Авантюрист поневоле Том 2

"Как гласит легенда, в Великой Книге Имён записаны имена всех эльфов Многомирья. Одни говорят, что после смерти душа эльфа первым делом предстаёт перед книгой, чтобы лично вписать своё имя на её страницы. Другие же утверждают, что это делает слепой писец, записывающий каждое имя под диктовку многоокой богини. Третьи и вовсе полагают, что все имена были вписаны заранее — ещё до того, как первые корабли эльфов начали рассекать Межмировой Океан. Именно они годами спорят: сколько страниц в этой книге? И если есть последняя страница — значит ли это, что народ эльфов когда-нибудь исчезнет?

Ответа нет.

Однако если все имена действительно записаны в Великой Книге Имён, то лишь одно из них эльфы пожелали бы вычеркнуть и забыть. Ибо не было эльфа спесивее, не было воина кровожаднее, не было завоевателя безжалостнее, чем он. И не было такого эльфа — ни до него, ни после, — которого сами эльфы назвали бы своим вечным позором, Бичом Многомирья.

И имя ему — Каллинаг."

Источник неизвестен.

Знаменитый в узких — и весьма сомнительных — кругах путешественник, мошенник и мастер громких фраз Теодоро Гравили Пунц однажды, покачиваясь от выпитого, выдал про столицу, захолустного мира Минрала, такую фразу: "Альб-Аура! Альб-Аура! А где это, чтоб её Хаос взял?"

Альб-Аура была типичным столичным городом Многомирья: огромный, как гриб-переросток после дождя, и тесный, словно сундук, куда жадный гоблин напихал всё своё барахло. В центре громоздилась исполинская башня-причал для межмировых кораблей. Десятки судов ежедневно швартовались там, скрипя парусами и роняя на мостовую куски ржавчины, волшебного дерева да порой зазевавшихся матросов.

Жители Альб-Ауры делились на три типа. Первые чесали затылки, бормоча: “Как я вообще тут оказался?” — и искали ответ в мутных глубинах пивных кружек, где истина обычно тонула вместе с последними монетами. Вторые ворчали, что пива маловато, и требовали добавки, потрясая кулаками и пустыми кошелями. Третьи пили молча, сосредоточенно, без лишних вопросов — будто пиво и было смыслом их бытия. И попробуй скажи любому из них, что их шумный, пропахший элем городишко вот-вот станет эпицентром схватки сил, о которых они и слыхом не слыхивали, — в лучшем случае тебя поднимут на смех, в худшем — на вилы.

Ведь межмировой корабль “Ржавая Сирена” лениво полз через бескрайние просторы Межмирового Океана — словно старый пёс, которого заставили тащить телегу с дровами. Он не столько рассекал эфирные волны, сколько кряхтел, скрипел и ворчал, пробираясь вперёд с упрямством, достойным памятника. Судно выглядело так, будто его слепили из обломков дюжины корабельных трупов — наспех, с мыслью: “Лишь бы дотянуло до порта”. Палуба, пережившая больше эпох, чем любой ныне живущий капитан, потрескивала под ногами, жалуясь на артрит. Паруса — драные тряпки, годные разве что на набедренные повязки для великанов, — уныло колыхались в потоках эфира.

На носу корабля, вцепившись в перила с отчаянием кота, который увидел пылесос и решил, что шторы — его последний шанс, стоял молодой человек. Звали его Эдвин Ключепер, и он гордо именовал себя учёным. Те же, кому не повезло с ним столкнуться, предпочитали клички вроде “ходячая катастрофа” или “тот, кого нельзя подпускать к огню”.

Эдвин жил мечтой собрать все трактаты легендарного волшебника Перегрюля — мага и ученого, чья слава разнеслась по всему Многомирью. Поговаривали, однажды Перегрюль так лихо наложил на себя заклинание невидимости, что с тех пор его никто не видел.

В один прекрасный, солнечный день, слух достиг ушей Эдвина, гласивший, что один из трактатов, “О шёпоте теней”, пылится в подземельях под столицей Минрала, Альб-Аурой.

Естественно, Эдвин не стал тратить время на скучные вопросы вроде “а не байка ли это?” или “может не стоит спешить и тратить столько денег на эту поездку?”. Вместо этого он тут же нанял команду “Ржавой Сирены” — экипаж, который не внушал доверия даже крысам, зато предлагал скидку и милосердно не спрашивал: “Вы вообще в своём уме?”

Увы, члены экипажа не знали кто взошел на палубу их корыта. Эдвин Ключепер довёл экипаж “Ржавой Сирены” до белого каления ещё до середины пути — подвиг, достойный анналов Многомирья. Команда этого… “судна” повидала всякое, но Эдвин был стихийным бедствием в человечьем обличье, вооружённым любопытством, от которого не спасали ни хладнокровие эльфов, ни железное терпение гномов и остроумная наглость гоблинов, ни даже боцман с лицом-картой сокровищ, где вместо «X» было выжжено “оставьте меня в покое”.

Вопросы сыпались из него, как монеты из дырявого кошелька, один нелепее другого:

“Как корабли держатся на эфирных потоках? Магия это или хитрый механизм?” — орал он, высунувшись по пояс в машинное отделение, пока механик внизу молился, чтобы этот тип не рухнул и не разнёс всё к Хаосу.

“Почему “эфирный ветер” зовётся ветром, если он не дует, как нормальный воздух? Метафора или научный термин?”

“Сколько займёт путь, если учесть скорость и сопротивление потока? А если добавить шанс нападения кракена?”

“Капитан, вы точно уверены, что облака не живые? Клянусь, одно вчера подмигнуло мне и попробовало цапнуть!”

“А если кинуть камень в Межмировой Океан, как долго он будет тонуть, прежде чем прорвет грань реальности и окажется в новом, неизведанном мире? И тонут ли они вообще?”

Экипаж раскололся на три лагеря. Первые пытались его игнорировать, но это было всё равно что не замечать ураган в центре которо ты ненароком оказался. Вторые пробовали отвечать, но быстро сдувались — запас слов у матросов иссякал где-то между “отвали” и “да не знаю я”. Третьи, самые отчаянные, уже шептались у борта, прикидывая, как бы устроить Эдвину “освежающее купание” в Океане — пусть сам выяснит, тонут там камни или нет.

Капитан “Ржавой Сирены”, седой Тарлок, нашёл гениальный выход. Завидев Эдвина на горизонте, он бросался к штурвалу и начинал яростно его крутить — даже если судно стояло на месте, а эфирный ветер еле шевелил драные паруса. Однажды Тарлок так увлёкся притворством, что чуть не сломал штурвал пополам, зато Эдвин, впечатлённый “капитанской занятостью”, на миг отвлёкся, чтобы что-то черкнуть в блокнот.

Несмотря на желание всех членов команды вышвырнуть Эдвина Ключепера за борт с такой страстью, что это могло бы растопить ледяные глыбы, ни один матрос, даже самый отчаянный, не решался подойти к учёному с верёвкой или гарпуном. И дело было не в любви к науке или нехватке смелости — просто рядом с Эдвином, как тень, всегда маячила наёмница Лира Сломай Ребро.

Если Лира решала, что ваше ребро лишнее, оно хрустело так, что вы ещё и извинялись за беспокойство. Высокая, как мачта, и крепкая, как бочка рома, которую не взять топором, она носила тёмную косу до пояса. Её взгляд, холодный и острый, как лезвие, только что вынутое из чужого горла, заставлял морских волков мысленно пересчитывать кости и решать, какие можно отдать без сожаления. Доспехи Лиры, потёртые и исцарапанные, хранили следы десятков битв, а единственным украшением служили кинжалы: пара на поясе и ещё один, спрятанный так хитро, что его находили уже в чьём-то боку. Она любила втыкать их в стол, подчёркивая свою точку зрения, и делала это с изяществом, достойным театральной сцены.

Лира наслаждалась тем, как Эдвин доводит экипаж до тихого безумия. Каждый раз, когда Ключепер выбирал новую жертву для своих вопросов, наёмница устраивалась поудобнее — то на бочке с солониной, то у борта, скрестив руки, — и наблюдала за мучениями матросов с улыбкой кота, загнавшего мышку в угол. И это было не случайно. Ещё до того, как они ступили на борт “Ржавой Сирены”, Эдвин успел вывести её из себя своими расспросами:

“Почему твой клинок такой кривой?”

“Ты правда сломала кому-то ребро? Или это слухи? Сколько рёбер, если точно?”

“Ты дралась с демоном? А с двумя? А с двумя демонами, которые стоят друг у друга на плечах и жонглируют огнём?”

К тому моменту глаз Лиры уже дёргался, а пальцы сами тянулись к кинжалу. Но она быстро смекнула две вещи. Первое: убить нанимателя — значит остаться без монет, а Лира ценила золото выше тишины. Второе: если не подсунуть Эдвину другую жертву для его “научных бесед”, он будет терзать её до конца пути — а то и дальше, возможно, даже из загробного мира.

Так что, едва корабль отчалил, Лира с ангельской улыбкой, от которой у экипажа стыла кровь, предложила: “А почему бы тебе не расспросить матросов? Они тут такие опытные, столько знают!” И теперь она сидела, лениво облокотившись на ящики с провизией, жевала соломинку и смотрела, как боцман Грок прячет лицо в ладонях с видом мученика, а матрос Билл шепчет что-то вроде “лучше бы меня кракен съел”. Её блаженная улыбка кричала: это было лучшее решение в её жизни.

Эдвин Ключепер стоял на палубе, вдыхая эфирный ветер и ощущая, как в груди разгорается предвкушение великих открытий. Или, может, это была тошнота.

— Мы так близко, Лира! — Эдвин радовался, как ребёнок, которому вместо игрушки вручили сундук с пиротехникой. — Еще двое суток имы в Альб-Ауре!

— Ага, ещё чуть-чуть, и я сдам тебя в первый же трактир, напьюсь до беспамятства и забуду, что вообще тебя знала, — проворчала Лира, лениво ощупывая пояс. — Нельзя, что ли, радоваться потише?

— Нельзя! — выпалил Эдвин с жаром. — Лира, мы почти у цели! Вековой трактат Перегрюля! Представь!

— Я представляю одно, — буркнула Лира, скрестив рукиа. — Подземелья. Ловушки. Слизкие твари с зубами и паршивым нравом, которые примут нас за обед. Но ты платишь, так что да, я в восторге.

— Главное — не задерживаться в городе, — продолжал он, сверкая глазами. — Пристанем — и сразу в подземелья!

Лира тихо выругалась — так, что даже волны, кажется, притихли от неловкости.

— А я-то мечтала о нормальной постели хоть на ночь, — протянула она с тоской, достойной баллады.

— Пустое! — отмахнулся Эдвин, будто сон был ерундой, недостойной великого учёного. — Разве тебя не волнует, что мы в шаге от великого открытия?

Лира одарила его взглядом, в котором читалось: “Нет, не волнует, и я бы променяла все твои открытия на кружку эля”. Но вслух процедила:

— Волнует до дрожи. Особенно мысль, что мне за это платят.

***

На другом конце Межмирового Океана скользил корабль — “Тень Клыка”. Его паруса, чёрные, как ночь после похорон луны, лениво колыхались в эфирных потоках, а корпус, обшитый металлическими пластинами, поблёскивал в тусклом свете фонарей.

На палубе, в полумраке, стояла группа фигур. В центре возвышался Сайз — жилистый, точно старый дуб, переживший сотню бурь. Его выбритая голова блестела под фонарями, лицо, изрезанное шрамами, было суровым, а голос — хриплым, как у человека, давно забывшего, что такое радость, зато мастерски внушающего страх.

— Слушайте внимательно, — начал он, обведя команду взглядом, от которого даже тени на палубе, кажется, съёжились. Сайз ухмыльнулся — криво, будто кто-то вырезал эту улыбку ржавым лезвием. — Артефакт. Спрятан в подземельях под городом.

Он снова окинул банду взглядом, проверяя, дошло ли.

— Не облажайтесь, — добавил он, понизив голос до мрачного рыка. — Наниматель щедр, как весенний дождь. Но если провалимся… — Он замолчал, давая тишине заполнить пробелы, и закончил с той же кривой ухмылкой: — Впрочем, вы и без того знаете, что будет.

***

Помимо самопровозглашенного учёного и мрачного наемника, к Минралу, рассекая эфирные волны с грацией, которой “Ржавая Сирена” могла бы только позавидовать, приближался корабль леди Альфрины — “Серебряная Гарда”. Его обтекаемый корпус, выкрашенный в цвета закатного неба, сиял, точно драгоценный камень, а паруса, сотканные из тончайшего эфирного шелка, мерцали серебром. Судно скользило вперёд плавно, словно танцор на балу, а не грубый бродяга, привыкший к пинкам судьбы. Даже Океан, казалось, затихал в его присутствии, не решаясь бросить вызов этой изящной гостье.

На палубе стояла Селестра — высокая и стройная, с грацией безжалостной хищницы, какой её шепотом называли недруги за спиной. Её бледная кожа, с едва уловимым голубоватым оттенком, казалась фарфоровой, придавая ей призрачный, почти неземной облик. Волосы цвета вороньего крыла подчеркивали резкость черт: высокие скулы, тонкий нос и глаза, светившиеся холодным серебряным светом.

Рядом сутулился капитан Риггер, чьё лицо будто состарилось на десяток лет за одну ночь. Его пальцы нервно теребили край потёртого камзола, а взгляд метался между Селестрой и горизонтом, где проступали очертания мира.

***

А тем временем в самом Минрале, по оживлённому тракту, что вился к Альб-Ауре, точно пьяная змея после трёх кружек эля, шагала троица наших героев. Дорога, пыльная и ухабистая, была усеяна тележными колеями и подозрительными пятнами — то ли грязь, то ли следы чьего-то неудачного обеда. По обочинам мелькали торговцы с тележками, орущие о “свежайших пирогах” (на вид вчерашних), и странники в потёртых плащах.

Во главе шагал Витя Тюрин — парень, которого судьба, словно капризный фокусник, выдернула из пыльного Саратова и с размаху швырнула в бурлящее сердце Многомирья, да ещё в тело Артура Изворота, чьё имя гремело в розыскных списках от края до края Многомирья. Чужая оболочка всё ещё ощущалась как костюм, сшитый наспех для чужака: тесный, жёсткий, с колючими швами, что натирали душу при каждом шаге. А тут ещё всплыла неожиданная правда — в нём дремал магический дар, искры которого он в иной жизни принял бы с восторгом, как долгожданный подарок. Но над ним нависало проклятие Draco Magia — зловещая тень, что клубилась, точно грозовая туча, готовая в любой момент разразиться молниями. Фатуметр, холодный и неподатливый, покоился в кармане, словно затаившийся зверь, и шептал своим безмолвным тиканьем: “Не смей. Коснёшься магии — и я начну отсчёт, шаг за шагом приближая старуху с косой, чей визит ты не забудешь”.

Рядом с ним семенил Гримзл — гоблин ростом чуть выше бочки, но с самомнением, которому позавидовал бы дракон. Жёлтые глаза сверкали из-под аляповатой шляпы, которую он носил с гордостью, точно трофей с поля битвы. Весь путь от фермы Борта он неустанно беседовал с Тюриным. Сейчас Гримзл травил несмешные анекдоты, один за другим, с хриплым смешком и театральными паузами:

— …А потом гном говорит эльфу: «Твои уши такие длинные, что я их вместо верёвки использую!» Ха! А эльф ему: «Зато твоя борода — готовая метла, подметай давай!» — Гримзл хлопнул себя по колену, чуть не споткнувшись о камень, и заржал так, что пара ворон с ближайшего дерева укоризненно каркнули.

Позади, с видом человека, тысячу раз пожалевшего о своём жизненном выборе, шагала Рейна — одноглазая воительница с повязкой на левом глазу. Единственный зелёный глаз смотрел на мир с холодной смесью усталости и презрения. Она ждала обеда — не только потому, что проголодалась, но и чтобы эти два болвана впереди наконец заткнулись. Они уже довели её до точки, где она всерьёз прикидывала, не оглушить ли их рукоятью меча ради минутки тишины.

Впереди маячила Альб-Аура, где Витю Тюрина и его товарищей ждали новые знакомства и неприятности.