного бессмертного состояния души, полного блаженства и счастья. Молодое, но мощное учение постепенно распространялось по миру верными учениками Будды. Но учению было непросто в землях, захваченных вампирами, как и любому учению, способному пробудить свободолюбие. Учение мудреца было способно ответить на мои вопросы. Но монахи не хотели делиться всеми секретами с иноземцем. Я вынужден был учить их язык и долгие годы служить при монастыре нищим работником, выполняя самую грязную работу и пытаясь заслужить доверие.

Моментами казалось мне, что монахи издевались надо мной, что они никогда не будут воспринимать меня, как равного. Однако всё это оказалось лишь частью обучения, а сам я был так сильно впечатлён мудростью монахов, их силой, их долголетием, что не мог позволить себе отступить даже под страхом смерти. Моё тело крепло от тяжёлой работы и от беспощадных тренировок, которым Учитель подвергал всех – нас учили сражаться, чтобы мы могли отстоять земли монастыря в случае угрозы извне.