Атлантический Бриз

— Здравствуй! Всё же пришёл… — она повернулась и пошла по галечному берегу.

— А почему нет?

— Я уже старая, не надо посвящать мне время.

— На Земле нет ни одного человека старее этой планеты. Или Солнца. Или Вселенной…

На синие Кроксы накатывают волны и оставляют мельчайший песочек внутри. Заботливо скрабируют ноги, словно намекая, что никто не любит тебя сильнее, чем матушка Земля.

— И чего? — улыбнула она.

— Но мы каждый день с тобой ходим здесь и любуемся как молод и прекрасен мир. Человек был обречён на смерть только для того, чтобы найти бессмертие. И он найдёт. Мы найдём. Представь сколько всего бы мы не совершили, если смерть не точила бы каждый день косу возле наших ушей?

— Расскажи.

— Ты сама знаешь.

Она усмехнулась, как и я смотря вдаль. Там море и небо всё так же пытаются подобрать оттенки друг под друга.

— Всё самое лучшее уже спето. Самые красивые стихи написаны, как и романы. Всё ценное воспето бесчисленными мастерами, что были одарены намного больше, чем ты или я. Немного есть смысла в том, что мы подаём как ценное. Вдруг Мир и Бог вообще равнодушны к тому, как старательно мы его изображаем и ценим?

— Нет, ты про другое, — с улыбкой проговорил я и только теперь догадался протянуть стаканчик кофе, что купил для неё. — Смерть — это ограничение жизни. Болезни, немощи, тревоги — отбирают счастье и покой. Чтобы нам скорее хотелось под знойное солнце существуют зимы, бури и ураганы. Чтобы спешилось жить и любить — смерть. Ограничения дают возможность почувствовать всю палитру чудес нашего мира. На контрасте с концом всему, мы можем прожить каждый момент от начала и до конца. А вот без ограничений не можем. Леность и отсутствие тревог лишают жизни сильнее, чем насильственная смерть.

— И тем не менее, ты не хочешь умирать ею.

Я посмеялся.

— Конечно. Должен не хотеть. Когда боюсь — бегу в обратную сторону. Ищу за что бы ухватиться. Вот за прогулки наши, за эти закаты, за смех дочки или даже написанный роман. Стихотворением можно знаешь какой кол вбить? Никакая смерть не утащит к себе. Ты уже тут. В слезах людей, читающих твои строки, в глазах детей, в сердцах родных, в каждой обструганной деревяшке, к которой руку приложил. И смерти уже сложно забрать тебя. Она попытается, но время помешать этим планам ещё есть.

— Это всё к тому, что гулять с пожилой женщиной на берегу Атлантики имеет какой-то смысл?

Я очень тепло посмотрел на неё, а в ответ получил точно такой же взгляд.

— Да. Почему нет?

— Ты мог бы сейчас идти здесь с сексапильной красоткой. Говорить намёками и разжигать друг в друге страсть.

— И потрахаться где-нибудь там, да? — показал я стаканчиком на чёрные клыки скал в двухстах шагах.

— Именно. И смысла в этом было бы больше.

Я отпил кофе, потом привычно передал теперь уже свой стаканчик спутнице и выудил из кармана футляр с сигарой. Потребовал немного времени, чтобы прогреть и правильно разжечь.

— Она не любит море.

— Ерунда какая-то. Ну гуляли бы по городу.

— Ей хорошо дома.

— Ты невыносим. И сигары твои вонючие, кстати. Только бриз портят.

Стало смешно. Я нагнулся и боднул её в плечо.

— Спасибо! Рад, что ты подмечаешь все маленькие элементики в моих историях.

— В твоих пошлых, полу-педофильских оммажах?

— Хм-м-м! Сразу и не разобрать, что комплемент. Готовилась?

Она заулыбалась и отвернулась к морю.

— Отправились бы в путешествие.

— Она уже налеталась. Боиться гроз и бурь. Налетающий шквал не приводит её в восторг.

— Ты просто дурак, не умеющий ценить, что имеешь.

— Слабо, — хмыкнул я. — Иначе меня бы не было здесь.

— Ты же не думаешь, что мне интересно мять твою пипиську.

— Член — это очень плохой компас в жизни. Опыт подсказывает, что идти нужно как раз в обратном направлении.

Она вздохнула, сдерживая улыбку.

— Откуда-то же берётся этот магнетизм. Значит он нужен.

— Безусловно. Ничто не научит нас правильнее выбирать дорогу, чем опрокидывание в кювет.

— Это была только первая попытка. Попробуй ещё раз.

— Всё же ты явно имеешь что-то против пиписек.

Она покачала головой и вопрошающе посмотрела, мол, в кого ты такой дурак?

— И почему же?

— И так чуть не сломалась. Зачем два раза падать на одно и то же место?

— Зачем же было налетать ураганом? Залетел бы ветерком, поиграл бы волосами, похолодил лицо, потом вокруг ручки кружок и только после под юбку. Видишь, тут просто была неправильная стратегия.

— И на поводок.

Почувствовав горечь в словах, она обняла и тоже прижалась головой к плечу. Ненадолго.

Снова идём порознь.

— А тебе обязательно надо чувствовать свободу?

— Не знаю. Сложно это. Вот представь, летаешь ты себе по полю, свистишь в веточках, носишься надо домами. А она наговаривает, наговаривает, наговаривает… Зовёт и заманивает. Сладко очень. И красиво. И ты, весь такой вольный, вдруг оказываешься в её руках. Слушаешь как шепчет и напевает.

Я замолчал, раскуривая едва не погасшую сигару. Да и мысли собрать надо.

— Видимо хорошее что-то поёт?

— Естественно. Как вместе будем, как полетим и как разлетимся, разгуляемся, как в самый зенит, а потом, среди белых башен, да на тёплых струях, станем есть большие ягоды клубники, принимая их из губ друг друга.

— Красиво. Очень. И что же ты не согласился?

— Поводок туговат оказался. Да и не один я на нём был бы. Подумал вдруг: ну где я, а где она? С высоты и не отличишь от других земных тварей. Деревья они хотя бы веточками сюда тянутся.

— Обиделся?

Я прочистил горло и далеко не сразу смог улыбнуться.

— Разочаровался. В исконном смысле.

— Всё, пора обратно, — развернулась она. — Хватит километры наматывать. Мне ещё ужин готовить.

— Приятного аппетита тогда, — улыбнулся я, склонился поцеловать руку, а потом пошёл прочь.