Авис

I

На Смертной горе развевался ярко-алый флаг. На его древке висело пронзённое сердце, с которого медленно капала кровь. Где-то ниже вершины, на небольшом выступе, лежал молодой юноша-авис. Его тело, покрытое окровавленными перьями, хрипело при каждом вздохе и испускало влажный алый пар. Разбитый клюв то и дело извергал кровь.

— И это мой мир, — неожиданно прохрипел он.

Расправив крылья и стряхнув кровь с повреждённых перьев, юноша выпрямился. Его мощные лапы впились в сырую почву, когти ушли глубоко в грунт, а сильные голые руки с шумом хлопнули друг о друга. Подняв гордый клюв и устремив орлиный взгляд вдаль, молодой авис коснулся своей лысой груди. Прямо посередине — дыра, и в ней ничего не шевелилось.

— И мир жесток, и бог ужасен. Я такой же неотвратимый.

Взмыв ввысь, юноша оставил за собой шлейф из повреждённых перьев.

II

Княжество Корникс не оставило в живых ни одного мужчину из княжества Аквила. Лишь женщины и их дочери остались жить за стенами сломленной войной крепости Барбанела. Без мужчин город погрузился в кризис — женщины не были созданы для всей этой работы, и суть их не была к этому приспособлена. Оттого они и все процессы в городе замедлились. Базовые вещи стали недоступны, а женщины стали больше походить на мужчин. Ависы страдали от болезней, в городе бушевала лихорадка, из-за которой перья полностью покидали тело. Особенно страдали старые ависы, становясь похожими на облысевших червей с шестью отростками. Недостаток медикаментов усугублялся полным отсутствием пресной воды, поскольку Корниксы закопали последний ручеёк, и в городе началась настоящая засуха.

Старуха Мзамза сидела на лавке у своего дома с пробитой крышей и пересчитывала последние перья на своих крыльях. Эта женщина пережила и нашествие Муравьёв, и набеги Грызлингов, и последний набег Корниксов. Ей было уже под восемьдесят — ависы редко доживали до такого возраста. Обычно благородные орлицы сразу после смерти мужа взлетали на Смертную гору, выдёргивали перья и падали с неё. Но эта старуха никого не смогла полюбить за все эти годы; как только у неё щёлкало магическое чувство, избранник, за которого она ещё не успела выйти, тут же погибал на войне. Так незаметно подкралась старость, и вот теперь она сидела и считала перья на единственном рабочем крыле, так и не исполнив традицию.

Наблюдая за пробегавшими женщинами, Мзамза заметила девочку, которая с интересом смотрела на старуху. Она держала палец в клюве, покусывая его, и наверняка гадала: «Что это за червяк?» Перья этой девочки были редчайшего цвета — с бронзовым отливом и сединой на кончиках. По легенде, такой окрас носил первый король Аквилов — Грегарр Первый.

С доброй ухмылкой бабушка подозвала к себе девочку, и та, на удивление, совсем не испугалась. Подойдя, девочка тут же спросила, разинув клюв:

— Это вас бог так покарал?

— Время, девочка моя, время, — поджав крыло, сказала Мзамза.

— А за что вас так? — продолжая разглядывать лысое тело старухи, спросила малышка.

— За то, что не соответствовала. Предала расу, уж на то пошло.

— А кого вы предали?

Тут же к девочке подбежала молодая девушка. Её перья были похожего окраса, но ещё прекраснее, они сияли и переливались на солнце. Каждый луч, попадавший в них, возвращался в глаз мягким и таким родным сиянием. Но она их скрывала: на поясе висел длинный фартук, руки были в перчатках, а крылья сложены и покрыты тканью.

— Простите её, ради бога. Мала она ещё, да и глупа, — положив руку на грудь, сказала дева. — Не суди её строго.

— Я, как вижу, ты её сестра, — поправила нагрудную повязку старуха.

— Мать, — отвернувшись, сказала девушка.

— Даже так, — удивилась старуха. — У такой красавицы муж, небось, генералом был.

— Почти, — ещё больше смутившись, ответила девушка.

— Не сочтите за наглость, но как ваши имена?

— Триксана, а это Балеси.

Сказав это, мать с дочерью тут же скрылись. Они вернулись в кузню, где работала Триксана. Закрыв дочь в комнате на замок, чтобы та больше не сбежала, мать снова принялась ковать металл. Её хрупкие, не знавшие тяжёлого труда руки ныли от каждого удара молота по наковальне. За пару месяцев такой жизни когти орлицы совсем раскрошились и перестали вызывать восторг. Раньше каждый мужчина племени считал долгом сделать Триксанe комплимент за них. Но с уходом мужчин пропал и восторг. В новом мире красота была не нужна, как ни прискорбно это было признавать.

Часы уже перешагнули за полдень, когда в крепость пришли сборщики из Корникса. Чёрные вороны в литой угольно-чёрной броне, с двухметровыми копьями и щитами, ходили по улицам и собирали дань с граждан. Триксана спряталась в кузне, приоткрыла шторку и стала наблюдать за воинами. Вороны были намного меньше орлов, они выглядели как чёрные пятна с длинным клювом. Поставь одного такого против самого слабого орла — и ворон стал бы молить о пощаде. Но они выиграли и унизили всех орлов.

Неожиданно один из сборщиков посмотрел на кузню. Он увидел дым из печи и тлеющий свет в окне. Триксана спряталась — отдать дань ей было нечем. Зажмурив глаза и сжав кулаки, девушка тряслась под столом, как вдруг из детской послышались звуки.

Ворон на улице прищурился и медленно отделился от группы, направляясь к кузне. Клацанье вороньих шпор нельзя было спутать ни с чем — звук одновременно леденящий и мерзкий, суливший беду. Шаги ворона приближались к двери; он отворил её и сунул клюв в щель. Триксана закрыла глаза и притворилась спящей — может быть, так она встретит милосердие.

Корникс полностью вошёл в дом, он стоял спиной к девушке, не замечая её. Его внимание привлекла запертая дверь, из-за которой доносились звуки. Ухватившись пальцами за холодную ручку и отодвинув засов, ворон ворвался в комнату, и тут же в его голову вонзилась дубина.

— Балеси! — вскрикнула Триксана.

Маленькая орлица выглянула из-за угла и слезла с тумбы, перешагнув через тело воина. Тут же в здание ворвались другие вороны и окружили орлов. Разинув клювы, вороны закричали на женщин:

— Как вы посмели!
— Оскорблённые плебеи!
— Непотребство! Непотребство!

Воинов оттолкнул самый главный ворон, который ходил с большим мешком и в шлеме с красным гребнем. Он присел на корточки и приложил пальцы к шее подчинённого.

— Мёртв, — сказал командир.

Поднявшись, командир-ворон, который был выше даже некоторых орлов, с отвращением посмотрел на напуганную Триксану. Его абсолютно чёрные глаза, без капли сожаления, поглощали молодую орлицу; казалось, что из этой непроглядной тьмы на тебя смотрит нечто, желающее съесть тебя заживо, даже не разжёвывая. Покачав клювом и чуть каркнув, ворон посмотрел вниз, поднял глаза и сказал:

— Это штраф, миледи.

Сражённая быстрым ударом кулака, Триксана упала на пол; казалось, она ударилась головой обо что-то твёрдое — то ли о край стола, то ли о вешалку. Ещё не закрыв глаза, орлица увидела, как вороны уводят Балеси, а девочка всё кричит: «Абоминато! Абоминато!»

III

Дряблые крылья потеряли силу, скверные и жидкие перья падали с тела ависа. Лунный свет пробивался через дыру в груди юноши. Шатаясь, его лапы коснулись крыши дома. Аквил на родине…

И снова сон, как в том самом дне восемь лет назад. Молодая дева, что только вышла из возраста орлёнка и стала полноценной орлицей. Весна и запах сирени, что росла у её дома. В тот год даже прошедшая война никак не сказалась на настроении девушки, хоть та потеряла обоих родителей. Она с этим быстро смирилась и сжилась, будучи герцогом, её отец отдал жизнь не зря, он стал героем войны с Грызлингами. Триксана всё ждала проведения, когда её любимый спустится с горы королевского замка и будет с ней. В теперь уже своём саду дева выращивала сирень и орхидеи, что так нравились её возлюбленному. И вот уже шесть, солнце порозовело, и молодой принц спустился с горы. И снова разговоры до утра, смех и слёзы, шутки и горе, радость и печаль. Молодая Триксана души не чаяла в том времени и принце, что так её любил. Позже у них родилась дочь, Балеси, что вылупилась в первый день весны. Не задумываясь о таких ранних родах, Трисана была поглощена своим любимым. Он водил её по знатным балам и встречам, дарил дорогие подарки и вечно превозносил её в ранг богини. Но наступила война, небо затянули тучи и прилетели вороны. Каждый мужчина аквила пошёл на войну, кроме мужа Триксаны. Юного принца возненавидели, его прокляли и выбросили из жизней, все кроме собственной жены и дочери. Триксана верила, что он вернётся на поле боя, покажет свою любовь к родине, но этого не произошло. Когда отец принца, тогдашний король пал на поле брани, вера в победу угасла. Аквил сдался и пропал. Тогда же Триксана получила письмо от мужа, текст которого она запомнила навсегда: «Я спасся и вас спасу, семья.» Жена возненавидела мужа, она сама прокляла его тысячами слов. Он и правда оказался трусом…

Триксана проснулась в холодном поту; голова неистово болела, раскалывая мысли. Собрать всё произошедшее в единую картину не получалось, да и не хотелось. Сцена, где дочь уносят корниксы, стояла перед глазами. Но двигаться было надо. Как минимум, они завтра придут снова, и придётся расплатиться и за сегодня, и за завтра.

Тяжело поднявшись и опираясь на стол, девушка взглянула на завешанное окно. Свет пропал, ночь пришла. Сорвав жалкую занавеску, Триксана обомлела — город спал. Забежав в детскую и взглянув на подгорелые часы, она обомлела снова — было три часа ночи. Разжигать сейчас огонь, даже в печи, было нельзя — действовал запрет. Но как же работать? Сжатый кулак на столе в детской медленно разжался, пальцы распрямились и стало видно когти. Триксана тут и умерла, вся она пропала из-за мужа, вся её суть подорвалась, она теперь не девушка, она простой механизм, выстроенный из обстоятельств. Тугая боль проснулась в груди, дева всего этого не хочет, она снова хочет быть собой, не подстраиваясь под обстоятельства. Она не хочет видеть дочь, не хочет видеть себя, не хочет видеть мужа, что скорее всего сгнил где-то в лесах.

Девушка выбежала из дома и понеслась в неизвестном направлении. Ноги её не слушались, они спотыкались об острые камни, задевали углы зданий и вязли в земле. Гордые крылья тоже не унимались; они порвали покрывавшую их ткань и раскрылись во всей красе. Триксана замерла; её руки медленно сползли с лица и опустились.

— Какая свобода! — прошептала дева.

— И не говори, — послышался старческий голос.

Триксана от изумления чуть не проглотила собственный клюв. Перед ней сидела Мзамза.

— Что вы делаете здесь в такой поздний час?

— У меня к тебе тот же вопрос, — задрав нос, продолжила старуха. — А я вот с Смертной горы, уйти думала.

— Так почему вернулись?

— А вот нельзя, представь, запретили! — ответила Мзамза. — Стоит там флаг Бога, нельзя больше Аквилам жизнью торговать! Грядёт новый император!

— При всём уважении, это детские сказки. Мне такое ещё в яслях говорили. И какой Бог? Нет его, уже доказали.

— Ты так не говори! Ишь что будет.

— А вы мне не верите. Я мать-одиночка, которая четырнадцать часов в кузне. У меня дочь корниксы забрали. Кому, как не мне, Бог может помочь?

— Да ну! Балеси забрали?! — закричала Мзамза.

В доме напротив зажёгся свет — старуха заметила это и тут же понизила голос.

— Я видела флаг, а на нём сердце!

Развернувшись, Триксана подобрала ткань и убежала в кузню. Она влетела в детскую и улеглась на мягкую перьевую перину. Девушка не хотела медлить: «Сейчас быстро засну, а завтра ещё больше гвоздей сделаю.» Ёрзая по гнезду, Триксана натыкалась на игрушки дочки, которые хрустели при нажатии. Ей их сделал ещё её муж, когда тот жил с ними. Она вытащила с десяток костяных фигурок, которые упали на пол, издали смешной звук и затихли. Дева посмотрела на эти костяшки с такой тяжестью, она и ценила их и выбросить хотела, но они слишком много значили. Девушка успокоилась и свернулась калачиком, как вдруг снова раздался хруст, хотя ничто её не беспокоило. Триксана вздёрнула перину — ничего. Снова хруст. Девушка отползла подальше от гнезда и села на пол. Хруст прекратился. Где-то с потолка упал кусок побелки, от ветра распахнулось окно… Девушка перевела взгляд направо, туда, где из распахнутого окна на неё смотрело орлиное лицо.

— Жена, — сказало орлиное лицо.

Триксана обомлела; она увидела своего покойного мужа, но с ним что-то было не так…

— Абоминато! — девушка упала в обморок.

Очнувшись, орлица снова увидела лицо мужа. «Точно не причудилось», — подумала она. Странный писк наполнял уши; казалось, мозг сломался, и какая-то его часть оторвалась и тёрлась о шестерёнки. Абоминато изменился. Его неизменно суровый взгляд стал голодным. Редкие зелёные глаза сменились на болотные, а клюв был весь в царапинах, и кончика не было. Девушка больше не чувствовала тепла от мужа, которое в прошлом всегда вызывало в ней трепет. Руки, державшие её за туловище, были ледяными, словно глыбы со Смертной горы. Опустив глаза, Триксана заметила, что оперение аквила совсем истончилось; перья то и дело выпадали и были склизкими. Его редкое угольно-чёрное оперение теперь имело грязно-коричневый оттенок. Невольно девушка подняла руку и коснулась груди мужа; она не встретила сопротивления — рука прошла сквозь тело и коснулась крыльев.

— Ты заметила мой изъян, — монотонно проговорил Абоминато.

Орлица вскочила и отбежала в угол комнаты, прижавшись к стене. Аквил выпрямился и распахнул крылья, обнажив сквозное отверстие на месте сердца.

— Что ты такое?! — в ужасе прошептала Триксана.

— Кто! — гаркнул Абоминато. — Я стал рукой господней, чтобы стать вам всем отцом! Я заключил контракт с тем самым Богом, которого вы, аквилы, прогнали. И во благо нашего рода и наших детей я приношу себя в жертву.

— Тот флаг на горе…

— Он мой, и сердце там — моё, — Абоминато приблизился к жене. — Где наша дочь, Триксана?

— Ты её не получишь, — неожиданно разгневалась дева. — Ни одному аквилу нельзя иметь детей, если тот живёт не по закону. Традиции гласят, что ты, муженёк, — предатель рода и разрушитель чести.

— Но и ты предала!

— А вот и нет! Ты — трус, не сложивший голову в битве. Каждого аквила казнили корниксы, а ты почему-то выжил, если это можно так назвать.

— Я принёс вам мессию! Я возрожду Аквил!

— Ты трус, сын короля! И жалкий червь! Ты молишься не тому богу. Посмотри на народ: аквилы разгромлены, орлы теряют перья, и всё это из-за тебя.

— Никогда умом не отличалась. Традиции — всего лишь бред, что придумал король-отец. В них нет ни чести, ни блага. Посмотри на себя, ты делаешь мужскую работу, тут ковалось оружие для войны, а теперь простые гвозди. И чего стоит Смертная гора? Ты видела кладбище под ней? Там сотни скелетов таких, как ты, дур, что верят в этот бред!

— Аквилы побеждали, пока не родился ты, Абоминато Носферато!

Аквил схватил жену за плечи, впившись мокрыми пальцами в её кожу. Сминая перья и раздавливая плоть, принц тихо произнёс:

— Где моя дочь?

Триксана почувствовала тепло, руки мужа стали такими тёплыми, они стали пульсировать и жаждать, только вот чего? Жена почувствовала, как в муже бьётся бог, что исступляет все грехи этого мира. Но почему он разрывает её? «Я что ли мерзость и злоба?! Не могу я просто так умереть, за что?! За то, что я плохая мать нежеланного ребёнка или то, что предалась трусу?! Я жила своей жизнью, я не должна быть тут, я герцогиня! Я должна быть в платье на балу, а гибну тут.» — крупицы первых слёз скатились с очей Триксаны.

— Азорикс. Княжество Корникс.

Абоминато разорвал свою жену. Две половинки тела остались лежать, глядя, как изуродованное тело мужа улетает в сторону территории Корниксов.

IV

Чёрная гора с многочисленными башнеобразными выступами возвышалась над крепостью Азорикс. Мерцающие огоньки окон разбавляли кромешную тьму, придавая постройке зловещую осязаемость. Над башнями кружили стражи с луками, по стенам ходили дозорные с факелами, а у главного входа стояли два закованных в броню десятиметровых вепря. Ночь окутала крепость; казалось, солнце никогда над ней не появлялось.

В королевском замке главный зал был плохо освещён, а стены его были выкрашены в чёрный; лишь белый трон из мрамора и костей выделялся в полумраке. Двери зала распахнулись, и стража во главе с командиром привела маленькую орлицу к королю. Её слабые ручки и крылышки были связаны — солдаты потешались над ней, могли запнуться о неё, пнуть или ударить. Командир делал вид, что этого не замечает.

Подойдя к трону, они увидели, как за ним зажёгся свет, и стал виден король. Его лицо скрывала серебряная маска, точно повторяющая очертания, с узорами из рубинов. Белые, не прилегающие к телу одежды создавали эффект огромной фигуры. В руке король держал посох из белого золота с большим шаром на конце. Вороны пали на колени.

— Благоволительный господин, как и было сообщено, наш отряд нашёл дитя Аквила, последнюю принцессу униженного царства, — начал командир.

— Подойди сюда, Каррар.

Командир поднялся и осторожно приблизился к королю. Повелитель опустил свой посох перед лицом воина и сказал:

— Ты знаешь про Смертную гору?

— То место, где умирают орлы?

— Там реет флаг, я чую это. А с нашей вороньей скалы флаг пропал. — король кашлянул. — Известно ли тебе об отце этой девочки?

— Принц Абоминато, сбежавший с поля битвы, предатель родины.

— Ты навлёк на нас беду, — придвинул посох ближе к лицу командира король. — Накажи себя сам.

— Я… я не понимаю. Повелитель!

Серебряная маска блеснула; король поднял голову и перестал смотреть на Каррара. Мгновение спустя штык из посоха пронзил голову командира. Двери зала захлопнулись, а остальных воинов убила личная стража короля.

— Избавьтесь от девчонки, Каркардалы! — взмахнул рукой король и спустился с трона.

Четверо воинов в белой броне подхватили девочку и увели из зала. Король спустился к трупу командира и прошипел: «Теперь он сюда придёт».

Минуя реки и горы, молодой принц нёсся по стране. Он оставлял за собой поля и долы, пересекая одну границу за другой. Он был уже почти у замка. Были видны башни и стены, и вороны, кружившие над замком, уже заметили Абоминато. Принц ловкими движениями отшвыривал летучих воинов, пытавшихся пронзить его копьями. Чёрные вороны падали замертво, как только аквил пробивал им грудь голой рукой. Его сила, ловкость и зрение возросли многократно. Пальцами Абоминато мог крошить литую броню, добираясь до плоти и вырывая сердце.

Одному ловкому воину удалось ранить принца. Он подлетел сзади и нанёс удар в спину. Остриё копья безболезненно вышло из раны, а отверстие заполнил гной, закрыв его. Абоминато обернулся; было видно, что удар задел его дух, а не тело. Схватив корникса за клюв, он оторвал ему голову. Увидев, что стража не кончается, принц взмыл в воздух и мощным взмахом крыльев отбросил новых стражников. Пикируя к главному замку, авис закрутился и стал подобен стреле.

— Как та, что убила короля, — успел проговорить принц, прежде чем врезаться в стеклянный купол главного зала.

Упав на белый пол, Абоминато увидел свой клюв, отколовшийся от головы. В ужасе он поднял его и приложил на место. Раздалось шипение, и клюв прирос. Поднявшись с колен, принц поднял взгляд. Перед ним стоял король Корниксов, опираясь на посох и медленно спускаясь с постамента. Отмеряя шаги постукиванием посоха и королевских шпор, повелитель снял перчатку и бросил её к ногам Абоминато.

— Я тут не за тобой, — сказал принц.

— И это мне известно, — стянув с себя тунику, ответил король.

Перед Абоминато предстал обнажённый король. То, что скрывал корникс, теперь было на виду. В его груди билось сердце, но оно находилось в такой же дыре, как у принца. Всё его тело сгнило: от перьев остались лишь стержни, кожа стала прозрачной плёнкой, а крылья были жалким подобием.

— И ведомо тебе одному, почему моё сердце снова здесь. Господь отвернулся от меня; у Него новый чемпион в этом мире.

— Вы построили империю на силе бога.

— Я построил, — король принялся снимать маску. — Абоминато, брат, твоя тропа закончилась. У этой силы нет конца, как и начала. Ты продался зря.

— Ты называешь меня братом?

— Не по духу, а по сути. Твой отец и ваше племя — всего лишь плешь на лице всех ависов. Представь, если бы про ваши традиции узнал народ с другого континента или те же Грызлинги.

— Не ставь добычу выше хищника. Аквилы победили Грызлингов и в этой войне ещё не проиграли. Пока жив наследник трона…

— Надеюсь, ты говоришь про свою дочь. Вы, Абоминато Носферато, не жилец.

— Своего я добьюсь. Балеси в этом замке, и я это знаю.

— Нет.

Король окончательно снял маску. Его изуродованное лицо вселяло ужас, пробиравший до кончиков когтей. Абоминато сжал пальцы, но взгляд не отвёл. У повелителя не было клюва — лишь зелёная от гноя дыра на пол-лица. Глаза побелели, перья ссохлись и выпали. Это был червь.

— Карголдур Иморталис, будем знакомы, — почти невидящими глазами посмотрел на принца король.

Абоминато подошёл к Карголдуру и взял того за плечи. Он почувствовал, что тело короля было мягким, словно кожаный мешок, наполненный водой.

— Где моя дочь? — сжимая пальцы, спросил принц.

Тут же король почуял запах принца, от него несло первородным злом. Король затряс ногами, даже обмочился. На его долгом веку ему не встречалось такого существа. С ним явно сыграли злую шутку, не может чемпион Бога быть таким, даже он таким не был. Собрав последние силы, повелитель ответил:

— Каркардалы, — сурово глядя, произнёс король.

Посох Власти и Победы, изготовленный из костей врагов и белого золота, упал на землю. Абоминато улетел из дворца, оставив труп своего названого брата на полу, что умер не от руки принца, а за секунду до этого.

IV (1.1)

Четверо белых ворон покинули столицу Азорикс. Своим быстрым полётом они выдвинулись к Смертной горе, держа пленницу с собой. Карконикс, Оберкар, Доркар и Бкар с неизменно каменными лицами летели под проливным дождём.

— Ты уже связался с ним? — спросил Карконикс.

— Да, мы всё исполним. Как он и просил. — ответил Оберкар.

— И как же жалко его, такую судьбу испоганил, а ведь мог стать легендой. — приговаривал Бкар.

— Твоё сострадание тут неуместно, он волен делать что хочет. — сказал Доркар. — У него ещё есть шанс выжить.

— Вы про моего папку говорите? — неожиданно заговорила напуганная Балеси.

— Чертовка, да, про него! — возгласил Карконикс. — И ты ничем не лучше него, такая же бесчувственная! Тебе шестой год, а ты уже убила ависа!

— Не гневайся, Карконикс. — остановил Оберкар. — Не тебе об этом судить.

— Ты ещё меня попрекай!

— И что ж вы ссоритесь, всё ж у нас по плану, мы даже короля не предали, как планировалось. На ваших клювах должно быть счастье, а вы! — сказал Бкар.

— Поменьше выражений, у нас миссия. — остановил Доркар.

— О да, наконец-то с проклятых нас снимут это проклятие, как Бог завещал: «Как ворон очистится от скверны, так воссияет его королевский лик.» И новый Аквил мы построим, где не будет места их злу и не будет литься кровь.

Продолжив свой путь в тишине, Балеси смогла разглядеть всех воронов. Они были почти одинаковые, можно было сказать, что братья, но у каждого была особенность. Оберкар, видимо главный, всегда щурил глаза, а в разговоре был краток. Карконикс же, был больше остальных, всегда злой и с растопыренными глазами. Бкар и Доркар самые похожие из всех, их отличала только речь, первый двигатель, а второй тормоз.

Девочке сделалось жутко от такой компании, но сделать она ничего не смогла. В ней кипела ярость, она хотела обратно к отцу, что со слов матери умер, но она в это не верила. Балеси не считала себя виноватой в смерти ворона рядового, она не питала гнева к воронам, но убила его потому что тот зашёл в её комнату. Она бы и мать прикончила, если бы можно было, девочка ей не верила и не хотела с ней оставаться.

Опустив руки в карманы на сарафане, девочка нащупала письмо, что выкрала у матери, оно было от отца. Она ещё раз посмотрела на него, попыталась прочитать на нём что-то и выкинула. «Он за мной придёт» — подумала девочка.

V

Уже светало; ночной ливень прекратился, и ленивое солнце выглянуло из-за туч. Из-за разрежённого воздуха дышать было тяжело; старой орлице приходилось останавливаться на несколько минут, чтобы отдышаться. Мзамза опиралась на ветвь дерева, найденную у подножья горы, и медленно постукивала ею по камешкам на дороге, по которой редко ходили ависы. Её съедали сомнения; она до конца не была уверена, что достойна смерти ависа. Но в городе царила паника, и даже пернатые прогоняли облысевших ависов. Мзамза не хотела испытывать судьбу; к ней стали относиться хуже после того, как она первой сообщила об убийстве Триксаны. Ей казалось, что её забросают камнями, так что изгнание стало единственным выходом. Старуха не знала других мест; за долгую жизнь она почти не покидала крепость, так что Смертная гора была её единственным пристанищем.

Забравшись на самую вершину, она снова увидела флаг и на нём сердце. В прошлый раз оно было сухое и билось чаще, а сейчас с него стекала струйка крови, и биение почти замерло. Притащив деревянное сиденье, старуха уселась около флага и, кряхтя, проговорила:

— Ох, юный чемпион, тобою недовольны.

В терновых зарослях Абоминато свил себе гнездо. Он не спал несколько дней, и сон был необходим, но взошедшее солнце разбудило его. Отряхнувшись и расправив крылья, принц почувствовал боль; по всему телу пробежали тысячи уколов, сковывавших движения. Они прошуршали каждый сантиметр и вернулись к дыре. Опустив голову, Абоминато заметил, что из дыры начал сочиться гной; его было мало, и он был жидким, но боль была ужасной. Ноги подкашивались, а руки дрожали. Решив не терпеть, принц взмыл в воздух. Он отправился за Каркардалами. За всё это время тело покинули сверх силы, даже его бывшие способности приуменьшились, стало понятно, что тело предаёт хозяина. Абоминато подозревал, точнее знал почему это случилось. Бог разгневался на него, но решил дать шанс исправиться.

Принц не знал, куда лететь, но что-то в груди подсказывало ему направление. Он миновал бывшие окрестности своего царства; заброшенные и сожжённые деревья были обычным зрелищем. Внизу рыскали дикие животные, маленькие грызлинги, не обретшие интеллект и жившие по инстинктам. Эти крохотные грызуны, похожие на комки шерсти, едва доходили орлу до колена, но их разумные собратья, особенно в численном превосходстве, оставались грозной силой. Их империя рухнула, когда дед Абоминато, король Орлий Четвёртый, разгромил их. Теперь они вновь ушли под землю, копя силы. Принц всегда относился к ним с презрением, не видя в них угрозы и, тем более, равных, ведь орлы исторически ими питались.

Пролетев около часа, Абоминато выдохся; ему стало непонятно, почему тело больше не может махать крыльями. Он хотел опуститься, но из-за недостатка перьев рухнул прямо между деревьев. Распластавшись на поляне, принц тяжело задышал; из его клюва начала выливаться жидкость, а пальцы свело судорогой. В животе начались движения; казалось, что-то хочет вырваться наружу. Абоминато затрясся, скованный страхом; он не мог пошевелиться. Неожиданно тряска прекратилась, и принц почувствовал, что в его груди что-то есть. Перевернувшись на спину, орёл увидел маленькие ножки, которые, дёргаясь, торчали из его груди, прямо из дыры.

— Что ж за напасть такая! — вдруг раздался смешной голос.

Абоминато встал и увидел под собой нору, из которой вылез грызлинг, застрявший в нём. Принц извлёк бедолагу, осмотрел и уже хотел его съесть, но грызун запищал.

— А ну стой! Я — верховный управитель дома Терсевани, достопочтенный Пискун Долет! Я повелеваю тебе отпустить меня, пока действует союз орлов и грызунов!

Ошарашенный наглостью мохнатого создания, Абоминато отпустил грызлинга. Тот упал на землю, но не ушёл.

— И что ты тут делаешь, а? Орлиная морда? — засуетился зверёк.

— Какое тебе дело?

— Пискун должен знать, что творится в его владениях! Вчера — вороны, сегодня — орлы.

— Погоди, вороны?

— Да-а, вчера проходили какие-то четыре белые вороны с девочкой.

— Куда они…

— А вот и не скажу! Я тебя не знаю и… — Пискун увидел дыру в груди Абоминато. — Что это?! — ткнул пальцем грызун.

— Не твоего ума дело.

Принц схватил грызуна за шкирку и взмыл в воздух. Пискун закричал, но не сопротивлялся — так сильно его испугал вид Абоминато.

— Веди! — крикнул принц, и они скрылись в облаках.

VI

Четверо белых воронов, изрядно устав и испачкавшись, вели орлицу через земли бывшей империи Аквилов. Стуча шпорами по камням и шаркая одеждами, Каркардалы замерли. Они пришли к пещере у подножья Смертной горы. Тот чертог назывался Довердан; по легенде, его обнаружил первый король Аквилов, который приказал похоронить себя там. Карконикс, Оберкар, Доркар и Бкар вошли в зал и зажгли факелы.

Паря над пустошами пустыни, Абоминато и Пискун продолжали поиски. Орёл, потерявший больше половины оперения, изрядно вымотался и в глубине души таил злобу на попутчика, не закрывавшего рот целый день. Грызлинг, казалось, радовался компании; он смирился со смертным видом напарника и всё рассказывал о доме Терсевани.

— Вот мой дядюшка Рокфор, который рыбу ловил, всегда говорил: «Путь — дорогу бережёт». Это значит, что нет смысла ходить впустую, всегда должен быть маршрут.

— Занятно.

— А зачем тебе эти вороны? — сделав небольшую паузу продолжил Пискун.

— У них моя дочь. А сам я король Аквилов. Корниксы разгромили наши города и казнили каждого мужчину в стране.

— А ты как выжил?

— Я попросил бога, он даровал мне силы, чтобы я возродил Аквил. Я отдал своё сердце ему в доверенность.

— И ты хочешь спасти свою дочь принцессу. — замялся Пискун. — Но насколько я знаю, сейчас в вашей стране разруха, дети гибнут там каждый день. Не лучше было бы сначала им помочь, а потом уже спасти дочь. Получается ты бога то обманул. Хочешь возрождения, а сам за дочкой гоняешься.

— Лучше бы ты дорогу сказал, — прошипел Абоминато. — Куда дальше?

— Вот там, где туча, — указал пальцем грызлинг.

— Ты издеваешься?! Это гроза! — закричал орёл, и из его рта брызнула жидкость.

— Ну а что я сделаю! — нахмурился зверёк.

Делать было нечего; орёл набрал скорость и полетел в грозовое облако. Войдя в сумрачную пелену, обзор сразу пропал. Абоминато не видел ничего, кроме серости. Начался дождь, крылья намокли, и редкое оперение стало выпадать ещё сильнее. Вдали грянул гром; Пискун зажмурился и заёрзал. Орёл же набрал ещё больше скорости, понимая, что здесь нельзя оставаться — они могут упасть от тяжести крыльев. Набирая высоту и ускоряясь, принц начал терять сознание; его тело было на исходе. Грызлинг это заметил: хватка ослабевала, орла качало. Не выдержав, зверёк закричал:

— Давай на землю, ты не выдержишь! — хватаясь за его ноги, сказал Пискун.

Но Абоминато не ответил; он начал пикировать вниз.

— Ты меня слышишь?! — запаниковал Пискун.

Не дожидаясь ответа, грызлинг забрался на спину Абоминато и увидел, что тот без сознания. Держаться было трудно; зверёк зацепился задними лапами за редкие перья, плохо державшиеся на коже. Дождь не прекращался; нужно было срочно что-то делать.

Времени на раздумья не было. Пискун ухватился за крылья Абоминато и попытался выставить их для планирования. Одно крыло выскользнуло из мокрых лап, возник крен, и Абоминато понёсся к земле. Лобовое столкновение на такой скорости означало верную смерть. Пискун изо всех сил потянул за выскользнувшее крыло; скорость упала, траектория выровнялась. Едва зверёк успел выдохнуть, как в них ударила молния.

Очнувшись, двигаться не получалось; что-то острое впивалось в бока, глаза застилала серая пелена. Поводя головой, он расцарапал затылок, аккуратно встал на ноги и прыгнул на одинокое дерево перед ним. Подняв глаза, он увидел дыры в кроне — скорее всего, оно смягчило падение.

— Ох ты, хворостинка моя родная! — зверёк принялся целовать ствол.

Внезапно он заметил, что дно этого болота было полностью белым. Присмотревшись, Пискун понял, что всё это время лежал на костях, и кости эти принадлежали орлам. Подпрыгнув, он упал с ветки, но не на кости, а в воду.

— Абоминато! — хрипло прокричал зверёк.

Где-то вдалеке послышался хруст; встав на ноги, Пискун увидел, как что-то чёрное поднимается из груды костей. Стряхнув с себя обломки, Абоминато распахнул крылья. Перья окончательно опали, и теперь это были голые кости, обтянутые плотью. Туловище Абоминато было пробито во многих местах, будто его тысячу раз пронзали копья. Сквозь эти отверстия просвечивали его собственные кости. Посмотрев на напарника, принц обнажил свою пустую глазницу; на месте глаза был лишь череп с углублением.

— Абоминато…

— Ты знаешь, где мы, Пискун?

— Ни… — проглотил слюну зверёк.

— Это кладбище под Смертной горой. Здесь покоятся все женщины рода Аквилов. И все они покончили с собой, — сжал ослабевший кулак Абоминато.

— Но это как-то глупо. Зачем здоровым женщинам кончать с собой? — Пискун выбрался из лужи.

— В этом и дело. Такова традиция.

Обернувшись, Абоминато увидел, что зверёк исчез. Подбежав к луже, он обнаружил глубокую яму, высасывавшую воду из болота; туда и утянуло Пискуна. В глубине той бездны принц увидел огонёк.

На самой вершине горы Мзамза всё так же сидела у флага. Она видела, как молния ударила в принца, видела их падение, видела, как сердце Абоминато почти остановилось и высохло.

VII

Узкая расщелина, наполненная водой, вела в огромный подземный зал. Абоминато, больше не нуждавшийся в воздухе, легко проскользнул в отверстие и оказался в озере, на поверхности которого барахтался Пискун. Достав напарника, принц стал давить ему на грудь, пытаясь реанимировать. Грызлинг пришёл в себя, раскрыл глаза и, громко кашлянув, закричал:

— Прости меня, Абоминато! Я наврал тебе! Я никакой не управитель, я обычный изгнанник из племени! — не скрывая слёз, говорил Пискун. — Я жалкое подобие тех воинов, с которыми ваш народ заключил союз.

— Я это знал, — проговорил принц. — Ты не похож на управленца.

Крик Пискуна разнёсся по пещере, эхо прокатилось по всем уголкам освещённого зала.

— Это не просто пещера, — сказал Абоминато.

Сверху донеслись голоса, очень похожие на вороньи — мерзкие и протяжные. Подняв голову, принц увидел, что часть стены пещеры обвалилась, и в проходе шли белые вороны. Немедля, Абоминато попытался взлететь, но не смог. Ничего не оставалось, как карабкаться по стенам зала к той дыре. Вороны не заметили орла и грызлинга; они прошли дальше по коридору.

Орёл цеплялся за камни и взбирался по стене; его руки дрожали и ныли, кости трещали под нагрузкой. Остановившись перевести дух, Абоминато вдруг почувствовал, что сзади его что-то подталкивает. Пискун помогал товарищу; его крепкие пальцы и мощные конечности были созданы для подземелий. Очутившись в тёмном коридоре, они почувствовали под ногами плитку — явно работу ависов. Впереди были слышны голоса воронов, которые о чём-то спорили, и плач дочери Абоминато.

Напарники решили действовать скрытно; встав на цыпочки, они стали подкрадываться к концу зал. Дойдя до конца коридора, они увидели, как четверо белых воронов стоят у гроба короля, на котором сидит связанная Балеси. Скрестив мечи над головой девочки, вороны пронзили свои сердца; бурая кровь окропила Балеси, она закричала и тут же умолкла.

— Папочка, он тут, прямо тут. Он говорит со мной. — тут же её глаза залились светом, и стала она говорить мужским голосом. — Дитя последнего и всех родов орлов, должно расплавиться в небытие, для мира ависов и света Аквила.

Тут Абоминато бросился вперёд. Он выпрыгнул из темноты и оказался перед Каркардалами. Едва он протянул руки к одному из них, как его кисти испарились. Все вороны обернулись на принца; их заплывшие белые глаза уставились на него:

— Вернулся к предку, господин, — заговорил Оберкар.
— Но твой закон уж не един, — сказал Карконикс.
— Упустил ты по пророчеству дочь, — продолжил Доркар.
— Умри же, как предок в точь, — добавил Бкар.

Именные клинки каждого из Каркардалов засветились. Абоминато, не понимая происходящего, впал в ступор. Его дочь была перед ним, но он не мог до неё дотронуться. Теперь он рассыпался, как прах того короля, что лежал здесь. Глаза Балеси, уже не сопротивлявшейся, были полны отчаяния, но в мгновение ока стали пусты. Кровь из свежих ран Каркардалов перестала течь, словно возвращаясь обратно. Их глаза заискрились, раздался хлопок, взрыв, свет, тьма…

Абоминато очнулся на полу. Перед ним стояли четверо белых орлов, полностью обнажённых. Их сияние заполняло пространство; эта картина готова была выжечь его единственный глаз. Но самое главное — Балеси больше не было. Она просто растворилась. Её одежда, цветок орхидеи и последняя костяная игрушка, что он сам вырезал, остались лежать на гробу короля. Один из орлов подошёл к Абоминато и взял его за руку.

— Каждая ворона мечтает стать орлом. А теперь мы искупились — сказал Оберкар.

Встав на шаткие ноги, Абоминато увидел, как один из орлов, на чьём клинке было выгравировано «Доркар», открыл из пустоты дверь. Из неё вышел старец без крыльев и меха. Он был червём в понимании орла. Но его лучезарные одежды и внешняя чистота не позволяли сделать такой вывод. Старец встряхнул пурпурные одеяния, выпрямился и посмотрел на Абоминато:

— Не тебя я выбирал…

VIII

— Напомни мне, мой герой, зачем ты пришёл ко мне, — обратился к Абоминато Бог.

— За величием Аквила.

— Напомни ему, Бкар.

Орёл Бкар раскрыл свою грудь, и в его внутренней вселенной открылся вид. Там ещё живой Абоминато пришёл на Смертную гору. Под проливным дождём он молил: «О, славный господь, что отринул нас давно, вернись в наш мир для благого дела. Наш славный род разгромлен и жесток, традиции погубили дело. И дай мне шанс всё исправить, вернуть Аквилу былую славу. Меня же можешь ты расправить, распять на горе, как весь наш род. Построить новое учение, чтоб все ожили. Забыть старые традиции и вернуться к богам».

— И стал ты самой жестокой традицией, чемпион. Ты обманул меня. Ты счастье поставил выше слова, что дал мне. И дочь твоя, невинная, как и ты, должна была погибнуть для вашего же рода. Смотри! — Господь указал на орлов. — Карконикс — дух войны, что даст меч в руки народу. Оберкар — правитель, что не даст погибнуть молодым. Доркар — дипломат, что свяжет жизнь славным миром. И Бкар — наставник, чтобы отношения были равными.

— Боже… — пал последний настоящий аквил.

— Принц… — расплакался спрятавшийся Пискун.

— Учти же, Абоминато Носферато, ты согрешил. Обманул собственного бога. А я дурак, повёлся.

Над Смертной горой воссияло солнце; жёсткие капли дождя смыли флаг в небытие. И сердце с него пропало. Мзамза же от той воды помолодела, обрела перья и улетела. Барбанела расцвела; пришли туда святые проповедники, что своим светом всех озарили и возродили Аквил. Пискун же стал важным делегатом; его приняли сородичи и стали слушать. А путь к Смертной горе зарос, и на вершине выросло дерево, что до сих пор сочится гноем.