ATG: Черный лист

Тьма.

Не та, что приходит со сном, густая и вязкая, как смола забвения, убаюкивающая и лживая. Эта была другой. Тонкой, хрупкой, похожей на заиндевевшее стекло, готовое треснуть от одного неверного вздоха. И он не дышал. Лежал неподвижно, слушая, как чужая, незнакомая кровь лениво ползет по венам, как слабо и прерывисто стучит чужое сердце. Его собственное сердце давно остановилось. Он помнил этот момент с безупречной, фотографической ясностью – холод Бездны Ничто, разрывающий его на атомы, и лица тех, кого он утащил за собой в небытие.

Сознание возвращалось не потоком, а осколками. Осколками льда, впивающимися в теплую, живую плоть, которая не имела права быть его. Первым пришло ощущение. Боль. Тупая, ноющая, застарелая боль в каждой точке, где должны были бы течь потоки внутренней силы. Каналы были не просто повреждены – они были мертвы. Разрушены до основания, словно по ним прошелся легион небесных карателей, оставив после себя выжженную пустыню. Знакомая боль. Привычная. Почти родная. Она была якорем, который не давал его разуму, его выжженной душе, окончательно раствориться в безвременье. Эта боль была доказательством того, что он все еще существует, пусть и в этой жалкой, сломанной оболочке.

Вторым пришел вкус. Приторно-сладкий, с омерзительным металлическим послевкусием, которое он узнал бы и в аду, даже если бы его язык сожгли дотла. Порошок Разящего Сердце. Какой жалкий, предсказуемый выбор. Яд для дилетантов. Чтобы разбить сердце, нужно сначала его иметь. А этот состав... грубый, слишком много примесей, слишком очевидный след на языке и в крови. Рассчитан на то, чтобы убить калеку, чье тело и так было полем боя для десятка недугов. Убить тихо, списав все на природную слабость. Жалко. Неизобретательно. Как и все они, эти мелкие интриганы Города Плывущих Облаков, чьи имена он давно забыл, но чьи судьбы теперь снова лежали на его ладони, как пыльные, никчемные монеты.

Третьим – запах. Пыль, въевшаяся в дерево и ткань, дешевые благовония, пытающиеся скрыть затхлость, и что-то еще… что-то живое. Тревога. Да, тревога имела свой запах. Смесь пота, страха и надежды.

И только потом, когда инвентаризация этого чужого-своего тела была завершена, когда каждый симптом был опознан и каталогизирован с холодной точностью а, он позволил себе открыть глаза.

Красный.

Кричащий, вульгарный, агрессивный красный цвет бил по сетчатке, словно раскаленная кочерга. Красные шелковые ленты, свисающие с балок потолка, похожие на артерии, вырванные из тела гиганта. Красные бумажные фонарики с вычурными иероглифами «двойного счастья», которые казались издевательской насмешкой. Красное одеяло, колючее и дешевое на ощупь, расшитое золотыми нитями, которые уже начали тускнеть и распускаться, как гнилые сухожилия. Комната была не просто украшена к свадьбе. Она была задрапирована в цвет крови и позора. Его мавзолей. Они нарядили его гробницу для праздника, не зная, что покойник уже встал. Какая предусмотрительность.

Он медленно, с усилием, которое стоило бы титану сдвинуть гору, повернул голову. Скрип старой кровати прозвучал в оглушающей тишине комнаты как треск ломающихся костей.

Дверь распахнулась без стука, и в проеме, залитом ярким, безжалостным утренним светом, замерла фигура. На мгновение его дыхание, такое ровное и контролируемое до этого, сбилось. Время, которое для него превратилось в застывшую реку черного льда, вдруг снова потекло, но не вперед, а назад, в прошлое, которое он считал пеплом, развеянным по всем мирам.

Сяо Линси.

Она была точно такой, какой он ее запомнил. Не той, чье лицо искажено отчаянием и горем, не той, что стоит на коленях в грязи, моля о пощаде для него. Этой. Юной. Беззаботной. С двумя смешными косичками, которые подпрыгивали в такт ее шагам. С глазами, в которых еще не отражалась вся скорбь мира, вся тяжесть его грехов. Ее лицо… оно было еще не сломлено. Цельное. Чистое. Как тончайшее, безупречное стекло, на котором еще не появилось ни одной трещины. Смотреть на нее было почти физически больно. Это был не дар небес. Это была самая изощренная пытка. Призрак из прошлого, который почему-то был живее его самого. Эхо, ставшее плотью.

«Сяо Чэ, ты наконец-то очнулся!»

Ее голос. Он ударил по нему, как погребальный колокол. Не громко, но вибрация прошла до самого основания души, туда, где уже ничего не было, кроме выжженной пустоты. Это был тот самый голос, который он слышал в своих редких, кошмарных снах, зовущий его из бездны.

Она подбежала к кровати, ее лицо выражало смесь облегчения и детского беспокойства. Она еще не знала, что беспокоиться нужно не о нем. Беспокоиться нужно было о мире, в который он вернулся.

«Ты так напугал меня и дедушку! Лежал, как мертвый, не дышал совсем…»

Он смотрел на нее. Не глазами шестнадцатилетнего Сяо Чэ, слабого и растерянного. Он смотрел на нее глазами Повелителя Дьяволов, глазами существа, которое видело, как вселенные рождаются и умирают в пламени звезд. Его взгляд был тяжелым, оценивающим, почти хищным. Он видел не просто девушку. Он видел долг. Самый страшный, самый неотвратимый долг, который только можно вообразить. Долг, написанный кровью и слезами. Долг, который он уже один раз не смог выплатить.

«…Маленькая Тётя».

Слово сорвалось с его губ прежде, чем он успел его остановить. Голос был хриплым, чужим, словно ржавый механизм провернулся после столетий бездействия. Это прозвучало не как нежное обращение. Это прозвучало как констатация факта. Как имя на могильном камне, которое он читал вслух.

Она на мгновение замерла, удивленная этим холодным, отстраненным тоном, но тут же списала это на его слабость после обморока. Ее мир был еще слишком прост, чтобы распознать такие оттенки. Она снова засуетилась, поправляя на нем колючее красное одеяло, ее пальцы были прохладными и заботливыми. От их прикосновения к его лбу хотелось отшатнуться, как от огня, как от прикосновения раскаленного железа. Он сдержался, превратив этот порыв в едва заметную дрожь, которую можно было принять за озноб. Ее забота была ядом, куда более сильным, чем тот, что еще оставался в его крови. Она напоминала о том, что у него снова есть что терять.

«Тебе лучше? Доктор Сето сказал, что это просто от волнения перед свадьбой… Ты так переволновался, бедняжка. Но теперь все хорошо! Сегодня твой большой день! Ты женишься на первой красавице Города Плывущих Облаков!»

Свадьба. Ся Цинъюэ. Еще один призрак. Еще одна открытая, кровоточащая рана. Он слушал ее щебетание, и каждое слово было иглой, вонзающейся в его память. Она говорила о празднике, о будущем, о счастье. А он видел только кровь, предательство и пепел. Весь этот мир, такой яркий и живой в ее глазах, для него был лишь гигантским мавзолеем, наполненным призраками тех, кого он уже оплакал. Они все еще ходили, дышали, смеялись, не зная, что давно мертвы. И он, главный призрак, вернулся на собственные похороны, чтобы стать распорядителем на этом пиру обреченных.

«Да», — выдавил он, и звук показался ему чужим.

«Понимаю».

«Не волнуйся».

Маска слабого, едва пришедшего в себя юноши сидела на нем идеально. Он знал эту роль наизусть. Он играл ее всю свою первую юность. Но теперь это была не жизнь, а представление. Он знал эту пьесу. Каждое движение. Каждое слово. Но финал... Финал он перепишет. Даже если для этого придется сжечь театр дотла вместе со всеми зрителями.

Она еще немного посуетилась, пообещала принести ему воды и чего-нибудь поесть и выпорхнула из комнаты так же стремительно, как и вошла, оставив за собой шлейф из запаха юности и неоправданных надежд.

Тишина снова обрушилась на него, но теперь она была другой. Осмысленной. Рабочей. Шока не было. Отрицания. Паники. Эти эмоции – для тех, у кого есть будущее. У него же было лишь прошлое. И миссия.

Он медленно, превозмогая боль в каждой клетке, поднял левую руку. Кожа была бледной, почти прозрачной, под ней просвечивали синие нити вен. Рука юноши. Слабая. Беспомощная. Но на ладони, прямо в центре, проступало тусклое, зеленоватое пятно, похожее на трупное.

Он смотрел на него, и в глубине его сознания, в том месте, где раньше бушевала ярость размером со вселенную, теперь царил ледяной покой. Он не думал. Он знал.

Ядовитая Небесная Жемчужина.

Он закрыл глаза, концентрируясь на этом пятне. И почувствовал это. Едва заметный, но безошибочный переход. Словно его сознание просочилось сквозь тонкую мембрану реальности и оказалось в ином пространстве. Пустом. Тихом. Наполненном мягким, изумрудным светом. Пространстве Жемчужины. Она была здесь. С ним. Как и тогда.

Это было не чудо. Это не было даром небес или проявлением милосердия судьбы.

Это был первый актив, возвращенный в его арсенал. Первая гиря, брошенная на весы. И он знал, что очень скоро ему понадобятся и другие. Потому что долги нужно платить. Особенно те, что платятся кровью.

***

Дверь снова скрипнула, впуская в комнату полосу солнечного света, в которой лениво танцевали мириады пылинок. Каждая пылинка – хрупкий, мимолетный миг, который можно разрушить одним неосторожным движением. Один неверный порыв – и все разлетится. Он смотрел на их безмолвный, хаотичный танец, и это зрелище успокаивало его, заземляло, не давая бездне воспоминаний поглотить остатки его разума. Вслед за светом в комнату вошли двое.

Первым был дедушка, Сяо Ле. Его лицо, изрезанное глубокими морщинами, было похоже на карту пережитых страданий. Каждая складка у глаз, у рта – это шрам, оставленный горем и разочарованием. Юнь Чэ смотрел на него, и видел не просто старика. Он видел первый бастион, который нужно было укрепить. Первый якорь, который не должен был сорваться в шторме, что он собирался поднять. Беспокойство в глазах деда было почти осязаемым, густым, как утренний туман над рекой. Этот человек был его единственной семьей. Его фундаментом. И в прошлой жизни этот фундамент треснул под тяжестью его, Юнь Чэ, судьбы. Не в этот раз.

Вторым, семенящим следом, был доктор Сето. Самодовольный, с жидкой бородкой и бегающими глазками, от него пахло смесью сушеных трав, плесени и собственной важности. Юнь Чэ помнил его. Помнил его диагнозы, его снисходительные вздохи, его скрытое презрение к «калеке из клана Сяо». В прошлой жизни этот человек вызывал у него раздражение. Сейчас – лишь холодное, отстраненное любопытство патологоанатома, изучающего интересный экземпляр насекомого. Его можно было раздавить одним щелчком. Но пока он был полезен. Как часть декораций.

«Дедушка», — его голос все еще звучал слабо, но в нем появилась выверенная нотка твердости. Он слегка приподнялся на локтях, изображая усилие, которое было вполне реальным для этого хрупкого тела.

Сяо Ле подскочил к кровати, его рука легла на плечо внука. Рука была сухой и теплой, от нее исходила волна искренней, неподдельной тревоги. «Чэ'эр, как ты? Этот старик чуть не сошел с ума от страха! Ты не должен так пугать дедушку!»

Юнь Чэ позволил себе слабую, вымученную улыбку. Прости, дедушка. Я еще не раз тебя напугаю. Но это будет страх за моих врагов, а не за меня. «Прости. Просто… немного переволновался. Все-таки такой день».

Доктор Сето, откашлявшись, чтобы привлечь к себе внимание, подошел к кровати и бесцеремонно взял его за запястье, прикладывая свои влажные, неприятные пальцы к точке пульса. Он нахмурил брови, изображая глубокую концентрацию. Дешевая игра. Он проверял пульс, когда нужно было проверять душу. Он искал болезнь в ручье, не видя, что сам источник отравлен.

«Хм… Пульс слаб и прерывист, но стабилен. Внутренняя энергия в полном беспорядке, но это для юного мастера Сяо привычное состояние», — изрек он с видом оракула, открывшего великую тайну. Какая восхитительная, непрошибаемая тупость застыла на этом лице. Хотелось проверить, есть ли за этим лбом хоть что-то, кроме самых примитивных инстинктов. «Похоже, это действительно был лишь обморок от чрезмерного душевного напряжения. Ничего серьезного. Я пропишу несколько укрепляющих отваров, и к вечеру он будет как новенький».

Как новенький. Он смотрел на треснувший сосуд и не видел, что внутри него теперь не вода, а расплавленный металл, готовый прожечь все вокруг. Юнь Чэ молча слушал этот фарс. Нужно было усыпить бдительность. Не только этого шута, но и всех, кто мог наблюдать.

«Спасибо, доктор Сето. Вы очень помогли», — сказал он ровным, тихим голосом, вложив в него ровно столько благодарности, чтобы это выглядело искренне. Ложь была не просто инструментом. Она была его броней, его оружием, его воздухом.

Когда доктор, получив свою плату и порцию лести от Сяо Ле, удалился, дедушка снова сел на край кровати. Его тревога немного улеглась, сменившись тяжелой, застарелой грустью.

«Чэ'эр… Если ты не хочешь этой свадьбы… Ты только скажи. Клан Ся не посмеет давить на нас слишком сильно. Твое здоровье важнее…»

Он говорил это, но Юнь Чэ слышал в его голосе сомнение и отчаяние. Он знал, что отказ от этого брака станет последним гвоздем в крышку гроба репутации клана Сяо. Он видел всю картину целиком, со всеми ее скрытыми течениями и будущими последствиями. Свадьба с Ся Цинъюэ была не просто союзом. Это был ключевой узел, который нельзя было рубить. Его нужно было распутать. Или перерезать другие, менее важные нити, чтобы ослабить его.

«Дедушка, все в порядке. Я хочу этого», — его голос был тверд. «Ся Цинъюэ станет моей женой. Я не опозорю ни тебя, ни клан».

Это была правда. Но дед услышал лишь поверхностный смысл. Он не собирался позорить клан. Он собирался сделать так, чтобы само название клана Сяо заставляло все остальные кланы бояться даже дышать.

Сяо Ле с облегчением вздохнул. Он был простым и честным человеком, и эта простая, честная ложь была для него как бальзам на душу. Он еще немного посидел, давая наставления, которые Юнь Чэ слушал с вежливым вниманием, пропуская их мимо ушей. Его разум уже был далеко. Он прокладывал маршрут. Обезвреживал мины на годы вперед.

Когда дедушка ушел, в комнату снова вернулась Сяо Линси, на этот раз с подносом, на котором стояла пиала с дымящейся кашей. Запах был простым, домашним. Он на мгновение выдернул его из ледяных чертогов его разума, напомнив о мире, который он поклялся защитить.

Она поставила поднос на столик и помогла ему сесть, подложив под спину подушку. Ее движения были полны той самой заботы, которая в прошлой жизни стала ее слабостью. Его слабостью.

«Вот, поешь. Тебе нужны силы», — сказала она, садясь рядом. Слишком близко. Ее тепло, ее запах, ее само присутствие были опасны. Они пробуждали призраков эмоций, которые он считал похороненными под тоннами пепла и крови.

Она смотрела, как он ест. Медленно, ложка за ложкой. Он не был голоден, но тело требовало топлива. Машине нужна энергия для работы.

«Ты какой-то… другой сегодня», — вдруг сказала она, склонив голову набок. Ее взгляд был пытливым. Она была умнее, чем казалась. Интуиция. Женская интуиция, острее любого клинка, способная пронзить самую толстую броню. «Такой серьезный. Обычно ты бы уже начал дразнить меня, говорить, что я ревную тебя к твоей невесте».

Она игриво поправила воротник его красного халата, ее пальцы на мгновение коснулись его шеи. Ее лицо было совсем близко. Он видел золотистые искорки в ее глазах, чувствовал ее теплое дыхание на своей щеке.

На мгновение, на один предательский удар сердца, старый Сяо Чэ, тот импульсивный, безрассудный мальчишка, которого он носил как изношенную кожу, попытался вырваться наружу. Сократить это невыносимое расстояние, поцеловать ее, сказать какую-нибудь глупость, о которой потом будет жалеть. Импульс был сильным. Почти непреодолимым. Воспоминание о тепле, о жизни, о том, что он потерял.

Но он не был тем мальчишкой.

Он сделал едва заметное, почти неуловимое движение. Не отстранился, нет, это было бы слишком грубо. Он просто сместил центр тяжести, убирая себя из ее личного пространства. Шаг назад. Микроскопический, но означающий пропасть. Он создал дистанцию.

Ее улыбка дрогнула. Она убрала руку, и в ее глазах промелькнула тень обиды и недоумения. «Что такое? Теперь, когда ты через несколько часов женишься, я даже подойти к тебе не могу?»

Он перестал есть. Поставил пиалу на поднос. И посмотрел ей прямо в глаза. Его взгляд был не теплым, не игривым. Он был тяжелым. Плотным. Как клятва, высеченная в граните. В его глазах не было ни капли той нежности, которую она привыкла в них видеть. Там была сталь и холод космоса. Он проводил ическую операцию на их отношениях, без анестезии вырезая из них всю легкомысленность и флирт, оставляя только суровую, несгибаемую суть его новой цели.

«Я не позволю никому и ничему причинить тебе вред», — его голос был тихим, но каждое слово падало в тишину комнаты, как камень в глубокий колодец. «Никогда больше. Это все, что имеет значение».

Это не было ответом на ее кокетство. Это было обещание. Декларация.

Сяо Линси смотрела на него, сбитая с толку. Игривое настроение испарилось без следа. Его серьезность была пугающей, чужой. Она хотела сказать что-то еще, свою обычную шутливую реплику про «женись на мне», но слова застряли в горле. Атмосфера в комнате изменилась. Воздух стал плотным, наэлектризованным. Она почувствовала не любовь, а стену.

«Я… я поняла», — пролепетала она, поднимаясь. «Тебе нужно готовиться. Свадебная процессия скоро прибудет. Не забывай… не забывай меня, хорошо?»

Он смотрел на ее растерянное лицо, и в его душе не было ни капли жалости. Только холодная, свинцовая решимость. Боль сейчас – это залог безопасности потом.

«Ты и дедушка – мне очень дороги», — ответил он так же ровно и холодно. «Если я вас потеряю, все остальное не будет иметь смысла».

Она кивнула, не в силах больше ничего сказать, и поспешно вышла из комнаты.

Он остался один, в тишине, нарушаемой лишь тихим гулом крови в ушах. Он создал первую трещину. Первую стену между собой и той, кого любил больше всего на свете. Это было необходимо.

Он медленно поднялся с кровати. Тело было слабым, но воля внутри него была тверже адамантия. Он подошел к медному зеркалу, мутному и покрытому патиной. Из него на него смотрел незнакомец. Бледный юноша с тонкими чертами лица и глазами, в которых застыла вековая усталость. Но за этой усталостью, в самой глубине зрачков, горел холодный, безжалостный огонь.

Свадьба с Ся Цинъюэ.

Это не было началом новой жизни. Это было вступлением в переговоры. Переговоры с самой важной, самой нестабильной и самой опасной фигурой на шахматной доске его прошлого. Его величайшая ошибка и его шанс на искупление.