Бабушкины пироги

Бабушка Аля любила печь пироги. По любому поводу: радостному и не очень. Каждый день: будь за окном щедрая, урожайная осень или юная весна, едва стряхнувшая снег. Душистый аромат теста окутывал наш деревенский дом невидимым коконом, добавлял уюта, тепла и спокойствия. Сладким запахом пирогов был наполнен мой первый вздох в этом мире. И, казалось, последний станет таким же — ведь бабушка не старела и не менялась, без устали суетясь возле печки.

Я рос очень быстро, в три научился читать, проглотил все детские книги в доме, а после изнывал от скуки и доставал взрослых бесчисленными вопросами. Бабушка уговорила маму отдать меня в школу, едва исполнилось шесть. Меня задирали другие дети, я часто плакал и мечтал сбежать. Но каждое утро, когда я отправлялся на учёбу, бабушка давала мне с собой пирожок с яблоком, а второй, с маком и сахаром, — когда возвращался. Ради них, пушистых и сладких, я и терпел эту муку.

Забившись на своё место в углу класса, на перемене я жевал пирожок. Ощущая, как расползаются на языке бархатные яблочные ломтики, смотрел на радостно болтавших мальчишек и девчонок — и на меня накатывало равнодушие. Они казались мне пугалами с крестиками нарисованных глаз на головах-тыквах. Пустых и гулких. Уродцами, чьи нападки смешны, а дружба — фальшива. Становилось легче.

Вечером я получал свою награду. Не важно, какими были оценки, как я себя вёл: бабушка наливала мне кружку молока, протягивала пирожок с маком и гладила по голове, приговаривая:

– Кушай, кушай, кукушонок.

Её мягкие ладони пахли тестом, я послушно ел, и меня понемногу укутывала дрёма.

– Пусть хоть уроки сделает! – возмущалась вернувшаяся с работы мама.

– Да кому то нужно, жив-здоров и ладно, – непреклонно отзывалась бабушка, и мама тут же смолкала, отчего-то кусая губы.

А я всё хотел спросить, где мой папа — и каждый раз забывал. И про уроки забывал, и многое-многое другое. Учителя ругали, но не могли даже вызвать приступ стыда. Бабушка говорила, меня всё равно доучат, и оказалась права. Детство кануло в забвение, как ведро в глубокий колодец — только круги остались.

Но однажды бабушка заболела. Тяжело заболела, не могла даже встать с постели. Хрипела, что всё это происки соседки Еськи, это она съездила в соседнее село к какой-то ведьме — и та бабушку прокляла. Я представить не мог, кто желал бы ей зла, а мама сутками сидела рядом, успокаивала, отпаивала отварами — лекарства в нашем доме не признавались.

И в те дни что-то темное впервые прокралось в мысли. Смутные образы стали всплывать из памяти — и все они сопровождались запахом выпечки. Я ощутил аромат пирогов с перепёлкой и лисичками. Бабушка готовила их ежедневно, когда я уже пошел в школу, но никому не позволялось их пробовать, кроме мамы. А та ела и медленно толстела, а потом вмиг худела и по неделе лежала молча, отвернувшись к стене — бабушка говорила, что это всё грипп. Они тогда будто вздорили, но мама никогда не перечила бабушке, не пререкалась с ней, только плакала тихо. Вскоре всё сглаживалось, а затем начиналось по новой.

Я вспомнил, что у меня был дедушка. Седой и совсем старый. Он двигался медленно и тяжело, но продолжал ходить в магазин, рубить дрова и таскать воду из колодца до своего последнего дня. А потом умер, и бабушка напекла пирогов с черникой. И один — с тыквой, для дедушки. Или это было до того, как он ушёл?

– Какой взрослый кукушонок-то стал, – важно сказала бабушка, но гордости я почему-то не ощутил. – Уже настоящий помощник взамен деду!

Мама молча вздохнула, а я действительно с того дня принялся рубить дрова и носить воду. В магазин забегала мама, деньги были только у неё. Но что я делал в остальное свободное время?

Воспоминания приходили урывками, мутными картинками, будто пейзаж за окном в осенний ливень. В нашем доме не бывало гостей. Только раз посетила небольшая делегация: серьёзная, разодетая. Мужчины и женщины в костюмах внимательно оглядывали из-под очков каждый угол, проверяли запасы еды, мой шкаф с одеждой и место, где я делаю уроки. Задавали мне какие-то вопросы. Я даже не знаю, что отвечал. Бабушка усадила их за стол, накормила свежими пирогами — и делегация быстро ушла. А после никто больше нас не тревожил. И в школе от меня отстали и дети, и учителя.

Мама в тот же вечер по велению бабушки отнесла в дом Еськи пирог. Узнал я об этом лишь потому, что на следующий день увидел его, раздавленный, на нашем пороге. Алые ягоды калины растекались кровавым соком, и мне запретили даже прикасаться. Теперь этот образ казался таким ярким... почему же я всё забыл? И дедушкино имя, и школьные будни, и похороны Еськиной сестры...

Бабушка болела, но в те дни на языке не проходил вкус печеных яблок, а в сердце — стыд и смущение. Я вспоминал лица учителей и тех, с кем ходил в школу. Теперь одноклассники не казались мне пугалами, мне хотелось с ними встретиться, поговорить, услышать о том, каким же я был. Потому что сам не знал. Догадывался, что со мной что-то не так, но как живут другие — не видел. И, пока мама была занята, я сделал то, о чём ранее помышлять не мог — сбежал из дома.

Удивительно, но я вспомнил, где кто живёт. Стоило выйти на единственную широкую улицу нашей деревни, как перед внутренним взором появилась картинка: уроки закончились, все спешат по домам, девчонки болтают, мальчишки дразнят собак за заборами, я безучастно, бездумно бреду вслед за всеми. День за днём. Конечно, я видел, в какие калитки они заходили. И сейчас я свернул в ту, что оказалась ближе всего. Не обращая внимания на лай привязанного к будке пса, подошёл к дому и постучал.

Дверь распахнулась почти сразу. На пороге стояла девушка и широко улыбалась, но, стоило ей увидеть моё лицо, как улыбка из радостной превратилась в неловкую.

– Здравствуйте. А вы к брату, да? Он вот-вот должен вернуться. Да вы заходите, я вам пока чаю налью.

– Не надо... чаю... – отчего-то едва выдавил я, вспомнив про пироги.

Девушка пожала плечами и положила мне большую тарелку котлет, варёной картошки с укропом и душистым маслом, быстро нарезала салат из всего, что растет в огороде. Так вкусно, а главное, без теста, я ещё не ел.

Хозяюшку звали Мила, она приехала к двоюродному брату на летние каникулы и очень любила поболтать. Я ел и слушал, а она увлечённо рассказывала про свою жизнь в городе, про учёбу в институте, про планы и мечты. Хотела стать юристом, но я даже не знал, что это такое. Она не верила и смеялась.

Потом пришёл её брат, и весь разговор как-то скомкался, превратился в неловкое молчание. Тот, кто проучился со мной столько лет, не смог ответить ни на один вопрос — да и не хотел. Мне оставалось лишь уйти и, не питая больше ложных надежд, как в школьные годы одиноко плестись домой. Но через минуту меня нагнала Мила. Мысль о том, что я совершенно потерял память, показалась ей увлекательной и забавной, но я даже не обижался. Она была такой лёгкой, свободной, яркой... как бабочка летним днём. Существо какого-то иного, недоступного мне мира, о котором мне невыносимо хотелось узнать... из её уст.

Мы расстались неподалёку от моего дома, договорившись встретиться вновь — и я слишком поздно осознал, что бабушка может быть недовольна. Ощущение, что я сделал что-то ужасное, не покидало меня до самого вечера, но никто так ничего и не сказал. Или не заметил.

Так прошло несколько дней. Мы просто гуляли рядом с деревней и разговаривали, рвали малину в лесу или болтали ногами в прохладной реке. Мила была в восторге от деревенских пейзажей, я же ничего не замечал — мою голову полностью занимали её рассказы. Я уже жил её жизнью вместо своей, пустой и тёмной. А потом бабушка как-то доползла до печи, испекла пирог и отдала матери с наказом накормить первого встречного. Мама, как всегда, послушалась. И бабушка внезапно выздоровела, словно забыла о своей болезни.

Всё вернулось на круги своя, и я уже не мог незаметно выскользнуть из дома. Я знал, Мила ждала меня, и больше всего на свете не хотел её обидеть. В конце концов, вызвавшись принести воды, я выскочил во двор и сбежал. Было страшно, и странная тяжесть уже тянула меня обратно, чужие мысли нашёптывали мне, что всё это пустая трата времени... но всеми силами я противился этому.

Однако, мы разминулись. Ещё и Еська спустила на меня собак, пришлось от них убегать. Когда я вернулся домой, уставший и понурый, то прежде всего уловил аромат вишнёвого пирога. Внутри всё сжалось комом. Я отворил дверь и увидел Милу — она сидела за столом с моей мамой и бабушкой, они пили чай.

– А я решила зайти за тобой, – с улыбкой промолвила Мила. – А у тебя такая чудесная семья! И бабушкины пироги — объедение!

– Садись, поужинай, – проворковала бабушка. – Чай замаялся по деревне-то бегать?

Она смотрела выжидающе и спокойно. Мама, опустив голову, уткнулась взглядом в свою тарелку. Мила продолжала улыбаться, немного растерянно и взволнованно, на её щеках играл лёгкий румянец, а глаза чуть поблескивали.

– Садись со мной, – тихо проговорила она, отодвигаясь на лавке и ставя мне чистую тарелку, которую передала бабушка. – Я за тобой поухаживаю.

Это отняло у меня последние силы. Я рухнул рядом, а Мила взялась за новый кусок вишневого пирога.

– Нет, деточка, он яблочный любит, – твёрдо произнесла бабушка, и Мила послушно стащила ломтик с другого блюда. Налила мне чай, положила в него ложку мёда. – Так кем ты, говоришь, хотела стать?

– Юристом, – смущенно улыбаясь, пробормотала Мила. Я смотрел на её красивое, молодое лицо, тронутое загаром, на длинные ресницы, порхавшие всё медленнее. Слушал голос, который постепенно становился другим. – Но знаете, сейчас их столько... Я думаю, лучше мне остаться в деревне. Свежий воздух...

Ломтики печёного яблока таяли на языке, и всё постепенно заволакивал туман равнодушия.

Я сижу за обеденным столом, а по дому растекается сладкий аромат тыквенной начинки. Последний пирог для дедушки. Для меня. Мои руки на столешнице покрыты морщинами, огрубели и потемнели от времени. Но убранство внутри не изменилось. Помутневший взгляд натыкается на юную девушку, так похожую на Милу, и мальчика чуть помладше, с пустым и уставшим взглядом. И я так же выглядел? Бабушки нет. Мамы и Милы — тоже.

– Где они? – спрашиваю и сам не узнаю надтреснутого голоса.

На глазах наворачиваются слёзы, потому что ответ уже есть, где-то внутри.

– Ешь, – мягко приказывает мне девушка и ставит чашку с горячим чаем и большое блюдо с пирогом. Только из печи. Тесто ещё пышет жаром, а янтарно-оранжевая начинка разливается густым мёдом.

Горло сводит от голода и отвращения одновременно. Я не могу уйти без ответов.

– Почему?! – срываюсь на крик, но голос предательски хрипит. – Что происходит! Где они?!

Где вся моя жизнь, которую я почти не видел?

– Ешь, кукушонок, – узкая девичья ладонь ложиться мне на макушку, но сладковатый запах её знакомый, из детства. – Ешь — и всё узнаешь.

Слёзы душат, в горле стоит ком, но я отправляю в рот первый кусок. Это вкусно до мерзости. И я не чувствую страха или боли, только мир вокруг расплывается всё сильнее. Искажается, меняет знакомые очертания. Вместо девушки — чёрное бесформенное пятно, шевелящееся и живое. От него к печи тянется пуповина из мрака, но и печи уже нет, и дома. Всё похоже на тёмный живой пузырь, поглощающий свет и саму жизнь.

И я действительно вижу их. Силуэты мамы, Милы, бабушки и дедушки. Десятка других людей. Едва заметные, серые, лишённые воли при жизни и освобождения после смерти. Дом стал их тюрьмой, едва они появились здесь. Забирал эмоции и силы, шантажировал жизнью детей, заставлял приводить новые жертвы. Ждал рождения девочек. Дом останется ловушкой и для меня.

Запах пирогов становится всё сильнее и невыносимее, заменяет воздух в лёгких и само моё тело. Круг замкнулся.