Аспид царя неведомого

– Васька, ах ты, аспид царя неведомаго! Говорила я Степаниде Карловне, ничё путнего из тебя не выйдет!

– А я чаго…

– Чаго, чаго, всё поразворотил, а мне как его теперь складывать, а?!

– А я чаго…

– Иди уже отсюдава...

Васька и пошёл куда глаза глядят. А глаза его известно куда глядели – к Маньке во двор.

А Манька не будь дура, всё в дыру заборную услушала. Ждёт Васеньку, готовится. Щёки свёклой нашоркала, бока юбками невообразимыми обтянула. Вся такая из себя приготовилась. Всё представляет Васеньку на коне, то в яблоках, то на вороном, а всё к Маньке во двор заезжает, вывёртывается всячески. А Васенька, да в рубахе расписной, с петухами красными, да с различными загогулинами замысловатыми. Ну прямо красавец какого нигде на свете и не сыскать. Такие вот у Маньки фантазии, девичьи воображения всевозможные.

А Васька шёл к Маньке, шёл, да вдруг встал, словно ноги в землю закопались. Мысля одна у Васеньки в голове пронзилась и ничего не понятно стало. А мысля простая – ежели аспид царя неведомого, так надо бы царя этого обнаружить, а иначе как же это получается, Васька вроде как какого-то царя, а какого – неведомо?

В общем, заволокло Василию всю умственную суть, да так заволокло, что и свет не мил, и про Маньку забыл. А Манька не будь дура, выскочила за ворота и давай Васю к себе подтягивать, ты, мол, чагой-то удумал здесь? А Васька только руками машет, как глухонемой мычит что-то, да сказать никак не может. Ведь как он Маньке суть умственную объяснит, когда и сам ничего не знает.

Заболело у Васеньки под грудными шевелениями, затянуло в кадыке от бессмысленной тоски и решил он, баста, надоело, пойду царя своего искать. Рубаху только снял и Маньке на запоминание оставил, бросил сурово: «Вы, это, того значитца, ожидайте, гражданка Маня, тыл, так сказать, укрепляйте».

И пошёл по дороге.

***

Шёл полдня.

А здесь как из-за угла мужичок вертлявый, мол, здрасте-приветствую, куда да чаво?

– А ты откудова выпал такой оборотистый?

– Так это, оно ж дорога прямая, а потом и своротки начинаются.

– Мне своротки не надобны, прямую суть хочу найти.

– А ты чего выискиваешь, какова суть та искомая?

– Царя неведомого разъясняю себе. Себе, да тётке своей двоюродной чтоб рассказать. Она же живёт в сплошном мучении, аж криком ругается на меня от неизвестности своей полной, тоскует значит по знанию-то.

– Царя обнаружить – это дело хитрое, так просто и не разъяснить. Только ты вот скажи мне, каков твой капитал для знания?

– Так мне это не ясно, может и нет у меня капитала никакого. Ты расскажи, что это за дело такое, а там и выскажу всё требуемое?

– Ну здесь, значится, так разъясняют. Вот чего ты можешь навыком своим показать, плотницким может, или каким монтажным?

– Ну, могу дровяное дело сладить, порой как рука разойдётся, так и три поленницы наломаю за день.

– Эге, это, брат, не дорогого нынче стоит, рупь за час, а то и полтинник медный. Значит капитал из тебя... – дядька прищурился вдаль, примерился зрачком на солнечный остаток: - Рубликов пять за день, а с выходным отдыханием за месяц полсотни выйдет.

Васька потёр грудину и набычился на дядьку:

–Это ты ж чего, меня так деньгой посчитал что ли?

– А чего ты хотел, так весь свет уж тыщу лет подсчитывает, а то и поболе.

– Как дам тебе в лоб сейчас, чтоб и свет такой даром провалился. Что ж это за свет такой, где людское естество по дровяницам наколотым разъясняют!

Дядька бочком, бочком, да от Васьки в овраг спрятался, затерялся в сырости подвечерней и след простыл, словно и не было его.

«Фу ты, пропасть какая, видно померещилось мне от усталости, надо бы прилечь, сном поправиться. Вон во мне потенциял какой гудит, – думал Васька засыпая, - А это что же такое, даже смешно и представить, чтобы такой потенциял рублём мерили… Помнится домину такую дед выстругал, сколько десятков годов стоит и будто вчера поставленный… Это ж что же, и дед мой капиталом намериться теперь станет, по домине отстроенной… Так помер он и в досках теперь заколочен, штук десяток их на гробину пошло, помню, да материяла три метра кумачёвого…»

Навалилось на Ваську думой и заботой, потемнело в голове да и сон без всяких прикрас стянул организм, замерло размышление.

***

Поутру проснулся Васенька, телом выпрямился и дальше пошёл.

Известное дело, что если куда пойдёшь, так всё народ попадаться по дороге будет. Дорога дальняя ли, близкая ли, а народец один и тот – барахольщики, гадатели да всякие прощелыги.

Нет-нет, да попа встретить можно, вот Васенька и встретил.

А поп прямо как из-под земли-матушки вынырнул и давай Василию голосить, делая торжественное лицо и немного каменея от напряжения:

–В руце вестимо-о-о, блажети ходя-я-яши-и-и-и, глаголя и жи-и-и-ите-е-е по агельскому чи-и-ину-у-у и ве-е-еда-а-а-ти-и-и о тако-о-о-и-и-и-исти-и-и-ине-е-е-е! – после песнопения поп пожевал губами и трижды присел, разводя руками по сторонам обозримого пространства.

– И чаго это? – Васенька пытливо потряс попа за воротники. - Ты мне суть разьясни, чаго песни-то распевать по словам и делу непроглядные.

– Ты, знаешь ли, – поп неуютно поёжился, - ты меня не притесняй, мы сами здесь назначены по службе.

– Суть мне нужна, а служба твоя одно мучение непроглядное и тоскливое, – Васька, почуяв несмысленность собственного стояния и прижатого попа, хмуро ослабил хватку.

– Какой нам позумент выдали по одёжке, такой и повторяем, остальное не нашего ума дело, – поп вывернулся ужом из Васькиных кулаков и пошёл гоголем куда-то в сторону, где вдали маячило золотистое марево созревшего поля.

Поёрзал Вася пятернёй по груди, подождал немного, да и дальше пошёл. Только никого больше он на дороге не встретил. Видно закончились встречные. Одна суть умственная и осталась Василию, да тишина стрекочущая над полями бескрайними, да непостигаемость древняя, таёжная.

***

А что было дальше, о том никто толком не знает.

Видали будто над солнечным небесным жаром то ли марево, то ли колесницу огненну. А в колеснице кони и в яблоках, и вороные по парам запряжены, гривы кудрявые – раскидываются на бегу, огнём полыхают.

И стоит в колеснице Василий, в рубахе расписной, с петухами алыми, а Манька сбоку на приступочке сидит счастливая и на Васеньку с обожанием поглядывает. И овевают Васину голову смыслы невообразимые, как юбки у Маньки, а суть одна неизреченная на лице прописана.