aurum

Особая благодарность Павлу Прокудину и

группе Серебряная свадьба

Под ногами валялись пустые бутылки, смятые железные банки, выкуренные бычки от сигарет и многие другие следы веселой жизни. Поддевая носиком кед вскрытую железную банку из под рыбных консервов, Есения откинула ее в сторону очищая себе путь. Квартира не напоминала место, где могли жить. В ней даже умирать не хотелось. От влаги и грязи к полу прилип ворсистый плед, на котором был нарисован большой тигр. Теперь его очертания различались с трудом, но когда-то давно цвета были ярче, а взгляд четче. Можно даже определить уверенность движений по выставленной вперед лапе. Уже долгое время этот воинственный тигр не висит на стене, а используется, как половая тряпка.

От мыслей о пледе Есению отвлек бывший одноклассник. Никита пролил на нее часть вонючего пива из бутылки, от чего Есения отпрыгнула в сторону.

— Ой, пардоньте. — положив руку на грудь, развязно сказал Никита, — Можем застирать, я тут видел стиралку.

— Мерзость, — прошипела Есения, смахнув капли с толстовки.

— Как и вся наша жизнь, — вмешался неизвестный.

Обернувшись на голос, она увидела незнакомца, которого периодически встречала на улицах района. Он положил руку на плечо Никите и весь свой вес перенес на него, от чего тот начал заваливаться назад. Темно-карие глаза рассматривали каждую часть тела Есении, от чего ей тут же захотелось повторно одеться. Проведя рукой по волосам, незнакомец оттолкнул рядом стоящего и встал напротив девушки. Внутри Есении появился непонятный и странный комок. Внешней оболочкой было нечто липкое и грязное, а внутри — страх. Как будто она перетрогала все поручни в общественном транспорте в жаркий июльский час пик. Пролила на себя липкую газировку и не помыла руки.

— Трошинская, значит.

— Не буду спрашивать откуда ты знаешь мою фамилию.

— Так ее весь район знает, — сделав глоток энергетика из черной банки, хмыкнул он.

Внутренний многослойный комок моментально преобразился и обернулся злостью. Следуя импульсу, Есения ударила по донышку банки, от чего та упала на пол. Кислотно-голубая и всё еще шипящая жидкость, ручейком потекла к пледу с тигром. Громкая музыка на фоне не позволяла испытывать страх и другие эмоции в полной мере. Сложнее бояться, когда у тебя на фоне играет Пошлая Молли. На припеве затряслись стекла в оконных рамах, пару ваз упало на пол, а от прыжков толпы весь воздух ощущался заряженным. Только вот дышать было сложно.

Неизвестный толкнул Есению в плечо, и она качнулась назад. Прижало к стене. От него несло алкоголем и еще чем-то кислым, что тут же вызвало рвотный рефлекс. Съеденная за день единственная пачка чипсов оказалась на полу.

— Фу, блять, — пошатнулся назад неизвестный.

— От тебя даже блевать тянет, — засмеялась Есения, вытирая рукавом рот.

— Ты же шлюха, поэтому и блюешь.

— Кто ты вообще такой? — выпрямляясь во весь рост, устало спросила она.

— Илья. Думал узнала.

— Илья, у тебя как с логическими задачками в школе было? При чем тут рвотный рефлекс на пидорасов и что я шлюха?

— Все знают, что ты Вано дала. Чем я хуже?

— Злишься, что он тебе не дал? — усмехнулась Есения.

Илья занес руку над ее головой, но та увернулась. Трошинская поскользнулась на непонятной жидкости и сильно ударилась копчиком. Вокруг нее образовалась равнодушная толпа, которая бы и не заметила, что вот-вот и затопчет ее. Кто-то оттоптал ей пальцы, от чего она шикнула и попыталась встать. Сверху сел Илья, и она пнула ногой воздух.

— Пойдем кое-что покажу, — сильно схватив за руку, он дернул ее на себя.

Есения пнула его в колено и выбежала в подъезд хлопнув дверью. Спасительная территория совсем таковой не выглядела. Мигающая лапочка, которая висит на одиноком оголенном проводе, пока все жители подъезда ждут, когда она свалится. Заполненный мусоропровод со сломанной железной дверцей. Картину спасительного ковчега дополняла раздолбанная вдребезги коричневая плитка под ногами.

Быстро пробегая по ступенькам вниз под какофонию из криков, музыки и ругани, она сбежала. С противным металлическим треском хлопнула дверь, и Есения оказалась на улице. Хотелось вдохнуть полной грудью свежий и спокойный воздух. Его не сотрясали сплетни, скандалы, танцы, драки, он был в своем первозданном виде. Есения посмотрела наверх и увидела бездну. Все детство ее спасало именно небо и вера в него. Крики, доносившиеся из родительской комнаты, звук соприкосновения кожаного ремня с ее детской кожей, нечеловеческий вопль боли и отчаяния и даже тихое смирение. Именно небо и звезды выступали свидетелями и не видимой, но ощутимой поддержкой. Сейчас Есения смогла рассмотреть только мрак и пустоту. Ее больше никто не поддерживал, никто за ней не наблюдал и не оберегал. Она осталась одна.

Внутри с надрывом пророс вакуум, который стал поглощать всё самое светлое. Есения бежала от этого ощущения в попытках спасти уцелевшие крупицы радости и счастья, но пустота была быстрее. Она повсюду. Возвышающиеся серые многоэтажные дома, оккупирующие любое пространство, сейчас не давили на нее. Так же, как и не давил рядом стоящий контейнер с мусором, из которого два кота вытаскивали пакет, не давил спавший у подвала местный пьяный бездомный. Тебя не может стеснять внешнее, если на тебя давит внутренняя пустота. Она, как большой осьминог пускает щупальца в самые потаенные части души завладевая каждой из них.

Дрожащими пальцами, Есения поддела из пачки сигарету. Нижняя губа неприятно липла к оранжевой бумажке. Прокрутив резким движением колесико зажигалки, Есения вдохнула дым. Многоэтажки, Илья, осьминог, детство, квартира всё растворилось в дыму. Лениво провожая взглядом клубы дыма, стремящиеся вверх, она прислонилась в мокрой стенке дома. Темная спокойная ночь такой казалось только либо под алкоголем, либо под сигаретами, либо под другими веществами. Ни один бы человек в трезвом уме не вышел бы в такое время на улицу, а Есения наоборот находила здесь тишину. Место, представляющее для других опасность, было самым безопасным для нее.

— Я уеду, — прошептала она, — Я обязательно отсюда уеду.

— Все так говорят, — послышался скрипучий голос из-за угла.

Проследив взглядом в сторону доносившегося звука противного голоса, у Есении не было сил как-либо ярко реагировать на происходящее. Перед ней стоял местный бомж, которого все гоняли туда-сюда. Когда она была маленькой и еще училась в школе, то как-то раз увидела из окна кабинета химии, как в него кидают палки. Все школьники сонные и ловят ворон то в классе на потолке, то на улице через окно. Одну из таких ворон Есения поймала, увидев такую картину человеческой жестокости.

— А я реально уеду, — твердо заявила Есения, как будто незнакомец с ней уже начал спорить.

— Ну и куда? В такую же глушь? Тут тебя хотя бы знают.

— В этом и проблема. Один неверный шаг и тебя уже знают.

— Поделишься сигареткой?

Есения молча протянула ему в ответ пачку, но ночной житель отказался.

— Надежды нет. Мы тут все обречены как в котле вариться. И уехать не сможешь, и терпеть нет сил, — закашлялся бомж.

— В город уеду, в Москву и…

Он неожиданно рассмеялся хриплым голосом, после чего снова закашлялся и на этот раз сплюнул на землю бордовую слюну. Глянув сначала на плевок, а затем на его обладателя, Есения смотрела на него уже с интересом. Теперь от него веяло смертью. После смерти бабушки, она научилась определять как пахнет смерть. Гниль. Гниет что-то внутри или снаружи. У них в классе был парень, от которого Есения чувствовала такой же запах. Когда она рассказывала это родителям или знакомым, ей никто не верил. Только вот спустя время его нашли в петле. На эту новость она никак не отреагировала кроме холодного «Я же говорила гниль». В один момент запах гниющего мяса начал ее преследовать. Есения долгое время не понимала от кого с каждым днем так разит гниением и сколько этому бедняге еще осталось. Однажды она почувствовала этот запах в своей комнате. В комнате была она одна.

— Кому ты в этой Москве нужна? Она резиновая что ли?

— Резиновая не резиновая, но мне здесь нельзя оставаться. Иначе меня не будет.

— Куда ты денешься, — усмехнулся незнакомец.

— Да вон к себе на небо приберут, — запрокинув голову, мечтательно озвучила Есения, — Ну, или под землю.

— Веришь в загробную жизнь?

— Я в эту уже не верю. Вот и остается другая, по ту сторону.

— Ты главное вне очереди не прыгай.

Молча кивнув, незнакомец удалился. Есения тоже решила долго не стоять и пошла вдоль гаражей. Мигающие старые лампочки еле освещали дорогу. Шла уже по выученному маршруту, свет был не нужен. Слева послышались мужские голоса, а затем звук приближающихся шагов. Прятаться уже не хотелось, бежать тем более, поэтому она решила принять как данность любой исход событий. Главное у нее есть дорога, по которой нужно идти несмотря ни на что.

— Трошинская! — Есения обернулась.

Перед ней стояла толпа из молодых парней, знакомых и незнакомых, в центре которой был Вано. Для нее просто Ваня. Это были два разных человека. Один был когда-то ее опорой и тем, кому она могла доверить свою внутреннюю темноту, потому что знала, что он отнесется к ней со всем своим светом. Другой был наглый, невыносимый сплетник и трус. Сейчас перед ней стоял именно второй.

— О-о, здорова! — начали перекрикиваться парни, чем напоминали зоопарк.

— Чего вам?

— А чего так грубо? — подходя к ней, смазливо промурлыкал Вано, — Не рада меня видеть?

— Ты уёбок. Обычно не радуются, когда таких видят.

Толпа загудела то ли шумом одобрения, то ли порицанием, но молодой человек напрягся.

«Реально зоопарк. Вожак теряет авторитет, и стая начинает бушевать», — подумала про себя Есения.

— Ты еще смеешься надо мной?

— Вань, дай спокойно до дома дойду. Я к тебе не лезу, и ты ко мне не лезь. Забирай свой мартышник и проваливайте.

— Да чё ты с ней базаришь? Вон за гаражи утащи, чтоб знала своё место, — кто-то выкрикнул из толпы и послышалось массовое одобрение.

— Пацаны ведь правду говорят. Смелая больно стала. Таких надо проучивать.

— Тебя вон жизнь тоже ебёт, но что-то ты не переучился, — хмыкнула Есения и получила пощёчину по лицу.

Хлёсткое напоминание почему у них ничего не получилось. Обычно про таких еще говорят нашла коса на камень. Весь район наблюдал за их баталиями. То Вано пошлёт свои войска насилия, то Есения быка включит. Они собой представляли стереотипную парочку, где один ведет на цитрусовую плантацию, а у другого аллергия на апельсины. Так и ладно, если бы один отстал со своими апельсинами, а другая перестала его винить, что он ей их предлагает. Каждый навязывал своё. Это «своё» к другому никак не хотело привязываться.

Толпа замолчала, Вано сам себе удивился, а Есения болезненно улыбнулась. В глазах заиграл опасный огонёк, а в ушах был слышен звук мотора машины. Момент, когда надо бы нажать на тормоз, а она еще больше разгоняется.

— Легче стало? Ты же у нас силач, да? Вот он, медалист, спортсмен, сын маминой подруги. Ну же, ударь еще раз. Нормальные пацаны не дают пощечин один раз, ты чё? А я, как завещали классики, подставлю вторую щёку.

— Ясь, прекрати.

— Я? По-моему, ребятки, это вы до меня доебаться решили. У тебя член что ли чешется и ты его проветривать вытаскиваешь при каждом удобном случае, чтобы всем показать какой ты крутой или что? Есть что мне сказать? Говори. Я послушаю. Или вы только за спиной можете шептаться и поносить-поносить меня. А я ничего, я вытерплю. Только яиц не хватает мне в лицо всё высказать, да?

Дождливая летняя ночь сейчас затаила дыхание. Бесформенная топа молчала, а вожак стаи уже смотрел на нее другими глазами. В них хотелось прочитать боль, сожаление, мольбу о прощении, но нет. Там была пустота. Такая же черная вакуумная дыра, с которой жила Есения. Вано привел в чувство звук проезжающей по луже машины. Грязно-желтый свет фар осветил мокрые ржавые гаражи. Тени лишь на секунду заплясали и тут же успокоились, смешиваясь с грязью.

— С тобой всегда так. К тебе люди идут с открытым сердцем, с надеждой встретить понимание и свет. Хочется знаешь, чтобы тебя поняли и приняли. А ты вроде как подходишь, вроде со мной, вроде всё хорошо, а потом оглядываешься, а тебя нет рядом, — он отошел подальше, — И света нет и не было.

Есения очень хотела ответить, но в горле встал ком: «Как можно светить другим, когда внутри тебя темно? Как светить, когда нечем?». Вано махнул своей труппе артистов рукой, и они дружно прошли мимо, продолжая переговариваться, но уже не так громко. От себя хотелось убежать. Только если бы можно было вынуть из себя всё нутро и оставить здесь среди лужи, она бы сейчас так и сделала. Грязь внутри хуже грязи под ногами.

Телефон молчал. Нужность же проявляется в сообщениях, в звонках, в том, что тебя выделяют среди сотни. О тебе помнят в самые яркие моменты, на самом громком празднике о тебе вспоминают, в самые мрачные времена думают о тебе и переживают нет ли у тебя таких времен. Сейчас телефон молчал.

Из-за угла повернула машина, выезжая прямо на дорогу. Уходить с этой дороги не хотелось. Мир погрузился в нечто черное и беспросветное, но находиться тут спокойно. Есения впервые за долгое время облегченно выдохнула, почувствовала, как расслабилась челюсть, отяжелели веки, упали плечи как будто с них наконец-то сняли тяжелый рюкзак. Видя яркую вспышку перед собой, она всё же зажмурилась, но ничего не произошло. Свет всё так же светил. Глаза жгло светом фар, а затем ушам стало плохо, когда послышались звуки, оповещающие о том, что незнакомке следовало бы уйти с дороги. В нос ударил запах гнили. Начало рябить, от чего Есения увидела золотой хвостик, мелькнувший за гаражи.

Оставив машину без интереса, она проследовала за миражом. Споткнувшись о собачьи экскременты, Есения дернула ногой, но взгляд на землю не опускала. Идти за гаражи ночью после дождя не самая лучшая идея, но Есению привлекла золотая нить и то куда она может привести. Внутреннее ощущение подсказывало, что ее ждет нечто удивительное, светлое и интересное. Следуя за любопытством, она встала на месте.

Железные ржавые листы местами сгибались под тяжестью времени. Ноги постепенно вязли в грязи и размокшей бумаге от сигаретных окурков. Но прямо перед ней на крыше одного из гаражей сидел полуголый юноша с большими золотыми крыльями за спиной. Запрокинув голову, Есения рассмотрела каждое намокшее золотое пёрышко. Всего лишь дуновение, а уже было слышно, как ветер нежно перебирает каждое перо, создавая удивительную нежную мелодию. Он сидел на корточках, упираясь пальцами в гаражную ржавчину. Белоснежная кожа, светящийся тепло-желтым цвет нимб над головой, белокурые кудрявые волосы. Капли разбивались о его тонкие плечи и тонкими струйками стекали вниз. До этого момента казалось, что с неба падают песчинки, но на нем капли превращались в кристально чистую воду. Неизвестный повернул голову в сторону стоящей, и тогда она увидела ярко-желтую, почти золотую радужку глаз.

— Господи, — единственное, что смогла прошептать Есения.

На нее тут же упало пару капель с крыльев, которыми он тряхнул. В голове только одно слово, которое могло бы охарактеризовать юношу – Ангел. Не с порицанием, не с любопытством и даже не с омерзением смотрел он на нее. Во взгляде было наивное и детское непонимание, а затем лицо постепенно принимало выражение скорби. Всеобъемлющей человеческой скорби, как будто прямо на его глазах сейчас развязывались войны, разрасталась ненависть и боль. Как будто он увидел не саму боль, а момент, когда она только зарождается. Момент, когда боль медленно расползается по всему телу, паразитируя и захватывая участки души. Он увидел как болит.

Ангел повернулся в сторону Есении, свесил ноги с гаража и наклонил голову вбок. Проникающий в самые глубины сердца взгляд, выворачивал наизнанку, от чего ей хотелось убежать. Он излучал непривычную святость и свет, обнажая нутро. Есения была не в силах вымолвить и слова, но постепенно начинала чувствовать образующийся ком в горле.

— Дитя, — прошептал неизвестный и спрыгнул с крыши гаража.

Попятившись назад, она врезалась в металлическую стенку. От резкого шума Ангел снова пошевелил крылом. Он потянулся к ней рукой, но Есения зажмурилась. Ангел остановился. Тогда она снова продолжила его рассматривать. Постепенно намокающие кудри темнели, но глаза и нимб всё так же ярко светили, как будто перед ней стоял самый яркий уличный фонарь.

Длинные и тонкие пальцы коснулись мокрых, грязных, черных волос Есении. Слезы хлынули сами. Хотелось упасть на колени, попросить помощи, попросить, чтобы пожалели, рассказать всё самое ужасное, что с ней делали, пожаловаться на жизнь. Уже много лет назревающий чирей лопнул. Сил сдерживать такую боль не было. Просматривая всю жизнь Есении, Ангел долго на нее смотрел, и одинокая чистая слеза медленно стала ползти по его щеке вниз.

— Сколько боли ты вытерпела, маленькая. Отец, за что ты так с ними, — вслух озвучил Ангел.

Голос был обволакивающим, тембр успокаивающим, от чего она почувствовала мгновенную усталость. Есения пошатнулась, а он ее аккуратно поддел за локоть.

В голове был рой мыслей, миллион чувств и эмоций, но она не знала как их выразить. Не могла. Единственное, Есения почувствовала себя снова маленькой и беззащитной. Не хотелось ни притворяться, ни грубить. Впервые захотелось сбросить все свои доспехи, опустить меч и облегченно выдохнуть. Битва наконец окончена. На душе было чисто и спокойно, только вот напрягало одно. Запах гнили.