ВЯЧЕСЛАВ ДЕНИСОВ
БАНДИТ ПО ОСОБЫМ ПОРУЧЕНИЯМ
РОМАН
ПРОЛОГ.
- Ты меня, правда, любишь?
Он пожимает плечами и молчит.
Она огорчилась и стала тереть ноги ладошками. От этих движений колготки на её коленях то собирались в гармошку, то натягивались, как резина.
- Так ты меня любишь или нет?
- Я ещё не знаю, – отвечает он, поглядывая в сторону второго этажа рядом стоящего дома.
Двое сидят на низкой, старенькой, на первый взгляд готовой в любой момент развалиться, лавочке. На самом деле она стоит у первого подъезда этого дома в этом кривом состоянии вот уже без малого сорок лет. И никто не может сказать точно, сколько она простоит здесь ещё. Они сидят на лавочке второй час, большей частью молча. Она ещё пытается выправить положение, постоянно начиная разговор с одного и того же. Спасти положение может лишь свадьба, это лучший из всех имеющихся сейчас способов остаться вместе. Всё было бы хорошо, будь он хоть чуть-чуть сговорчивее, но он сидит, сложив руки на коленях так, словно они онемели. Она не узнает его, потому что точно знает – Артур Мальков самый веселый парень в Ордынске! Артура, конечно, можно понять. Мама говорит, что в его семье большая проблема, и даже просит не общаться с ним, но разве Маша может не общаться с человеком, вместе с которым, если верить той же маме, лежала на соседних кроватках в роддоме?
- Так ты не ответил, - настаивает она.
- Я ответил, - ему упрямости тоже не занимать.
Есть в кого.
- Ты женишься на мне? Тогда ты будешь в нашей семье. Маме ты нравишься, хоть она и относится к вам с опаской, папе не очень, но это не страшно. У нас главная – мама.
Хочется плакать, но он не может себе этого позволить.
- Ты поживешь у нас, а после мы, конечно, поженимся, - не унимается Мария. – И всё будет хорошо.
Но он точно знает, что хорошо уже не будет никогда. Никогда.
- Зачем ты плачешь? – согнувшись пополам, она вглядывается в его глаза.
- Это ветер…
Приняв ответ, она успокаивается и, выпрямившись, начинает снова растирать колени. Конечно, не плачет. Чтобы Артур, да заплакал… А ветер сегодня, действительно, сильный. Отец говорил, что из-за него ушла на дно вся рыба, и теперь вряд ли удастся порыбачить с товарищами из области.
Маша никак не может понять, зачем, когда отец говорит о людях, он обязательно добавляет – "товарищ". Ну, вот как бы она выглядела, если бы к Артуру постоянно обращалась – "послушай, товарищ Артур"? Зачем говорить, если и так ясно, что он – товарищ?
- Пойдем вечером к Орде? Ветер уляжется, можно будет опять попробовать лодку отвязать, или просто посидеть…
Вечером… Артур не знает, что будет вечером. Он чувствует, что вечера уже не будет. Этот день будет тянуться вечно, и ничем хорошим уже не закончится.
- Я пойду домой.
Соскочив с лавки, он поправил брючины над ботинками, и тоскливым взглядом посмотрел в сторону подъезда.
- Туда нельзя!.. – Испуганно прокричала, стараясь заглушать свой голос, Маша, и попыталась схватить его за рукав. - Там плохо…
Артур это знал, но пошел. Лучше уж сгорать от неожиданно навалившегося горя там, чем мучиться от неизвестности на лавочке.
Он шел к подъезду, чувствуя в груди, под горлом, раскаленный кусок свинца. Хотелось плакать, но позволить себе этого он не мог. Отец всегда говорит, что никогда не нужно ничего бояться, и ни у кого ничего не просить.
Между тем ноги не шли, и, чтобы подниматься по пахнущей летней прохладой лестнице, ему приходилось совершать над собой насилие. Ботинки цеплялись за ступени, и он уже дважды едва не упал. Всё было в это утро необычно, отлично от остальных дней. Обычно тихая квартира на втором этаже их двухэтажного кирпичного дома, сегодняшним днем превратилась в эпицентр разноголосого шума. Сначала был стук в дверь, потом чужой говор, похожий на тот, которым разговаривают грузчики в магазине на Коммунистической, потом этот говор усилился, и им заполнилась вся квартира. Зачем-то пришли соседи, хотя их никто не звал, но больше всего Артуру были неприятны эти четверо, что стали сразу вести себя не так, как гости, а так, как будто именно они хозяева в этом доме.
Поднявшись на этаж, Артур заставил себя поднять глаза и как следует рассмотреть открывшуюся его взору картину. Дверь распахнута настежь и, судя по всему – тот же говор, топот и движения – народу там невпроворот.
Его заметили сразу же, едва он перешагнул порог, разделяющий коридор и комнату. Какой-то усатый хмырь в сером помятом костюме тут же вперил в него свой голубой взгляд и прокричал:
- Я же просил, чтобы ребенка убрали! Пусть его заберут к себе соседи, а там разберемся! Кстати, сколько вашему сыну лет, гражданин Мальков?
- Шесть, - сказал отец и посмотрел на Артура.
И тут парень не выдержал.
Он ещё никогда не видел отца в таком унизительном положении. На его руках были надеты наручники, и теперь он курил, держа папиросу в обеих руках. Он сидел на табурете посреди комнаты, словно нашкодивший во время занятий воспитанник детского сада в кабинете директора Николая Ивановича. Его плечи были опущены книзу, и всегда уверенный в себе, он даже не потянулся к сыну, чтобы оградить его от такого обращения. Артур смотрел в глаза отца и видел в них туман. Наверное, папа зевнул. Так всегда бывает – зевнешь, а потом никак не можешь спастись от слез, которые лезут из глаз вопреки всем желаниям. Почему отец сидит, словно побитый кот, не встает, как это бывало ни раз, и не заставляет этих четверых негодяев закрыть свои рты и извиниться?!
Что-то изменилось в жизни.
И тут парень не выдержал.
Он тихо завыл. Так воет собачонка, выброшенная на улицу бессердечными хозяевами, позабытая и обиженная.
- Закройте ему рот! Я же сказал – уберите ребенка! Заберите его отсюда кто-нибудь! Определимся с папой, потом о нём позаботимся! Да заберите же его!!
Артур завыл ещё громче.
- Сынок, не плачь…
- Можно, мы его к себе заберем? – послышался знакомый голос соседки.
- Заберите к себе, заберите к чёртовой матери – куда хотите заберите, только не мешайте работать! – окрысился "серый".
- Пойдем, Артурка…
Отмахнувшись от окутавших его рук соседки – тёти Гали, Артур бросился к отцу.
- Ччёрт! – прошипел помятый и схватил мальчишку за шиворот.
- Не трогай пацана! – махнув позорно соединенными вместе руками отец сграбастал Артура за грудки и прижал к себе.
- Да что это такое происходит?! - изумился мятый.
С силой, так, что на рубашке Артура затрещал фланель, он оторвал его от отца и отбросил в сторону.
- Ах ты, сука ментовская…
Ну, вот – показалось малышу – наконец-то отец превращается в самого себя! Сейчас он поднимется со стула и исправит ситуацию. Не может того быть, чтобы этот сон так долго длился. И отец, на самом деле, встал.
Артуру вовсе не было больно, когда он, пролетев около двух метров, врезался в сервант и ударился о его ножку головой. Он не замечал боли и оскорбления! Отец встал, его отец, с которым никто доселе в Ордынке не разговаривал так, как разговаривали эти четверо во главе с "мятым".
Вскочив, отец размахнулся обеими руками и неудобно, но изо всех сил врезал этому мятому по голове. Хрюкнув, как потревоженный боров, тот наклонил туловище вперед и смешно, как дядька из "Джентльменов удачи", быстро помчался в сторону трюмо. Протаранив головой толстое зеркало, он рухнул грудью на тумбу, и хрюкнул ещё раз.
Странно, но отец не стал больше никого бить. Он лишь слегка присел, заслоняя лицо и живот руками от тех, кто бил его руками и пинал в углу комнаты. Получалось у отца плохо. Едва он закрывал соединенными руками живот, он тут же получал по лицу удары, от которых кровь крупными брызгами разлеталась по недавно крашеной батарее…
Чья кровь?..
Тяжело дыша, Артур сидел на полу и пытался понять – чья кровь? Не может быть, чтобы – папина. Этого просто не может быть. В Ордынке никто не смеет не только ударить его, но и замахнуться. Плюнуть в его сторону, косо посмотреть… рукой махнуть – и то никто не смел!..
… Закрывал лицо – тут же раздавались хлопающие удары по открывшемуся месту.
Это папу бьют! – дошло до пацана…
Увидев, как дважды "помятый", стряхнув со своего лица впившиеся под кожу мелкие серебряные осколки, присоединился к трем, напавшим на отца, Артур дико закричал и вскочил на ноги.
А-а-а-а!!!
Его пытались остановить.
Пытались… Да что там, пытались бы – остановили.
Молоток лежал рядом – утром отец прибивал к потолку в коридоре какую-то доску. "Антресоль" – как смешно обозвал доску отец. Он отложил молоток в сторону, когда раздался этот проклятый стук в дверь и гомон на площадке. И сейчас это был первый предмет, который попался на глаза Артуру.
Смахнув его с тумбочки, и даже не почувствовав его тяжести, Артур приблизился к помятому в тот момент, когда он, схватив отца за волосы, с остервенением, чётко рассчитывая каждый удар, бил в склонившуюся под ним кровавую маску…
Дук!..
Молоток отскочил, как от тугого папиного боксерского мешка. Соскользнув с руки, он отлетел в угол и, опершись рукояткой о стену, замер, как солдатик.
Всё происходило для Артура, как во сне. Нереальными были события, оживленными казались предметы. И даже этот молоток, отлетевший в угол комнаты так, словно его притянул магнит.
- Господи…
- Боже мой…
Артура била крупная, как при прошлогодней лихорадке, дрожь. Слишком много потрясений для шестилетнего организма в одно летнее утро. Он стоял, растопырив пальцы рук, дышал, как при истеричном рыдании, и смотрел на то, как из черепа сползающего на пол мятого выбегает кровь. Она бежала, как ручеек, к которому однажды весной отец возил Артура. Ручей был далеко, за тридцать километров от Ордынки, и мама тогда была поведением папы недовольна, но он всё равно повез. И сейчас Артур видел ту же картину: маленькая речка, для которой нет преград. Только тогда она не была такой красной. Этим утром всё красно…
Значит, на паркете всё-таки не папина кровь…
- Держи сосунка! – сквозь сон услышал Артур изумленный визг. – Он Воропаева свалил!! Звоните в "скорую"!! У кого в подъезде телефон?!
- Сука, Мальков, ты и за свои дела ответишь, и за выблядка своего!! – продолжал сквозь пелену тумана слышать пацан.
Артуру казалось, что в комнате повисла несуществующая в реальной жизни жижа, в которой расплываются не только изображения, но и звуки. Он видел широко раскрываемый рот товарища мятого, видел среди его настоящих желтых зубов один ненастоящий – золотой, он видел это искаженное гневом лицо прямо перед собой, но доносившиеся до его слуха слова двигались откуда-то сзади. С той стороны, где стояла соседка – тётя Галя, и остальные соседи…
Отец и мятый лежали чуть поодаль друг от друга, но мальчишка видел их лица так, словно они прижимались друг к другу щеками. Лицо мятого было залито густой чёрной кровью, она продолжала литься и литься, заползая в ноздри и рот. Безвольные пухлые губы принимали этот неудержимый поток жидкости без возмущений. Всё правильно… Той весной трещина в земле так же жадно принимала талую воду.
Лицо отца было ещё страшнее: оба глаза заплыли, как два переспелых, раздавленных помидора. Парень вспомнил, как отец, когда была жива мать, а Артур совсем маленький – ещё не умел читать – баловался с мамой на даче. Они, собирая помидоры, вдруг стали хохотать, как сумасшедшие, и бросаться переспелыми, непригодными для засолки плодами. Как давно это было… Тогда, когда ещё была жива мама. Мать с отцом любили друг друга, любили и его, Артура. Поэтому досталось помидором и ему. Было смешно смотреть на отца, когда он смеялся, обнимая мать, и с его щеки сползали густые красные волокна… Это было смешно.
А сейчас папа лежал на полу с кровавыми, раздавленными на лице помидорами и что-то шептал. Пелена перед глазами мешала Артуру видеть и слышать. О чём шептал разбитыми в кровь губами отец? Наверное, он шептал мальчишке то же, что говорил давным-давно, на даче, матери. Артур, тогда, когда ещё не умел читать, это слышал. "Я тебя люблю", - шептал матери отец…
Не в силах смотреть на эту страшную картину, Артур на негнущихся ногах сделал два шага в сторону мятого, наклонился, и вытянул из-под его задравшейся до колена штанины белого плюшевого кролика.
Кто-то в этой квартире должен остаться не униженным. Пусть это будет кролик, раз невозможно остановить этих троих, выламывающих руки отцу…
Мальчишка снова всхлипнул. Взял кролика за лапу, опустил до пола, снова посмотрел на отца. Тот уже ничего не шептал, просто лежал, положив щеку на пол, и прерывисто дышал.
Пол перевернулся, малчишка потерял сознание…
…и очнулся в пахнущем сырым бельём помещении.
Вверху был треснутый ровно посередине потолок. Он был тщательно выбелен, однако то тут, то там виднелись странные, словно иней, кристаллические пятна. Артур повертел головой. Справа и слева – по пустой, аккуратно заправленной кровати.
Артур сжал и разжал пальцы. Где кролик?
Он всегда засыпал с кроликом, и у него никто не отбирал его до самого утра. Так где кролик?
Мальчишке и раньше доводилось ночевать в чужих комнатах – ну, в гостях там, у деда, когда тот был ещё жив, но ни в одной из квартир, в которых ему доводилось просыпаться, не было на окнах решеток.
Где кролик?
Может, он в больнице? Но когда он успел заболеть? Ещё вчера он был здоров… Вчера…
Папа. Папа!..
Тяжело задышав, Артур подскочил на кровати, и услышал скрип пружин. Этот звук пронзил его мозг и заставил память расставить все события по порядку.
Вчера били отца. Его били четверо мужиков, которые…
Артур всхлипнул и надул губу. Отец не велел плакать, поэтому он, поймав себя на лихорадочном выдохе, медленно выпустил воздух через ноздри. Звук получился каким-то свистящим, потому что некому было заставить его с вечера как следует высморкаться.
… которые пришли к ним в квартиру. Тот, мятый, постоянно вытирающий пот со лба, протянул отцу какую-то бумагу и прошел в квартиру, как в свой гараж. Во дворе у соседа по кличке Лихоман есть деревянный гараж, так вот он входит в свой гараж точно так же, как мятый зашел в их с отцом квартиру.
Пока отец читал, он взял с тумбочки мамину фотографию, посмотрел, и бросил на столик лицом вверх. Артур тогда подошел, ударился боком в мятого, чтобы тот отвалил в сторону – так всегда делал его отец, когда ему кто-нибудь дерзил на улице, поднял рамку и поставил фотографию так, как она стояла до прихода этой толпы.
Вот тогда мятый и возненавидел Артура. Толкнул мальчишку в сторону дверей и рявкнул:
- Выведите его отсюда к едреной фене! Без него дел хватает! Ерошев, позвони, пусть сюда инспектор по малолеткам приедет! Этого шкета куда-то упаковывать всё равно придётся…
Это последнее, что слышал Артур. Его хотела увести в свою квартиру тётя Галя, но он вырвался и выбежал на улицу, где и встретил Машку. Странно, но она словно знала, что тот выйдет. Сидела на лавке и сразу, два увидела Артура, махнула рукой.
Где отец? Не может быть, чтобы он, не разобравшись с этими хамами, оставил его одного так надолго. Конечно, ему придется потратить несколько часов для того, чтобы полечить раны на лице, но…
Но он никогда не оставлял его у чужих людей так надолго. Артур помнил, как однажды они с отцом, когда уже не было матери, но он ещё не научился читать, попали в аварию, и Артур оказался в больнице. И отец пришел к нему уже через полчаса, хотя все вокруг говорили, что у Виктора Малькова сломаны три ребра и вывихнута рука. И все смотрели на отца с уважением. Вот так. А тут…
Он просто не имел права оставить его одного на ночь в чужом доме. Хотя на дом это похоже мало. Скорее – снова больница.
Тогда где кролик? В прошлый раз отец, зная, что без него Артур не станет спать, принес кролика в палату уже через полчаса.
Раздались шаги и дверь резко распахнулась. Наконец-то!..
- Папа!! Я хочу домой!
- Папа… - передразнила его незнакомая молодая тётка, ворвавшаяся в помещение, как ураган. – Домой… - Бросив на тумбочку подле кровати белый выгнутый поднос, она сдернула с него марлю и прицелилась шприцем в потолок. – Ваш дом - тюрьма! Подставляй свою бандитскую жопу!
Струя из шприца ушла вверх и врезалась в потолок.
"Через минуту она замерзнет и превратится в иней", - подумал Артур.
- Когда меня заберет папа?
- Лет через пятнадцать! – она засмеялась, как картонная трещотка на колесе велосипеда. - Скорее тебе его придётся забирать, – решив, что шутка удалась и закончилась, она снова окаменела лицом. – Подставляй, говорю!
- Я ничего подставлять не буду, - тихо проговорил Артур.
Натянув одеяло до подбородка, он сполз спиной по подушке, и снова оказался в лежащем положении.
Тётка рассвирепела. Схватив одеяло за край, она сдернула его с кровати на пол.
- Тебе тут не пионерлагерь, сучонок! Хватит, отборзел!
Чувствуя, как его переворачивают на спину, Артур силился понять, что сказала злая женщина.
Это был самый больной укол из всех, которые ему когда-либо ставили. Казалось, в ногу ввели расплавленное стекло. Чтобы не выдать слёз, он решил остаться лицом вниз до тех пор, пока она не уйдет, но уверенные руки снова перевернули его на спину. Слёзы лились градом, когда жёсткая рука засовывала ему в рот какие-то таблетки. Понимая, что проглотить всё равно придётся, Артур после короткого сопротивления – без сопротивления он не собирался ничего делать, позволил всыпать себе в рот несколько пахнущих аптекой таблеток. А потом появился этот стакан…
Стекло скрипело на зубах, больно тыкалось в десны, а в нос бил запах застоявшейся воды.
- Ну, и чёрт с тобой! - Согласилась с положением вещей тётка. – Глотку жечь начнет – сам запьешь.
Поставив стакан на тумбочку так, что из него выплеснулась маленькая волна, она подхватила поднос, и вышла.
Добравшись до раковины, Артур выплюнул полурастворившиеся, превратившиеся в тесто таблетки и прополоскал рот. Тётка была права. Горло жгла страшная горечь, и она была настолько противна, что Артур выпил из-под крана пригоршню воды. Пробовал прополоскать – не получилось. Вода текла в горло, поэтому пришлось пить.
Сев на кровать, Артур тихо заплакал. Он силился понять, что происходит, но всякий раз терпел неудачу. Бывало, отец его слегка драл, бывало, не разговаривал – всё зависело от тяжести совершенного проступка, однако он никогда не позволял прикасаться к сыну другим. Артур плакал от унижения и боли. Боль ощущалась в ноге, в горле, руке, за которую его хватали и переворачивали, как куклу. Боль была повсюду. Так не лечат.
И, потом, что значит – "тебе придётся его забирать"?! Что, папа так плох? Но как плох он бы не был, он бы никогда в жизни не оставил сына одного. И уж чего точно не позволил, так это подобного с ним обращения.
И при чем здесь тюрьма?
Наплакавшись, Артур как следует всхлипнул. Для себя. Чтобы до конца понять, что случилось что-то страшное.
Дотянувшись до никелированной спинки, он повис на ней, как на лиане.
Когда рука устала, он разжал пальцы и рухнул на постель. На правом боку теперь ни полежать, ни посидеть. Дотянувшись до спинки, он хотел ухватиться вторично, но вдруг…
Эта тяжесть в ладони… Молоток…
Так вот почему ему делают больно! За мятого. За то, что Артур долбанул его молотком!
А что он должен был делать?! Смотреть, как забивают отца?!!
Теперь ясно, почему его до сих пор нет. Его опять "вызвали". За первые три месяца последнего года в детском саду отцу трижды высказывали за поведение сына. Один раз за драку, второй – за драку. А третий… Опять за драку. Сын Виктора Малькова не хотел смиряться с тем, что пацан из соседнего дома проявляет недюжинное упорство в сопровождении Машки домой после уроков. На третий раз битьё помогло. Сашка Паркин от Машки отвязался. Это стоило Артуру трёх порок, но своего он всё равно добился. В общем-то, и Машка-то сроду была не нужна. Так, непорядок… Всё-таки в одном доме живут, хоть она и в школе учится, в 1-м "Б", а он – в детском саду. А Сашка учится в "А", поэтому пусть своих "ашниц" провожает.
И вот сейчас отца опять вызвали. Опять, конечно, выговаривают, разбирают, убеждают… Только где они это делают, и кто – они? А больше всех, конечно, возмущается мятый! Поправляет бинтовую повязку на голове и кричит о том, что сына этого Малькова нужно выдрать, как сидорову козу. Ладно, драли, знаем…
Мальчишка соскочил с кровати и подошел к окну. Очень интересная картина. За решеткой – частокол из деревьев, а за ним – высокая стена. Настолько высокая, что даже папа, наверное, через неё не переберется.
А за спиной – снова шаги.
Не желая нервировать тётку, Артур вздохнул и забрался под одеяло.
На этот раз она была не одна. Опять четверо. Высокий тип в белом халате и при бородке, похожей на белую ладошку, дядька с серьезным взглядом, в какой-то форме под хрустящим халатом и пожилая женщина. Ну и, понятно, тётка. Молодая и красивая, только теперь уже без подноса и этого неприятного взгляда. И первое, что она, к великому изумлению Артура, сделала, это мягко подошла к кровати и подоткнула под бок мальчишки одеяло.
Артур от этого прикосновения напрягся, как перед ударом отца на тренировке. Напрягся, и не смог расслабиться даже тогда, когда та отскочила, освобождая место главным посетителям.
То, что они главные, Артур понял с их первых слов.
- Шок миновал? Зрачки, реакция?
- В норме. Внутримышечно… орально… димедроли… ноль пять…
Спрашивал штырь с козлиной бородкой, отвечала тётка. Хмырь в непонятной форме прижимал к груди кожаную папку и молчал. По его бегающему взгляду Артур понял, что песня про "димедроли-орально" для него такой же плохо усваиваемый материал, как и для него, Артура. Какие димедроли? Артур хочет, чтобы пришел отец, поднял его с этой ужасной, похожей на раскладушку, кровати, и унес домой! Вот и все димедро… Как их?
"А, забыл", - решил Артур.
Он прислушивался к разговору этой троицы и пытался понять, когда окажется дома. Тогда, когда он лежал с лихорадкой в больнице – давно, когда ещё не умел читать – ему удавалось ловко сбивать с градусника температуру, прятать таблетки и делать спиной так, чтобы отваливались банки. Через неделю его выписали. И тогда он тоже слушал врачей и мысленно вычислял, когда снова вернется домой. От мамы, правда, за банки попало – сиделка сдала… Но это уже второй вопрос.
- Кто его родители? – спросил Штырь, повернувшись к Форменному.
Мальчишка перевел на него взгляд и увидел, как тот поморщился и стал расстегивать свою коричневую папку. Неужели тётка и ему дала тех таблеток?
- Видите ли, доктор… Мне всё равно придётся его увезти.
- Я вас спросил, кто его родители, - напомнил Штырь.
- Мать – Малькова Инна Андреевна, пятьдесят четвертого года рождения. В позапрошлом году её… - Покосившись на Артура, который, услышав имя матери, напрягся, как перед прыжком, он отвернулся к Штырю. Отвернулся, однако до шепота не снизошел. – В позапрошлом году она подверглась уличному нападению. Трое приезжих сняли с неё серьги, кольца, и забрали сумочку. Ну, деньги там, документы. Хотели её… Не далась. Убили.
КОГО УБИЛИ?!!
У Артура задрожала нижняя губа – кого убили?!!
Маму?! Что он врет?!!
- Мама умерла!.. Она наверху сейчас! Смотрит, чтобы я не баловался и не дает папе пить!..
Ища поддержку, пацан стал крутить головой в поисках тех, кто мог бы это подтвердить.
- У папы спросите! – Это – Штырю, чтобы он не слишком доверял Форменному.
Но папы рядом не было, а развивать тему неба никто не собирался. Пожилая женщина зачем-то наклонила лицо к полу и, закрывая очки ладонью, стала водить пальцами по лбу. Тётка смотрела на папку Форменного стеклянными глазами и тоже молчала. Поддержки в том, чтобы уличить Форменного во лжи, не было.
Ладно, пусть лжет дальше. Папа придет, тот оптом за все и ответит.
- Кем она работала? – Тихо спросил Штырь.
- Музыке в музыкальной школе учила.
- Чему же ещё в музыкальной школе учить можно? А что там у вас с отцом?
Форменный опять поморщился, только теперь ещё сильнее. Нет, тётка ему определенно что-то дала.
- Отец – Мальков Виктор Александрович. Гордость наша… Заслуженный мастер спорта СССР по боксу. Чемпион мира и Европы… Через два месяца после смерти жены Мальков в составе сборной поехал на чемпионат Европы во Францию. Все удивлялись – как так можно – через два месяца-то? Тренера его останавливали, мол, отойди душой и телом, приди в себя, восстанови моральную и физическую форму… Вы знаете, как он пил после гибели своей жены? Вы просто не представляете, как пил. О сыне забыл, о долге… Члены сборной его спасли, вытянули из пучины безумия. Знаете, это не по-советски… Ехать на чемпионат мира, защищать честь страны и так в итоге выступить. Нечего и рассуждать о том, что он все бои проиграл, а вместе с ним по очкам и вся команда. Ну, скажите, зачем нужно было во Францию лететь сразу после того, как на тебя горе навалилось? - Майор облизнул сухие губы и поискал глазами поддержки. - И знаете, доктор, как теперь выяснилось… Как можно было советскому человеку так низко пасть? Хотя понятно - заграница, валюта…
- Простите, а куда можно упасть ниже уровня чемпиона мира? - Уточнил Штырь. – Я что-то не понял…
- Заграница людей портит. – Объяснил доктору правовую неясность вопроса Форменный. – Мальков два раза был в Италии, был на Кубе, в Польше. Полтора года назад приехал из Штатов. Четыре месяца назад вернулся, как я уже говорил, из Франции. Вчера при обыске валюту нашли – семь тысяч долларов и пять с половиной тысяч швейцарских франков. Не считая рублей… Уголовно наказуемое деяние, товарищ доктор. А по нашим законам – довольно серьезное.
- Да, да, конечно…
Штырь встал, сунул руки в карманы халата и вялой походкой прошел к окну. Что его там может заинтересовать? Деревья, деревья, деревья, и виднеющийся кусок стены?
- И на этом основании вы хотите забрать у ребенка единственного, родного ему человека, а у отца лишить сына?
- Крайне странно слышать это от вас, доктор. – Артур заметил, как натянулся халат на плечах Форменного. – Это тяжкое преступление, профессор. И, потом, ребенок сейчас окажется в детском доме, а для подрастающего молодого человека это гораздо лучше, чем остаться в такой семье.
- Да, конечно… - повторил, как заведенный, Штырь. – Но у нас в законодательстве есть, ведь, какие-то сноски, послабления, прощение, в конце концов. Вы понимаете, майор, о чём я говорю? Мальков – единственный опекун этого малого.
Артур совершенно ничего не понимал, но голову к Форменному повернул – тот-то понимает?
- Видите ли, доктор… Вчерашнее посещение квартиры Малькова никак не связано с обнаруженными дензнаками чужих государств. Наличие в адресе подозреваемого валюты есть следствие обыска, а не его причина. Идя к Малькову, наши люди надеялись найти там нечто другое. А о долларах-франках никто даже не помышлял. Это лишь подтверждение того, что следствие шло верной дорогой.
- Как-то не удается мне в ходе вашего рассказа мысли по полочкам разложить… – Штырь вперил в Форменного суровый взгляд.
Артур потянул на себя одеяло. У взрослых непонимание всегда рождает страх, детям в таких случаях свойственно любопытство. Однако Артур испугался.
- Я объясню, - Форменный покусал ус и откинулся на спинку стула. – Хотя и не обязан этого делать. Но раз уж тут присутствует представитель райисполкома… Три месяца назад в Зеленограде был обнаружен труп. Мужчина тридцати пяти лет был забит до смерти. Причем руками и до такого состояния, что опознание тела родными затянулось на четверть часа. Через два месяца в Новосибирске произошел рядовой случай. Человек упал с крыши. Знаете, такое иногда бывает. Просыпается человек поутру, смотрит, вместо рук – пара крыл. Надо проверить. А как? Конечно, с крыши сподручнее. Феназепам или радедорм поможет. И пусть он при этом даже все до единой кости себе переломает, что, кстати, маловероятно! Пусть будет. Сведем версию к несчастному случаю.
Форменный помолчал и, позабыв где находится, вынул из внутреннего кармана пачку сигарет "Новость". Артур узнал эти сигареты. После того, как мама ушла на небо, мальчишка не раз видел такие же сигареты на тумбочке в папиной комнате. Однако потом он почему-то курил только "Беломор". Папиросы Артуру не нравились, особенно их дым, однако это было не единственным, что отец делал из того, что не нравилось сыну, а потом выяснялось, что он делал это правильно. Именно поэтому папиросы Артур принял так же смиренно, как и уход мамы.
Спохватившись, Форменный поджал губы под усами и вернул пачку на место.
- Знаете, при таком положении вещей становится просто страшно за третьего.
- Какого третьего? – Штырь нахмурился ещё сильнее, и сейчас походил на злобного старикана из "В гостях у сказки". – Вы о чём?
- Я о том, что после убийства Мальковой нами были установлены личности тех троих, кто совершил на неё нападение.
- И что? – не унимался Штырь.
- Забитый в Зеленограде и "лётчик" из Новосибирска – это двое из тех троих…
Пожилая женщина убрала от лица руку и уставилась на Форменного таким взглядом, что Артур растерялся. Так Маргарита Петровна, учитель арифметики, обычно смотрит на двоечника Ваську Баскакова, когда тот быстро решает пример. Эта аллегория пришла в голову Артуру совершенно случайно и необоснованно, потому что он ни разу не видел, чтобы Васька Баскаков быстро решал примеры. Но она обязательно должна была так на него посмотреть, если бы такое случилось. Так, а что у нас со Штырем?
Артур перевел взгляд. Лучше бы не переводил. Картинка ещё хуже. На лице старикана выступили красные пятна.
Интересно, что происходит в этой палате? Пришел бы, что ли, папа, да растолковал всё, как он умеет это делать…
- А… он подтвердил?..
"Так, ещё одна загадка", - подумал мальчишка. Кто – он, и что он должен был подтвердить? Взрослеть не стоит. Взрослые – странные люди. Они задают одни вопросы, получают на них другие ответы, а потом, не желая казаться глупыми, продолжают разговор в третьем направлении. Всё равно, что "димедроли-глюкозы": всё слышно, а ничего не понятно. Как вчера, дома. Золотой зуб виднеется впереди, а речь слышится сзади. Как это связать? А-а-а, пусть дальше болтают. Отец придёт и всё переведет.
- Вы хотите сказать – признался? – Уточнил Форменный и захлопнул папку. - Доктор, скажите мне, как врач… Если человек болен шизофренией, разве он признается в этом? Ему наверняка известно, что его тут же ограничат в свободе, правах…
- Разница в том, что шизофреник не знает о том, что он шизофреник. – Перебил Форменного Штырь.
Но тот имел особое мнение.
- Тяга к преступлениям – это тоже болезнь, доктор. Попробуйте сейчас спросить его – знает ли он то, что совершил преступление…
- А вы спрашивали? – Казалось, Штырь уже успокоился. Движения его были опять ленивы и расчетливы. – И что он ответил?
Майор до ответа не опустился. Лишь кивнул в сторону сидящего с открытым ртом Артура.
- Переодевайся!
Мальчишка повертел головой. Куда? Одежда вот она – в руках тётки, но куда собираться, если нет отца?!
- Никаких переодеваний, – отрезал Штырь.
- Доктор, вы… - Выпрямился Форменный.
- Да, я доктор. Вы правильно заметили. И доктор находит, что состояние ребенка недостаточно удовлетворительно для того, чтобы его не только помещать в детский дом, но даже транспортировать. Можете на меня пожаловаться.
- Знаете, это первое, что я сделаю, если вы будете упорствовать, – Заверил Форменный. – Надеюсь, вы понимаете, что он совершил убийство?
Кто?..
Чувствуя детским нюхом, что в данной ситуации можно опереться лишь на Штыря, хотя он и был самым неприятным по наружности, парень снизу вверх посмотрел на седую бородку – "Кто кого убил?".
- А вы спросите его об этом, – как-то ядовито предложил Форменному Штырь. – Задайте ему вопрос – "Зачем ты это сделал?" Тут-то и выяснятся причины, подвигшие неразвитую личность взять в руки оружие. Историю болезни этого ребенка я знаю очень хорошо.
Форменный долго смотрел в лицо старику, а потом выдавил:
- Вы очень, очень странный человек, доктор. Очень странный.
- Вот только не надо этого… - Штырь поморщился и отмахнулся от злого майора так, как обычно отмахивается дед Филька от Артура и Машки, когда они просят отвязать от причала лодку. – Не надо… За связь с английской разведкой сорок лет назад я уже расплатился. Амнистировали за два месяца до звонка. А так – всё, как у людей. Десять, без права переписки. Так что оставьте… Ребенок будет здесь на обследовании столько, сколько я, как врач, сочту нужным. Знаете, мой авторитет столь велик, что ни один из докторов области, зная, что ребенок находился у меня, не примет его без моих личных рекомендаций к лечению. А ничего подписывать я не собираюсь. Раз так, то вряд ли кто-то из моих благоразумных коллег возьмется лечить Малькова Артура, не имея на руках диагноза, мною поставленного. Можете идти и докладывать свои сомнения относительно моих странностей руководству.
Кажется, Штырь наезжал. Когда кто-то кому-то грубил, папа иногда говорил – "наезжает", хотя Артур не видел поблизости ни телеги, ни машины.
- Придётся воспользоваться вашим советом, – Форменный встал и пошел к двери.
Штырь промолчал, наверное, на этот раз Форменный ему угодил.
- Когда папа придёт? – Спросил Артур, когда в палате остался он и Штырь с двумя женщинами.
Пожилая дотянулась и осторожно погладила мальчишку по голове.
- Папа обязательно придёт, а ты выздоравливай. Но… не торопись. Выздоравливать нужно… медленно, чтобы никогда больше не болеть. Поторопишься – потом хуже будет… Правильно я говорю, доктор?
А-а-а… Это она доктору говорит! А Артур уже было испугался. Мама всегда просила его выздоравливать побыстрее, а тут… Что значит – медленно? Доктор, наверное, знает, он, как видно, дед неплохой. Филька, тот тоже неплохой. Если ему пять папирос дать, можно целый час с Машкой у берега кружить…
- Через десять минут завтрак. – Напомнила молодая тётка.
- Да, конечно… - Сказал свою любимую фразу Штырь. – И, знаете, что, Анна Ивановна… У меня в сумке клубника со сливками и печенье… Кашу этот тип вряд ли есть будет, а вот хлеб с маслом и клубнику ему принесите. Хорошо?
- Обязательно, Владимир Владимирович.
Ну, вот. Теперь понятно. Штыря зовут Влади-ми-ром Влади-миро-вичем. Так длинно и не выговариваемо, что пусть он лучше остается Штырем.
Молодая тётка, не умеющая делать уколы, принесла завтрак Штыря через несколько минут.
Окинув мальчишку странным взглядом, она сначала постояла у окна, а потом, когда Артур стянул крышку с поллитровой банки, в которой купалась в сливках клубника, стала ходить по палате, то и дело появляясь в поле зрения пациента.
- А ты помнишь свою маму?
Ох, какой… нехороший вопрос. Вот уже год, как о маме в присутствии Артура мог разговаривать лишь отец. Все остальные никогда не лезли в это дело. Причин тому мальчишка не знал, однако был уверен, что раз это происходит, и папа ничего не меняет, значит, так и нужно.
- Да…
Клубника удобно легла в ложку и отправилась в короткое путешествие.
Взяв стул за спинку, тётка проволокла его по полу и поставила к кровати так, чтобы было удобно разговаривать.
- А она красивая была?
Артур перестал ковыряться в банке и уткнулся взглядом в стену напротив. Клубника была вкусной, но к горлу опять подкатил свинцовый комок. Как тогда, на крыльце дома. Когда же отец придет?..
- Ну, посмотри на меня.
Артур посмотрел. Тётка, на самом деле, была красива. Золотистые волосы, собранные на затылке бархатной резинкой, которую мальчишка заметил, когда женщина стояла у окна, приятное лицо. Ей столько же, сколько было маме. А сколько было маме? Артур не помнил.
- Она была такая же красивая?
Не раздумывая, парень покачал головой.
Женщина рассмеялась.
- Она красивее.
Женщина перестала смеяться. Почему-то вдруг стала серьезной, покусала верхнюю губу и посмотрела на банку. Через секунду та оказалась в её руках.
- Ты съел уже половину. Нужно помаленьку, малыш. Поставим баночку сюда, на окно… - Подойдя к залитому светом подоконнику, она поставила банку рядом с куцым цветком. – Завтра утром ещё поешь. Ну, или сегодня вечером. – Она снова улыбнулась и кивнула на стопку печенья. – Ешь.
Как так – половину? Разве в банке осталось две ягоды?..
Печенья он не хотел. К чаю отец всегда покупал торт или пирожные. Он спортсмен, у него много денег, поэтому Артур ел печенье только на даче. Он однажды спросил отца, почему они не берут на дачу торт.
- Нельзя, – сказал отец. – Торт сделан из сливок, а они на жаре прокиснут уже через час.
Мальчишка продолжал сидеть на кровати и смотреть в стену.
- А кто тебе сказал, что мама на небе? – Женщина вплотную приблизилась к нему, и он почувствовал легкий аромат духов. Она сидела, наклонившись к кровати всем телом. Халат на бедрах сморщился, как колготки на Машкиных коленках, и Артур заметил, что под халатом у тётки лишь белые кружевные трусики. Точно такие, какие он давно видел у мамы. Тогда, когда он ещё не умел читать.
Опять мама… Покраснев, Артур отвернулся к окну и, чтобы собравшиеся слезы растянулись и их не стало видно, пошире открыл глаза. Кто позволил ей говорить о том, о чем никто и никогда не смел с ним разговаривать? Неужели она не боится отца?!
- Так кто тебе сказал? Папа?
Артур кивнул головой. И папа, и папины друзья, и ещё много кто. Но, раз уж иначе от неё отвязаться нельзя…
- Он тебе сказал неправду.
Чтобы огрызнуться, мальчишке потребовалась секунда.
- Папа всегда говорит правду!..
- А ты разве не знаешь, что она не на небе, а в земле?
Мальчишка быстро стер скатившуюся по щеке каплю.
- Она в земле. Её закопали, малыш, понимаешь? Сколько прошло? Год? Полтора? Всё. Теперь она уже… Ты во дворе, наверное, каждый день играешь?
Слёзы лились, как кровь мятого… Как сделать, чтобы она побыстрее ушла?! Где папа?!!
- Дд-а- а!.. Ка-а-ждый!..
- Находил когда-нибудь прошлогоднюю кошку?
- Каку-йю ко-о-о-ш-ку?..
Будь прокляты эти слёзы!! Папа запрещал плакать даже тогда, когда Артур падал с велосипеда! А тут даже не больно… Мама, кошка… Что ей нужно?..
- А ты знаешь, что твой папа убийца?
- Нет!!!
- Что - нет? Не знаешь?
- Мой папа не убийца!! Он спортсмен!..
- Уби-и-ийца-а-а! Он тебя опять обманул, как и с мамой. И ты, сучонок… - Красивое лицо женщины исказилось судорогой, Артур готов был закричать, и она это поняла. – Попробуй только завизжать, волчонок… И ты – убийца. Если тебя отсюда за неделю не увезут…
Маленького пациента стала опять колотить дрожь. Оценив достигнутый результат, она, казалось, осталась удовлетворенной.
- Ну, ладно. Я ещё зайду. Ты не плачь, всё будет хорошо. Ой, что же ты такой неловкий?..
Артур обернулся на сочный хруст. Она стояла и смотрела на пол рядом с тумбочкой. Туда, где было рассыпано печенье Штыря.
Она не обманула, она зашла. Ровно через десять минут. Перевернув мальчишку, хотя он уже готов был это сделать быстро и самостоятельно, она снова поставила ему укол. Наверное, в первый раз у неё что-то не получилось, потому что на этот раз боль была такая, что Артур, чтобы не взвыть, вцепился зубами в край подушки.
Опять аромат этих духов от запястья руки… И мальчишка почувствовал, как ему в рот вдавливаются таблетки.
Она уже давно ушла, а он сидел на краю кровати и тихонько выл. Из углов его рта сползала бело-коричневая кашица. Она сваливалась с губ и падала на то место, с которого минуту назад она смела и выбросила в ведро остатки печенья Штыря…
Штырь его страшно испугал.
Отказавшись от вечерней каши, он дожидался того момента, когда можно будет взять с раскалившегося за день окна банку. Тётка сказала, что можно будет поесть вечером, и сейчас он, терпеливо дождавшись темноты, соскользнул с кровати и на цыпочках направился к окну. Едва его рука прикоснулась к теплому стеклу, за спиной раздался неясный шум.
Испугавшись, что кто-то заметит, что он, как вор, когда никто не видит, ест по ночам, Артур помертвел душой, отдернул руку и резко повернулся. На пороге стоял Штырь.
Он сейчас скажет, где папа… Он обязан сказать. Дурной сон не может продолжаться вечно. Даже ночью, когда он был маленький, и ему снились чудовища из книжки, которую папа привез из Чехословакии, мама говорила, что утром развеиваются все страхи. Может быть, это и есть утро, хоть за окном и темно?
И так стыдно стоять рядом с этой банкой…
Только сейчас Артур заметил, что Штырь не в халате, а брюках и пиджаке. Наверное, перед уходом домой он хочет попрощаться. Когда он уйдет, можно будет доесть его клубнику. Вряд ли он станет забирать вечером то, что дал утром. Папа говорил, что если ты что-то даешь человеку, то потом это никогда нельзя забирать. Даже если это – твой враг. Какой же Штырь враг? До этого прихода он проявлял себя, как нормальный парень-дед. Хоть и непонятный…
Бросив на кровать стопку одежды, он распорядился:
- Облачайся, каторжанин. Только быстро.
- Куда?
- Всё потом, – дойдя до двери, Штырь выглянул за дверь. – Малой, у тебя в распоряжении ровно одна минута.
Вот это уже по-нашему… Знакомая фраза. Нечто подобное частенько повторял отец, когда видел разлитое молоко или разбитую чашку.
Одеваться в чужую одежду было не очень приятно, хоть она и была новая. Настолько новая, что старик даже позабыл оторвать от штанишек с помочами картонный ярлык. Этот недостаток устранил Артур, впившись в нитку зубами.
- Готов? А теперь – рот на замок. Поймают – пойдем разными этапами, но в одном направлении.
Ох, уж этот Штырь!.. А попроще никак нельзя? Ладно, ведут – идём. В любом случае, это лучше, чем ждать утра и этой, почему-то возненавидевшей его тётки-вруньи со шприцом в руке.
Штырь вел мальчишку по коридору, держась у самой стены. Едва они вышли на площадку перед лестницей, Штырь дернулся назад, и затолкнул себя и Артура в пустующую палату. Почти такую же, из которой ушли, только кроватей тут было две, и к ним были примотаны какие-то широкие потертые ремни. Артуру в палате не понравилось, но ещё больше не нравилось то, что Штырь передвигается по больнице, как разведчик.
Мимо палаты протопали шаги.
Выглянув наружу, Штырь подхватил пациента на руки, пробормотал совершенно непонятную фразу – "хер вам с локоть", вышел и стал быстро спускаться вниз. Лицо Артура было прижато к плечу старика, он ничего не видел, поэтому улицу он почувствовал лишь на запах. И ещё эта свежесть, заползшая под воротник накрахмаленной, белой рубашки со смешным волком на груди…
По колыханию тела Штыря Артур понял, что тот бежит. Ещё пара торопливых шагов, и он опустил его на асфальт.
- Чёрт, носки я тебе забыл под сандалии купить… Вот что, арестант, прыгай сюда.
Артур с ужасом посмотрел на распахнутый до отказа багажник легковой машины.
- Так надо, Малёк.
- Мы к папе едем? - Артур был готов ехать багажом лишь при таком варианте.
Штырь присел перед мальчишкой.
- Нет. Но… так нужно. Послушай меня, Малёк… В дороге может всякое случиться, поэтому у меня к тебе одна просьба. Если кто-нибудь тебя спросит, как тебя зовут, говори, что тебя зовут Романом. Ромой, понял?
Артур смотрел на Штыря и хлопал глазами.
- Ты понял?
- Что?
- Говори всем, что тебя зовут Ромой!
- Почему Ромой?
Штырь посмотрел на часы.
- Господи… Да потому что у меня других документов на тебя нет! Если нас сейчас найдут здесь вместе, у деда Усольцева будут катастрофические неприятности. Понял, Рома?
- А кто такой дед Усольцев?
- Это я.
- А что такое кастрафические неприятности?
Не говоря больше ни слова, Штырь перевернул пациента и опустил в нутро машины.
У папы тоже была машина, но Артуру никогда не приходилось видеть, как он кладет в багажник матрас и подушку. Здесь было и то, и другое. Нет, Штырь – самый странный парень, которого мальчишке приходилось видеть…
- Ничего не бойся, - попросил старик перед тем, как аккуратно захлопнуть крышку. – Одиночества не страшись, через десять минут я тебя отсюда выну. Да, кстати, под подушкой пушистый заяц.
- А где кролик?
Сверху опустилась темнота.
"В этом багажнике хоть сто лет езди, - подумал Артур, мягко покачиваясь на толстом матрасе. - Жаль, я не додумался до этого раньше. Когда придёт папа, я попрошу его стелить мне в багажнике"...
Они останавливались ещё один раз. Штырь с кем-то перебрасывался своими непонятными словами, потом хлопнула дверь и машина поехала по ровной дороге.
Ещё через десять минут тряска закончилась, хлопнула дверца и багажник открылся.
- Мне бы твоё здоровье… - Прокряхтел Штырь, аккуратно вынимая спящего мальчишку из багажника.
В кабине он аккуратно уложил его на подушки, сунул под бок песцового зайца и снова сел за руль. Штырь приехал бы за пациентом на два часа раньше, в десять, но пришлось срочно править рулевую колодку на старенькой "волге".
Сто пятьдесят километров туда, сто пятьдесят – обратно.
Сейчас он вез Артура Малькова, сына известного боксера, в Новосибирск. Его отец арестован по подозрению в убийстве двоих человек, умертвивших его мать. Страшная история семьи, стремящаяся перечеркнуть последнюю в этой семье жизнь. Если удастся хоть что-то сберечь от рока, то пусть это будет несмышленый ребенок, совершенно не понимающий, куда его везут и зачем. Его мама на небе, отец на земле, но прикоснуться к нему невозможно так же, как и к ней.
Усольцев Владимир Владимирович, главврач Ордынской больницы, везет сына совершенно незнакомого ему человека своему старому другу. Тот моложе на десять лет, и у него есть ещё один плюс. Сергей Коломиец – директор детского дома в Новосибирске. А есть ли лучшее место, чтобы спрятать от правосудия маленького ребенка с песцовым зайцем в руках? Сын Малькова оказался бы в детском доме в любом случае, но, учитывая несколько моментов, следует позабыть сомнения в том, что в Новосибирске Арту… Роме будет лучше. Если мальчишку не сгноит этот майор – родной брат прибитого молотком "гэбэшника", то за неделю, пока малыш будет находиться в больнице, его уничтожит Анна Ивановна, полюбовница всё того же офицера КГБ, так неудачно пришедшего на обыск в дом Виктора Малькова. Нет, в Ордынске Рома не выживет. Этот несмышленыш, неуверенно завязывающий на ботинках шнурки, за шесть лет жизни сумел нажить себе столько врагов, сколько Усольцев не нажил за семьдесят…
Коломиец после звонка всё понял, понимать друг друга они начали ещё в далеких тридцатых, когда на прииске в Бодайбо долбили вечную мерзлоту и добывали золото для страны.
Ему нужно было успеть до утренней пятиминутки.
Но он не успеет. Не доедет до восьми часов ровно пятнадцать километров. Когда он будет возвращаться обратно, его "волга" потеряет управление и вылетит на полосу встречного движения.
Через час после этого усатый майор с кожаной папкой в руке будет стоять на дороге над валяющимися в кювете, искореженными и выгоревшими дотла грузовым и легковым автомобилями, и думать над тем, куда мог везти убийцу и сына убийцы, Артура Малькова, старый профессор.
Довез или нет?
Очень трудно сейчас майору ответить на этот вопрос. Судьбе было угодно, чтобы упрямый профессор из тысячи возможных встречных машин столкнулся именно с двадцатитонным бензовозом, чей танк был до горловины заполнен топливом. И теперь можно считать большой удачей, если в радиусе пятисот метров они что-нибудь обнаружат. Было бы очень хорошо, если бы обнаружили. Таким образом подтвердились бы показания Ани Богомольцевой, старшей медсестры из поликлиники Усольцева, которая видела ночью, как старый профессор укладывал в багажник "волги" маленького недоноска из клана Мальковых…
Приближался рассвет 16 августа 1978-го года…
ГЛАВА 1.
Лас-Вегас, США…
Наступал вечер 16 июля 2003 года.Молодой вице-президент посреднической организации "Хэммет Старс Аренум" Рой Флеммер находился в самом отвратительном расположении духа за последние три недели. Конец июня и половина июля поставили большой вопрос над его карьерой перспективного организатора. Бой Льюиса с Кличко срывался, и это уже третий случай подряд, когда Флеммер ставил крап на репутацию "Хэммет Старс". Время шло, а встреча, назначенная на восьмое сентября, по-прежнему оставалась химерой. То Леннокс посчитает, что Кличко не достоин того, чтобы быть претендентом на звание чемпиона по версии WBC, то агенты Кличко Виталия сообщают, что у того повреждено плечо. Если так будет продолжаться до начала осени, то у Флеммера будет лишь одна перспектива – отправляться в Нью-Йорк и организовывать бои без правил среди шпаны в Южном Бронксе. Билеты на встрчу уже проданы, а Льюис всё капризничает. По всему Вегасу расклеены афиши, телереклама трещит от вставок, где хохол с чёрным смотрят друг на друга исподлобья, а Виталик никак не может найти массажиста, чтобы тот привел в порядок его левую руку. Директор Малькольм нервничает, публика беснуется, а он, Флеммер, сидит в приемной Малькольма и до сих пор не может дать ответ на вопрос – состоится восьмого сентября бой за звание чемпиона мира по версии WBC, или нет!..Зачем президент его вызвал? Чтобы уже в третий раз подряд сообщить о том, что, если боя не будет, Флеммер будет свободным от обязанностей человеком?- Сондра, может быть, мистер Малькольм не приедет?Не отрываясь от ноутбука, длинноногая красотка Сондра смотрит на Флеммера, как на неудачника, хоть и старается всячески это скрывать, и давит из себя мысль:- Если мистер Малькольм сказал, что будет к шести часам, то это означает лишь одно. К шести часам он будет.Встать бы, да дать оплеуху этой сучке! Флеммер знает, посредством применения каких природных качеств эта дворовая шлюха попала за полировку стола секретарши! Ещё год назад она заголяла на 128-й улице шубу, чтобы продемонстрировать падким до сладкого клиентам оригинальность нижней прически, а сейчас сидит с фиолетовыми ногтями в самом дорогом офисе Вегаса и с блядской иронией сообщает ему, Флеммеру, что он глупец.
Мистер Малькольм в свои шестьдесят три чересчур ревнив, причем его ревность распространяется не на тридцативосьмилетнюю супругу, а именно на эту шмару. Может, запасти за ней пару детективов, да доставить Стиву набор фотографий?
Почему-то Флеммер уверен в том, что проституция – это не вынужденная мера. Это потребность души, а, раз так, то мисс Сондра не устоит перед предложением выспаться за тысячу баксов. Неважно с кем, в крайнем случае, к ней можно будет пристроить любого прохожего. Достаточно лишь дать тысячу ему плюс тысячу, чтобы он подарил её мисс Сондре. Вот треска будет…
Однако на сегодняшний момент лучше заниматься не отлучением секретарши от босса, а собственным реноме. Сондра никуда не денется. Чем старее Малькольм, тем больше он сходит с ума от этой девчонки. Тем больше теряет голову, тем менее внимателен. Операцию "Шок и трепет" лучше оставить на потом, когда закончится череда неприятностей для самого себя. Но всё-таки, зачем он его вызвал? Если бы хотел публично линчевать, собрал бы всех. И не в шесть вечера, а в десять утра.
Дотянувшись до столика, Флеммер раздраженно выдернул из стопки журналов один и стал листать его с видом малахольного пациента психиатрической клиники.
До той минуты, как Малькольм вошел в приемную, Флеммер успел поймать на себе два насмешливых взгляда. Нет, определенно, эту шлюху пора отлучать от кормушки…
- Рой, очень хорошо, что ты уже здесь. Зайди, есть разговор.
Флеммер почувствовал прилив сил. Если это прелюдия к увольнению, то очень яркая. Яркая для привыкшего взвешивать каждое свое слово Малькольма. Оставляя за спиной босса, и чувствуя, а не слыша движение руки старика под юбку Сондры, Флеммер вошел в огромный зал для совещаний.
Собственно, это был кабинет Малькольма, однако именно здесь собирались все члены "Хэммет Старс Аренум" для вершения великих дел. В этом круглом помещении свершались сделки стоимостью в сотни миллионов долларов, здесь договаривались об исторических боях и обсуждалась политика организации.
Теперь можно вести себя несколько развязно. Малькольм был не против того, чтобы сотрудники здесь курили, а Флеммер не просто сотрудник. Он вице-президент, чёрт побери… Правда дела у него идут не слишком удачно, но как бы то ни было, он – зять Малькольма. Тому плевать на родственные отношения, старика волнует лишь дело, выкинуть зятя на улицу для него – раз плюнуть. Дочь в нищете не загнется, всегда найдется другой, более предприимчивый, который и Леннокса убедит, и Кличко руку вправит…
Сколько он там ещё Сондру будет лапать?.. А, всё, входит. Что-то быстро. Наверное, на вечер настраивается. Шестьдесят три – это возраст, и разогревать себя нужно постепенно.
- Садись, Рой, – качнувшись в кресле, как в качалке, босс отвалился на спинку высокого кресла и снял трубку внутреннего телефона. – Мисс Сондра, мистер Вайс пришел?
- Да, – ответила она, и Фламмеру показалось, что таким голосом шлюха отвечает, когда чересчур заботливые клиенты спрашивают о том, кончила она, или нет.
Какого черта старик вызвал начальника службы безопасности "Хэммет Старс"?
Вынув платок, Флеммер выдернул из зубов сигарету и вытер губы. Кажется, он слишком увлекся боем Леннокса с украинцем. Когда с головой уходишь в какое-то дело, перестаешь замечать другие проблемы. Может, дорогой тесть опередил его с детективами и фотографиями? Сейчас придет толстяк Вайс, вставит в магнитофон кассету, и на экране засветится сценка, где он, Флеммер, отдыхает в Майами с двумя восемнадцатилетними девочками? Наглядное пособие для престарелого Малькольма… Этот за дочь не простит, хотя сам о своей молодой жене забывает частенько. Чёрт… Сказать ему, мол, ну, что ты, Стив, наше с тобой дело молодое?..
Флеммер почувствовал, как повлажнели ладони, поэтому платок пришлось применить вторично. Почему Стив не зовет Вайса сразу, а держит под дверями? Вот незадача… Несколько подряд головоломок под конец рабочего дня.
- Послушай, Рой, я знаю, что дела у нас в последнее время идут не очень хорошо. Сначала мы потерпели фиаско с боем между Родригесом и Пламмером. Потом этот глупый прокол с Витакером и Шенноном. К сегодняшнему дню у меня сформировалось вполне обоснованное мнение, что бой Льюиса с Кличко также принесет нам не доход, а убытки. Не хочется сейчас говорит о традициях нашей фирмы, у истоков которой стоял ещё мой дед. Если бы сейчас на моем месте оказался он, то кое-кто вылетел из своего кресла, как пробка из бутылки шампанского. Из кресла, заметь, Рой! Именно – из кресла, потому что в нашей организации люди в креслах не сидят! Они рыщут в поисках талантов, заключают сделки, и устраивают события, по интересу к которым публики может сравниться лишь плей-офф НБА или НХЛ! Не стану упоминать фамилии, тем паче, что это бесполезно. Воспитывать я никого не собираюсь, ибо заниматься этим нужно тогда, когда ребенок лежит поперек кровати. Когда ляжет повдоль – пиши, пропало. А уж когда у ребенка вырос большой член, и эти два головастых существа начинают жить автономно друг от друга, тут даже не стоит предпринимать усилий для того, чтобы что-то изменить. В этом случае можно лишь поступить так, как поступил Македонский с Гордиевым узлом.
Флеммер поежился и едва заметным жестом облизал сухие губы. Не нужно быть провидцем или телепатом, чтобы понять, о ком идет речь. Стив Малькольм не из тех, кто станет вести пустые разговоры в отсутствие главных действующих лиц. Стив говорит, а это означает, что его тирада относится к тем, кто присутствует. И вряд ли он, когда выражает неудовольствие, имеет в виду старательного Вайса. Ладно, понятно… Главное - осмыслить то, что президент начнет излагать после прелюдии.
- Рой, я собрал вас с мистером Вайсом по причине внезапно появившейся проблемы. Внимательный Билл Зитакер, наш финансовый директор, среди тысяч бумажек, хранящихся в его архиве, нашел один, очень интересный документ. От того, как мы поступим в ближайшие недели, зависит если не многое, то более-менее важное. После того, как я поведую тебе фабулу дела, я хочу, чтобы ты проникся уважением к моим словам ещё задолго до того, как я начну говорить. Но, если ты вместо того, чтобы проникнуться темой, опять отбудешь на Майами, якобы устраивать бой Витакера с Шенноном, и вместо дел начнешь там в номере отеля позволять чесать себе яйца прибрежным шлюхам, я окончательно потеряю к тебе уважение.
- Стив, это недоразумение…
- В истории Америки было только одно недоразумение. Когда придурок Ли Харви Освальд из своего окна стрелял по крышам голубей, и нечаянно попал в Джона Кеннеди. Всё остальное легко объясняется. Ты – член моей семьи. Семьи если не кровной, то деловой, а деловая семья для мужчины – главное, после семьи кровной. Если я, вместо миссис Малькольм, трахаю мисс Сондру, то это никоим образом не отражается ни на деле, ни на семье. Если лет через двадцать черти утопят меня в котле со смолой, то об этом никто, кроме меня и чертей, не узнает. Ты же возвращаешься к моей дочери с помадой на животе, а ко мне в кабинет приходишь с плаксивой миной на лице. Рой, если тебя в Майаме осаждают две красавицы, то это не по причине твоей неотразимой внешности, а из-за того, что это кому-то нужно. Я дам тебе сейчас один-единственный шанс выпрямить положение.
- Стив, бой Витакера…
- Мне плевать на бой Витакера. Сейчас я приглашу в кабинет мистера Вайса, чтобы не объяснять потом всё дважды, и вы вместе с ним займетесь делом. Меня мало волнуют подробности, интерес для меня представляет лишь конечный результат. Если ты решишь эту проблему – считай, что миссис Флеммер не увидит занимательного порно-ролика, где претендентом на "Оскар" на роль первого плана выступает её муж, а я в свою очередь не поставлю вопрос перед собранием об увольнении тебя с должности вице-президента. Миссис Флеммер вскоре станет какой-нибудь миссис Смит, а твое кресло займет более способный организатор. Даже как-то не хочется говорить о том, какие перспективы ждут при этом Роя Флеммера. Ты понимаешь, о чём я говорю, fucking зять?
- Понимаю.
- И я понимаю, когда вынимаю, - саркастически ухмыльнувшись, сообщил тесть. - Семейную, интимную часть разговора на этом считаю законченной, и приступаю к части официальной, - Малькольм дотянулся до кнопки, нажал её, посмотрел на хрустальный плафон под четырехметровым потолком, и бросил. – Мисс Сондра, пригласите мистера Вайса, пожалуйста.
Через секунду после того, как Вайс сел на стул чуть поодаль от босса, ситуация прояснилась, и вице-президент почувствовал облегчение. Речь шла о какой-то сделке, которая уже давно потонула в анналах истории. Не желая, чтобы к его авторитету неудачника добавилось реноме тупицы, Флеммер заставил себя сосредоточиться и стал вслушиваться в монолог тестя.
- … История началась в одна тысяча девятьсот семьдесят седьмом году, в январе месяце. Если быть более точным – восьмого января. "Хэммет Старс" тогда управлял мой отец, а я, мистер Флеммер, находился на посту, который сейчас занимаете вы. Восьмого января в Вегас прибыла советская сборная по боксу для участия в чемпионате мира. Вы, мистер Флеммер, те времена помните плохо, если так можно сказать по отношению к человеку, которому к тому времени исполнилось целых два года. Но эти времена, наверное, хорошо помнит мистер Вайс. И как ветеран вьетнамской войны, и, просто, как шестидесятилетний американец. И он может вам рассказать, мистер Флеммер, как в то время развивались американо-советские отношения. Вы что-нибудь знаете о "холодной войне", мистер Флеммер?
- Да, конечно, – ответил Рой. – Коммунизм, Сталин… Ядерная опасность. "К-19"…
- Вот что значит факультет политологии Гарвада! – ядовито заметил Малькольм. - Вы, Флеммер, Гарвард заканчивали?
Рой опять вытер губы. Тесть прекрасно знал, что Рой заканчивал Гарвард. Старик не упускал ни одного случая, чтобы уколоть зятя. Причем не имело значения, где это происходило – на приеме у сенатора Невады, в тесном семейном кругу, или на работе. Да ему, Флеммеру, плевать на международную политику Картера!
- Русские держались обособленно, и в город не выходили, - между тем продолжал Малькольм. - До последнего момента их прибытие на чемпионат, вообще, ставилось под вопрос. Но они прибыли, и тем вызвали неслыханный интерес к себе, так как это был, пожалуй, первый в истории случай, когда американец мог посмотреть на русского боксера не по телевизору. Понятно, что чемпионат не мог не вызвать у нас интереса, и я прибыл на него от "Хэммет Старс" с целью подыскать новые контракты для компании. Не было и речи о том, чтобы договориться с кем-то из русских, однако вскоре произошли события, которые заставили меня посмотреть на это по-другому. Профессиональный бокс для русской команды был сродни преступлению, очередным эпизодом нашего капиталистического образа мышления. А нам было крайне интересно, как проявят себя на любительском ринге они. Не было и речи о том, чтобы с ними пообщаться. Тренеры русских, несмотря на то, что им был полностью открыт выход в город, держали боксеров под замком, как собак.
Президент дотянулся до ящика на углу стола и вынул из него сигару. За то время, пока он срезал кончик, щелкая очень похожими на гильотину ножницами, раскуривал сигару лучиной, Флеммер успел дважды вытереть предательски выступающий пот. Ему было совершенно непонятно, зачем тесть углубился в маразматические воспоминания двадцатипятилетней давности.
- Но то, что не сумели сделать журналисты, сумел сделать я. После того, как некто Виктор Мальков, член сборной СССР в тяжелом весе, повалил на пол четверых боксеров подряд, включая нашего Ронни Брауна, мой папа позвонил мне и сказал: "Сынок, международные отношения между нами не fuck off какие, но если ты сделаешь бой этого Малькова на профессиональном ринге в Вегасе, я вывешу твой портрет в коридоре "Хэммет Старс" среди самых славных представителей рода".
"Что-то я не припоминаю, чтобы в коридоре "Хэммет Старс" висел портрет тестя", - подумал Рой.
- И я сделал невозможное. Переодевшись в форму уборщика, я пробрался в номер к Малькову и предложил ему три миллиона долларов лишь за то, что он выйдет на ринг с Майклом Саттером. Или с Энди Байкером. Или с Кувалдой Болтоном. На выбор. Просто выйдет… - Малькольм выпустил половину сигарного глотка перед собой, отчего его рассказ принял мистический оттенок, а другую половину втянул в лёгкие. – Одно лишь объявление о том, что советский боксер выйдет на профессиональный ринг под эгидой WBC могло принести "Хэммет Старс" сотни миллионов долларов. Аккредитации телекомпаний, телевещание, радио, интервью… Да чего там! – одни билеты можно было продавать по пять сотен! Мой отец, человек, как вы, мистер Флеммер, догадываетесь, весьма неглупый, провел первичные расчеты и подсчитал, что его компания на одном бое с чемпионом мира Мальковым могла рассчитывать на сумму, приближающуюся к двумстам миллионам долларов. Вы хорошо себе представляете, мистер Флеммер, что такое двести миллионов долларов в семьдесят седьмом году? А что такое три миллиона долларов для боксера, которого просят лишь выйти на ринг, и не требуют ни лечь, ни победить?
- И?.. - вырвалось у Роя, который стал догадываться, почему в коридоре нет портрета тестя.
- Он отказался. – Просто ответил Малькольм. – Посмотрел на меня, как на идиота, потом улыбнулся и спросил - "А зачем мне это?". Я уточнил - "Зачем вам три миллиона долларов?". Спорить он не стал. "Я выступаю не за деньги, - сказал Мальков, - за моей спиной флаг СССР".
- Идиот, - подтвердил вице-президент, силящийся понять, какое он имеет отношение к воспоминаниям Малькольма и взрыву патриотизма советского боксера двадцатипятилетней давности. В то время у русских взрывался не только патриотизм, но даже об этом сейчас старается никто не вспоминать. Ладно, слушаем дальше…
- Мы вывешиваем флаги страны на своих домах, в глазах рябит от звезд и полос, но за тысячу долларов любой готов под кинокамерой раздеться догола на лужайке перед своим жилищем и флагом. А вот русские флаги не вывешивают. Они их спиной чувствуют. Мальков стал чемпионом мира и уехал домой. А мой отец отправил меня в Лос-Анжелес, устраивать бои категории "В", чтобы в следующий раз, когда зайдет речь о возможном обогащении компании на двести миллионов долларов, я был более настойчивым и дееспособным. Но через полтора года вернул обратно.
"А зря", - едва не вырвалось у Роя.
- В апреле семьдесят восьмого года мне позвонил Виктор Мальков и заявил, что готов принять моё предложение, если оно до сих пор осталось в силе.
- Это как? – удивился Рой.
- Каком к верху. В апреле русские летели на чемпионат Европы во Францию, и Виктор Мальков сказал, что готов встретиться со мной там, поскольку иной вариант переговоров исключен. Можно представить, как обрадовался я, и как обрадовался мой отец… Я, обеспеченный финансовыми полномочиями, прилетел в Марсель за два дня до прибытия сборной СССР. Сидел в номере и всё думал, как у нас с русским пойдет разговор. Эти парни – очень странные люди, и я был готов к любым неожиданностям, однако, будучи готового ко всему, Мальков всё-таки сумел выбить меня из седла…
Рой Флеммер почувствовал, что его клонит ко сну. Ещё пять минут воспоминаний, и он упадет на мраморную столешницу тестя, проломив её лбом. Окончательно расслабиться мешало лишь понимание того, что старик не мог превратиться в маразматика за те последние восемь часов, пока Рой его не видел. Стив Малькольм и раньше был склонен к словоблудию, однако в конце каждого разговора, как правило, он любил выворачивать тему так, что концовка обещала если не шок, то стимул к работе – точно. Что будет на сей раз?..
- Мы встретились в его номере, когда он, сказавшись уставшим, отказался от командной экскурсии в Руан по местам боевой славы Жанны Д'Арк. Вы знаете, кто такая Жанна Д'Арк, мистер Флеммер? Шучу, шучу, откуда вам знать…"Я согласен выйти на профессиональный ринг в Вегасе, - сказал Мальков, - более того, мне совершенно безразлично, кого вы выставите против меня. Я побью любого в моем весе. Вы предложили мне три миллиона долларов за один лишь выход. Сколько вы предложите мне за победу?".
- Могу заверить, что речь идет о двадцати миллионах, если вы примете особые условия контракта, - сказал ему я, холодея душой. - Но вы даете себе отчет в том, что, если вы выйдете на ринг в Вегасе, вы уже никогда не вернетесь домой?
- Именно об этом я и думаю, когда спрашиваю вас о цене моей победы. - Подтвердил он. – Я хочу обеспечить будущее себе и своему сыну, поэтому приеду в США не только для того, чтобы выйти на ринг, но и для того, чтобы остаться на нём до конца карьеры.
Об этом мой отец мог лишь мечтать. Русский боксер в стане WBC – это больше того, что он мог предполагать в своих самых сокровенных мечтах.
- Но мне нужны гарантии того, что по приезду в США у меня не возникнет проблем. Лишиться родины и стать жертвой обстоятельств это не входит в мои планы, мистер Малькольм.
- Что же вы предлагаете? – Спросил я, понимая справедливость его требований.
- Банковские гарантии.
В этот момент некоторую опаску стал ощущать я. И слава богу, что русский боксер, в свою очередь, понял справедливость такой опаски.
- Сделаем следующее, - предложил он. – Три миллиона долларов, которые я могу заработать лишь тем, что выйду на ринг в Лас-Вегасе, вы положите в любой банк Марселя на имя моего сына. Ему сейчас шесть лет, и до того момента, когда он сможет получить эти деньги самостоятельно, я успею выйти на ринг при любых сложившихся обстоятельствах. Это будет гарантией того, что я, приехав в США и, попросив у вас политическое убежище, не стану жертвой обстоятельств и не превращу жизнь своего ребенка в ад.
- Вы хорошо понимаете свою ответственность в том случае, если по каким-либо причинам вы нарушите контракт и откажетесь выступать? – спросил я на всякий случай. - Условия этого договора предадутся огласке, вы будете вызваны в международный суд в качестве ответчика, с вас будут взысканы три миллиона долларов США, и тогда ваша жизнь превратится в ещё больший ад. Только теперь уже дома, в Союзе?
- Понимаю, – улыбнулся он. – Но я не люблю полумеры. Я хочу не три миллиона, а триста. Если бы было по-другому, наш разговор не имел бы места.
Малькольм откинулся на спинку кресла и на его лице появилось выражение, которое появляется на лице человека, у которого в метро вытащили бумажник. Только теперь, по прошествии времени, оно было сдобрено снисходительной насмешкой.
- Я был молод, мистер Флеммер… Амбициозен, честолюбив и… И молод, – немного подумав, президент воткнул сигару в черепаховую пепельницу и размял её до состояния трухи. – Именно поэтому вы и не видите моего портрета среди великих людей "Хэммет Старс". Мы с Мальковым оформили договор, по условиям которого он выходит на ринг в качестве претендента на пояс чемпиона мира по версии WBC и его агентом становится человек от "Хэммет Старс", а в качестве гарантии выполнения обязательств со стороны "Хэммет Старс" компания перечисляет в марсельский банк на имя Артура Викторовича Малькова, сына русского боксера, три миллиона долларов. Мальков привез с собой отпечатки пальцев шестилетнего Артура, и теперь в банке деньги мог получить лишь человек, предъявивший идентичные отпечатки пальцев. Не назвавшийся Артуром Мальковым и предъявивший свои – уточняю, отпечатки, а отпечатки Артура Малькова. Ведь за это время что-то могло случиться и с Артуром, правильно? Тогда, выполнив условия договора, деньги смог бы получить отец.
- А к чему были эти манипуляции с дактокартами? – Не выдержал Рой, уже немного увлеченный развивавшимися четверть века назад событиями. – Я не понял.
- А что тут непонятного? – Президент покусал губу и насмешливо посмотрел на Флеммера. - Мальков сказал, что в том случае, если он выйдет на ринг, и произойдет нечто непредвиденное, например, его смерть, его сын должен быть обеспеченным человеком. Согласитесь, мистер Флемминг, если Мальков выйдет на ринг, то свои условия он выполнит. Но если он случайно погибнет, то удовольствие от этого получит лишь публика. В этом случае, если награда не достанется ему, то сын должен остаться обеспеченным человеком… Какое бы он не носил впоследствии имя – отец предусмотрел и это, Артур, став взрослым, смог бы легко обеспечить себя на всю оставшуюся жизнь. - На секунду остановив взгляд на зяте, Стив Малькольм не выдержал. - Знаете, Флемминг, именно по той причин, что вы не понимаете мыслей русского, я категорически против того, чтобы Мэри рожала. Идиот русский любит своего сына гораздо больше, нежели пораженный демократическими свободами американец. А в том, что он не просто верен своей семье, а верен ей безгранично, я понял через четыре месяца после того, как подписал с ним контракт. Я хотел бы, чтобы вы, Флемминг, любили бы свою семью так, как любил её этот русский…
Я понял, что слишком молод для этих дел, несмотря на свои тридцать восемь лет, лишь спустя два месяца. Сразу после подписания контракта Мальков исчез из моего поля зрения. Я искал информацию о нём в советском Спорткомитете, в федерации бокса СССР, но всё было тщетно. Взволнованный таким ходом событий, я направил в Союз одного из наших людей, вхожего в спортивный мир по ту сторону океана. И тут выяснилось абсолютно всё…
Малькольм встал и подошел к окну. На фоне вечернего неба Вегаса и миллионов разноцветных огней никогда не спящего города он казался гораздо тучнее, чем был.
- За два месяца до приезда Малькова в Марсель трое подонков убили на улице его жену. Ограбили, сняли украшения, и убили. Виктор Мальков ехал в Марсель, зная заранее, что никогда не выйдет на ринг Лас-Вегаса. Остаток жизни он посвятил поиску негодяев и мести. Он разменял свои триста миллионов долларов на четыре месяца мести…
Перового он нашел где-то под Москвой, второго в Сибири. Оставался третий, но найти его он уже не успел. Его арестовали…
- КГБ? – Глухим голосом спросил Флеммер.
- Какая разница? КГБ, ФСБ, полиция, милиция… Шестнадцатого августа одна тысяча девятьсот семьдесят восьмого года он был арестован, водворен в тюрьму, а через одиннадцать месяцев казнен. Если верить моей информации, из доказательств тамошней полиции был лишь факт того, что двое убитых были виновны в смерти жены Малькова, и то, что они были забиты насмерть без применения оружия. Руками… Остается лишь догадываться о том, что случилось бы с Кувалдой Болтоном, если бы Виктор Мальков всё-таки вышел против него восьмого января семьдесят девятого года. Но он не вышел…
Флеммер выждал ровно столько времени, сколько нужно было, по его мнению, чтобы пережить вынужденное потрясение от услышанного, и осторожно справился:
- Стив, я очень впечатлен твоим автобиографическим рассказом, но я хотел бы учточнить одну мелочь… При чем здесь я?
Малькольм резко развернулся от окна, прошел к столу и так же резко сел в кресло. Оно униженно заскрипело, словно заявляя о том, что уже тысячу раз просило хозяина не падать в него с разбега.
- Сумма в три миллиона долларов, что я превратил в банковский вклад на имя Артура Малькова, сына Виктора, за четверть века утроилась. На данный момент она составляет что-то около девяти миллионов девятисот тысяч долларов. Если по истечении двадцати пяти лет на именной вклад, оформленный без присутствия лица, в пользу которого вклад осуществляется, это лицо не заявляет своих прав, то, по долбаным французским законам, вклад становится собственностью банка.
Малькольм оставил находящегося в полном непонимании того, что от него требуется, зятя, и снова выбрался из кресла. Подошел к стене, где висел портрет отца, поправил его, и посмотрел на руки.
- Эту сучку Сондру нужно заставить протирать в кабинете пыль… Мистер Флеммер, мистер Вайс, сейчас по просторам страны Советов, по необъятной территории России шагает, веселится и работает, страдает и восхищается жизнью человек по имени Артур Мальков. Сын выдающегося боксера современности, самого лучшего боксера, самого умного парня, самого заботливого отца из всех, кого я знаю. Человека, убитого властью за то, что убил убийц. Боже, как всё сложно, необъяснимо и тошно в этом мире… Рой, я хочу, чтобы вы нашли мне Артура и убедили в том, что из девяти миллионов девятисот тысяч долларов, находящихся на счету в марсельском банке, ему принадлежит лишь три.
- За что?! За что три миллиона?.. – Не поверил своим ушам Флеммер.
Малькольм воткнул в него прожигающий взгляд.
- За то, что его отец любил сына так, как не дано никому. Во всяком случае, мне такие случае не известны.
- А если, узнав правду, он откажется отдавать деньги? – Вскричал Рой. – Я бы, например, отказался!
Малькольм посмотрел на зятя взглядом ленивого льва.
- Не сомневаюсь. Но, если всё-таки Мальков-младший откажется, тогда вам на помощь придет мистер Вайс. Однако я надеюсь на то, что молодой человек окажется умен настолько же, насколько был умен его отец. С завтрашнего дня начнется обратный отсчет тридцати дней, по истечению которых мои деньги станут собственностью долбаных "петушатников". А с моей стороны было бы очень мило дарить суммы в десять миллионов долларов зажиревшим мсье… Милым я не был никогда. Что-то ещё остается после моего рассказа неясным?
- Чёрт, Стив!.. – вырвалось у Флеммера. – Тридцать дней. А пораньше нельзя было рассказать этот триллер?
- Можно было бы и пораньше, если бы мне самому пораньше об этом напомнили, - Малькольм вернулся в кресло. – Сегодня утром мне, как человеку, совершившему вклад, пришло из Марсельского банка уведомление о том, что, если у них, в течение тридцати ближайших суток не появится человек с отпечатками пальцев, идентичными тем, что находятся у них, то сумма вклада обращается в пользу банка. А откуда, по-вашему, я мог бы узнать о том, что сумма утроилась?
Положив ладонь на стол, он стал наблюдать за её дрожанием.
- Я не думал, что двадцать пять лет пролетят так скоро… Это – Вегас…
ГЛАВА 2.
Вереснянск, Россия…
Лес бушевал неумолимой страстью. Если смотреть на него с высоты полета вертолета, то вполне могло показаться, что это склоняется под вечерним ветерком степной ковыль. Деревья, шатаясь, как толпа алкоголиков перед пивным киоском за час до открытия, стонали и гудели. Такую погоду клянут врасплох застигнутые рыбаки и охотники, деревенские жители стараются побыстрее загнать скот во двор, а городские мальчишки, разочарованно проплевавшись, ловят убегающий от них по хоккейной коробке футбольный мяч и, поймав, торопятся по домам.
Это не случайно сбившийся с курса заокеанский торнадо, это простой сибирский ураган в начале августа. Время домашних посиделок и мыслей о завтрашней смиренной погоде. Город Вереснянск видел за свою историю и не такое, поэтому все было, как всегда, как обычно. Лес на его западной окраине опустел, перепуганные грибники и ягодники, почувствовав минутное затишье перед первым шквалом, ушли задолго до того, как ветер стал срывать с них "москитки", плащи и панамы. Лес опустел практически полностью, и лишь один человек, Мойша, никуда не торопился.
Вообще-то, его звали Алёша, однако это имя не могло существовать отдельно от уточняющего существительного. Никто бы не мог поручиться за то, что его звали Мойша. Во-первых, евреев с русыми волосами и голубыми глазами не бывает, во-вторых, в Вереснянске было много евреев, но никто никогда не видел среди них ни одного дурачка. А этот… Мойша и Мойша. Просто Мойша-дурачок. Половина из того, что он делал, шло в разрез с общепринятыми нормами и принципами поведения. Вот и сейчас, все из леса ушли, а Мойша, с корзиной, переполненной чудовищно красными от радости по такому случаю мухоморами, остался.
Но стоял он посреди леса, одинокий, недолго. Через полчаса после того, как затрещал сухостой, в него въехали две машины, которым здесь было нечего делать по определению. Тот, кто ездит на серебристом "лексусе" и черном "мерседесе", нет нужды делать на зиму заготовки. Половина из них уверена, что боровики и трюфели бегают по лесу, пока их не подстрелят, а земляника, несмотря на название, растет на деревьях. Поэтому Мойша удивился. Удивился настолько, что даже рассмеялся. Через минуту его смех прервался, и он поторопился упасть в высокую холодную траву…
То, что Мойша видел, по его представлению смех вызвать не могло потому, что ничего смешного в происходящем не было. Над чужой болью парень никогда не смеялся, потому что сам знал, как она отвратительна и страшна. А тот, что выпал из чёрной, похожей на самолет, красивой машины, судя по всему, знал, что такое боль…
Никто не мог понять, как в человеке по имени Рома Гулько может сочетаться воровская стать и, одновременно, фраерская школа. Эти два качества сводили с ума в равной степени как оперативников из местного УБОПа, так и городских красавиц. В свои тридцать два высокий молодой человек мог и в перестрелке поучаствовать, и барыгу "опустить", и на рояле сыграть, и после полкилограмма "смирновки" Высоцкого почитать. Прибившихся к Гулько сразу после выхода того из детского дома, тех, кто знал Рому поближе, такое несоответствие не пугало. Рома и наиболее близкие ему люди не поступали в институты, чтобы закосить от армейской службы, и не платили терапевтам за диагноз, несовместимый с военной службой. Встать в строй призывников им помешала тюрьма. Некоторые из тех, кто не расставался с Гулько вот уже пятнадцать лет, побывали в двух подобных "командировках", некоторые – в трёх. Сам Рома побывал за колючей проволокой однажды. Пять лет, честно заработанных им за убийство зарвавшегося урки на территории автовокзала, научили его, как ни странно, подходить к роялю со стороны клавиш, и быстро запоминать стихи. Попав в поселок Горный, что в Новосибирской области, Рома через две недели оказался под "крылом" тогдашнего положенца Степного – вора исключительного во всех отношениях. Тот-то и пристроил Рому в местный оркестр, где за год девятнадцатилетний паренек, не имевший до этого представления о светской жизни и музыке, научился сносно лабать "Сурка", через два баловал зеков "Лунной сонатой", а через пять, под присмотром всё того же профессионального пианиста Коли Пискунова, до убийства состоявшего в Новосибирской филармонии, мог сыграть всё, что угодно, начиная от "Мурки", заканчивая Седьмой симфонией Шостаковича. Но без нот. Если Роме подсунуть под нос ноты, он становился туп и дик, как гну, увидевшая неподалеку голодную львицу. Тот же Пискунов от нечего делать – когда впереди пятнадцать лет, то, как правило, по большому счету делать нечего – приучил Рому и к стихам.
Степному, не избалованному в детстве грамотой и "искусствами", молодой парень понравился своей непримиримостью к административным порядкам в колонии, и потому, заметив в молодом человеке некую стать, намерился дать ему то, чего был долгие годы лишен сам. Дело не в сентиментальности шестидесятилетнего бандюка, воровавшего в советские времена не кошельки, но вагоны, а в будущем. Степной любил создавать себе задел на будущие времена. Как обычно, те времена наступают быстро, и, если не успеть подготовить базу, можно остаться не у дел. Именно по этой причине Степного знали в России все, кто правильно понимает значение слова "Вор". Не разделять и властвовать, а воспитывать и выпускать в жизнь – вот девиз Степного, настоящей фамилии которого не знали не только окружающие, но и, наверное, он сам. Вор быстро решил вопрос обустройства Гулько, и Рома все пять лет учился тому, чем не овладел бы на воле и за десять. Сукой парень никогда не был, передачки с воли в одиночку не хавал, не в свои дела не лез, при разговоре с контролерами, "кумовьями" и "хозяином" от предложенных сигарет отказывался, так что по всем понятиям был человеком. Человеком и вышел. И теперь, когда среди какой-нибудь доброй смычки с гостями из других городов садился в ресторане за рояль – не в падлу садился, не за ради пендрежа, а ради собственного удовольствия, братки открывали рты, а тёлки падали с их расслабленных колен. Шутка, конечно, никто не падал. Но то, что уважения Рома к себе испытывал через край – то истинная правда. А потому правил по совести, не зарываясь, и масти не менял.
Кровь Рома не любил. Не то, чтобы боялся, кровь его не страшила, как ничто в этом мире. Просто Рома очень хорошо помнил, за что пятерик лямку тянул, да к клавишам привыкал. Убивать просто, сложно объяснять, почему ты не нашел другого способа вернуть правду. За мать или отца Рома, глотку, пожалуй, и порвал бы, да не помнил ни одной, ни второго, не помнил, где родился, а поэтому исключалась сама возможность мести за убийство. Но мир, в котором он правил и разрешал, живет по своим правилам. Есть поступки, которые мог простить он сам, но не могли простить правила.
Вот и сейчас, когда он привез своего держателя общака Захара Большого в лес, он свято верил в то, что можно обойтись и без крови. Однако правила требовали – урой. Можно было дать Большому месяц, и общак был бы восстановлен, однако правила строго указывали на то, что в таких случаях общак восстанавливается без участия того, кто его утерял. Впрочем… Впрочем, если бы утерял… Если бы было, действительно, так, то Рома пошел бы вопреки правилам. Он бы дал месяц. Но Большой деньги братвы не утерял. Общаковскую мошну не менты вытрясли, не отморозки-гастролеры хату Захарки обнесли, поляны не разбирая, что можно было бы в последствие обосновать и дать срок выпрямить ситуацию. Всё было бы по-другому, если бы Большой не оказался самой настоящей "крысой". Разве можно деньги, заработанные пацанами потом и кровью, и отданные тебе, как наиболее честному, на сохранение, вкладывать в свой бизнес?
- Выбросьте эту мразь из моей машины, - попросил Рома и щелкнул зажигалкой.
Захар Большой, как куль, вывалился с заднего сиденья на траву после первого же мощного удара в бок.
Обойдя "мерседес" Ромка посмотрел, как "держателя" подтащили к сосне и бросили спиной на её ствол. Захар был жалок, но жалости к нему никто не испытывал. Юшка из носа разлилась по белой рубашке Красным морем, губы разорваны, правый глаз затек и превратился в маленький резиновый мячик.
- Прости, Рома… Гадом буду, не подумал… Дай искупить перед пацанами…
Рома присел перед своей ошибкой годовалой давности и воткнул взгляд в его размазанную по лицу переносицу.
- Почему ты одиннадцать месяцев назад, Захар, не сказал мне, что в твоем роду была крыса? Почему не переубедил меня, когда я передавал тебе наши деньги?
Всхлипнув, Большой попытался успеть сказать тысячу слов, однако приближающаяся развязка настолько явно встала перед его глазами, настолько реально стукнулись о землю две лопаты, вынутые пацанами из багажника "лексуса", что он заткнулся и тихо завыл. Растратившего общак его держателя бьют до полусмерти, а потом везут в лес не для того, чтобы в последнюю минуту простить – вот что понял Большой, вглядываясь в серое лицо вора.
- Как можно было так поступить, Захар? - Поморщившись, тихо выдавил Рома. – Как можно? Неужели, если бы ты пришел и сказал – Гул, давай денег заработаем – я бы отказал? Сняли бы дивиденды, что-то – в общину, что-то – на лобстеров и водку, что-то – на баб… Но как так можно было поступить? Ты же крыса, Захара, самая настоящая крыса… Но знаешь, что меня больше всего бесит в этой ситуации? То, что ты прекрасно знал, что рано или поздно, скорее всего, что – рано, я узнаю о том, что бабки из общака ты впулил на сделку с москвичами, нажил денег, общак вернул на место, а разницу присвоил. И ни слова об этом никому не сказал!!
Сев двухсотдолларовыми брюками на пыльную траву, Рома глубоко затянулся сигаретой.
- А москвичи взяли, да кинули тебя, бездумного. Ты что, первый день в этом мире? Если с потусторонней братвой разговор за бабки ведет не положенец, а его, не уполномоченный на это, зам, разве можно его не кинуть? – Казалось, от понимания того, что казалось очевидным, Рома даже терялся в словах. - Тебя, дурака, кинули. Бабки взяли, а товар не поставили. Ты его быстро не толкнул, дивидендов не нажил и, как следствие, общак на место не вернул. И сейчас получается, что я должен не "кидал" в столицу ехать резать, а в лес, и - своего человека. Глупо… А попробовали бы москвичи не "тебя", а "нас" провести? У-у-ух… Я бы посмотрел, как бы они стали рака за камень заводить…
Большой замотал головой, как укушенная слепнем лошадь. Замотал и заплакал.
- Прости, Рома…
- Умрешь, тогда прощу… - Тихо проговорил Рома. - Жалко тебя, гада… Не видеть бы этого, да не могу. Смотреть обязательно должен. Смотреть, да ещё приговаривать – смотрите, пацаны, что бывает, когда… В общем, Захара, что для тебя сейчас сделать? Ты понял, о чём я.
Последнее было утверждением.
Фома и Крот стояли уже по колено в яме. Вспотели, воротники их белых сорочек от Точчини трепал сумасшедший ветер, но они копали и копали, стремясь выкопать как можно больше земли. Захарка понял, почему они так стараются. В любой момент Гул может сказать – "стоп мотор!"- и пацаны выйдут из ямы. Они, все, кто сейчас стоял рядом с ним, копал яму или курил, не хотели его смерти. Но так нужно, и нет жалости. И единственное, почему так стараются Фома и Крот – это вырыть как можно глубже. Захар Большой хоть и крыса, но не собака. Он был среди них долго, а они люди, значит, и его закопать по-человечьи нужно. Отпеть некому, но суки и не отпеваются. Так хоть по стандарту православному в землю положить. Поглубже.
- Дай сигарету… И водки.
- Что-нибудь одно, – отрезал Рома. – Не в кабаке.
- Водки стакан. Нет, сигарету… - Увидев перед собой быстро тлеющие "мальборо", дрогнул голосом. – Нет, Рома, можно водки?.. Подождите пяток минут, чтоб забрало? Пожалуйста, я прошу, Рома…
Если бы Захар сейчас плакал, вор покривился бы и отошел к машине, давая возможность своим людям закончить все быстро и без заморочек. Но Большой не рыдал и не молил о жизни. Он молил о стакане водки и минуте хмеля.
- Налейте ему стакан, – велел Гул.
Дожидаясь, пока отстучит триста секунд, он закрыл глаза, и подставил лицо пробивающемуся сквозь чащу ветру.
- Матери не дайте в нищете почить…
Рома едва заметно качнул головой и Большой понял, что с его матерью всё будет в порядке. Её сын уедет на Север, и потом, вместе с телеграммами, будет ежемесячно слать ей до самой смерти деньги. Много денег. По три пенсии кряду. Старушка знает – на Севере много зарабатывают. Она будет лишь жаловаться соседкам, что сын, такой-сякой, не может найти недельку, чтобы погостить. Так и преставится, древняя, в тоскливом ожидании…
Рому перекосило, он хотел ещё что-то сказать, но, взглянув на Большого, понял, что тот пьян. Сам Рома никогда не пил только потому, что был уверен – с ним потом не о чем будет поговорить. Какой может быть разговор с пьяным? О чём?
Мойша, широко раскрыв глаза и затая дыхание, словно оно могло прорваться сквозь могучий гул вековых сосен, наблюдал за событиями, которые происходили на лесной поляне.
Тот, что бы в крови, сидел у сосны. С ним о чём-то разговаривал другой, такой же высокий и статный…
Потом второй встал и они опять говорили…
Двое неподалеку с каким-то остервенением, старательно, словно боясь опоздать, зачем-то рыли под сосной яму. Что они там ищут?..
А вот это уже совершенно не понятно – один из приехавших нырнул в машину, вынул из неё красивую бутылку водки и, оттопырив мизинец, стал заполнять из неё стакан самых краев. Странная какая-то попойка. Мойша впервые в жизни видел, чтобы водку распивали при таких обстоятельствах.
Ещё через мгновение он сжался, как еж, остекленелым взглядом сопровождая появление в лесу пистолета.
- Бах… - Проговорил он, глядя, как из головы избитого вертикально вверх вылетает короткая струя крови. – Бах…
И Мойша посмотрел на ствол сосны, забрызганный густыми комками…
Последнее он помнил смутно. Кажется, двое людей закапывали яму. После того, как поверхность земли была завалена ветками и припорошена прошлогодней хвоей, один из копателей поднял с земли обе лопаты и направился в сторону Мойши…
Но он почему-то не побежал. Видел перед собой убийство, и страх не за собственную жизнь, а за боль умершего заставил его сжаться и окаменеть. Если этот, с лопатами, сделает ещё пяток шагов, он увидит под сосной странную картину: под деревом, сжавшись в клубок, лежит молодой мужик, а рядом с ним стоит корзина, доверху наполненная мухоморами. Но незнакомец из чёрной красивой машины не пошел дальше. Коротко размахнувшись, он бросил лопаты в сторону Мони. Одна из них, развернувшись под мощным потоком ветра, слегка изменила направление движения и стала пикировать на голову Мойши.
Голову он уберег – отдернул в сторону. А вот колено не смог. Лезвие лопаты, чиркнув по брючине, распороло её вместе с джинсом и плотью.
Мойша ещё раз дернулся, на этот раз уже всем телом, и перевернулся на спину…
- Что это там за звуки? – Настороженно прищурился Рома, поглядывая в сторону того места, где приземлился инструмент.
- Ничего, – вяло возразил Фома. Под его левой рукой висел пистолет, который, казалось, ещё хранил тепло двух выстрелов. - Лопата в корень, наверное, попала…
Выдернув из кобуры Фомы оружие, Гул обратил его в сторону сосны и несколько раз подряд нажал на спуск.
Выстрелы потонули в разноголосом шуме бора.
- Лисицы… - Пробормотал Рома. – Проклятые лисицы... Неподалеку живет бабка Чувашиха, и она говорит, что год, в который плодится много лисиц, будет кровавым…
- Брось, – миролюбиво заметил Фома. – При чем здесь бабка и лисы? Он имеет то, что заслужил…
ГЛАВА 3.
Новосибирск…
Директор детского дома на улице Макаренко в Новосибирске был премилым человеком. Когда он писал письмо мэру, в котором описывал нищенское оборудование, жаловался на отсутствие компьютера, ремонта и фруктов для детей, то с нетерпением ждал ответа. Он и педагогом-то стал по той причине, что верил в людей, не подозревая о том, что обеспечение детских домов, школ и ветеранских учреждений происходит один раз в четыре года - перед выборами. Не знал, поэтому писал каждый год, а ответ получал лишь в ноябре. Причем это был не совсем ответ. После вскрытия конверта директору представлялось, что он все четыре года переписывался с кем-то другим.
"Нет ли нужды в детском доме? - волновало градоначальника. - Как с оргтехникой? А с питанием?".
- Плохо с питанием, - терпеливо объяснял по телефону директор. – И с компьютером плохо, в том смысле, что с компьютером-то, возможно, всё в порядке, просто его нет в детском доме. И нужда есть. Крыша в мальчиковом отделении не ремонтировалась с того самого момента, когда уволился на пенсию Сергей Борисович Коломиец, то есть, десять лет назад.
- Это мы поправим, - заверял за два месяца до выборов мэр. – Пора, наконец-то, обратить внимание на стариков и детей, ибо по уровню благополучия именно этих двух категорий судят о ситуации в городе и стране в целом.
И, что свойственно всем мэром, свои обещания выполнял. В период с начала ноября до Нового года. Потом директорские письма опять уходили в Новую, судя по всему, Зеландию, а по телефону, когда у детей изнашивалась одежда, секретарь милым голосом объясняла, что мэр на совещании. В Москве… У губернатора… На аварии водопровода на улице имени Дуси Ковальчук… Одним словом, не до одежды.
Поколение старых директоров сменилось одновременно с управгородами. В период гниющего застоя оставшиеся без родителей дети почему-то и ели лучше, и спали не под провисшими потолками, и с нервной системой у них дела обстояли гораздо лучше. Наверное, старый директор Коломиец со старым председателем горисполкома умели договариваться лучше, чем новый Крутов с новым мэром.
Пройдясь по комплексу детского дома, Валентин Игоревич окончательно испортил себе настроение. Здание рушилось, до выборов – целый год, в кладовых заканчиваются продукты, а те деньги, на которые следовало закупить очередную партию, ушли на оплату рабочим-калымщиком, отремонтировавшим потолки в младшем отделении.
Директор вернулся в кабинет и принялся задумчиво крутить на столе сноп визиток, оставляемых изредка приезжающими в детский дом господами. Это опять, как правило, случалось либо под выборы в областной совет, либо в городской, либо в мэры, либо в губернаторы. Иногда прибывали бонзы из Госдумы, и это были самые счастливые для детей дни. Им торжественно дарились - пусть под слепящие софиты и видеокамеры столичных журналистов – но, всё-таки, дарили, игрушки, обувь и письменные принадлежности, конфискованные таможней, как несертифицированные и непригодные для использования на территории России. Директор под те же камеры благодарил людей, проявляющих заботу о несчастных детях, восхвалял их человечность, бессеребреничество, и грустно думал о том, что было бы гораздо лучше, если бы выборы происходили не раз четыре года, а, хотя бы – в два.
Прокрутив визитки по кругу на два раза, Валентин Игоревич убедился в том, что поддержки не будет. Те, кто мог дать, уже дал, а кто не дал в первый раз, тот, по обыкновению, не даст денег и сейчас. Грустно подумав о том, что когда сам детдомствовал на Малой Рогатке в Ленинграде и ловил для продажи голубей, никогда не испытывал тех неудобств, которые испытывают сейчас вверенные ему чужие мальцы.
Раздумья прервались коротким писком громкоговорящего устройства, прикрученного к столу (прикручивать директор стал с прошлой осени, когда двое воспитанников аппарат украли, продали, а деньги пропили). Глубоким голосом секретаря – Инны Матвеевны, устройство осведомилось:
- Валентин Игоревич, вы не заняты?
Да, он чрезвычайно занят. Размышлениями о том, как начать осень так, чтобы его же не посадили за растрату.
- Нет, а что случилось? Махров опять камень в окно райотдела бросил?
- Слава богу, нет. Дима на занятиях. К вам посетитель.
- Зовите, - сдвинув в сторону вертушку с визитками, директор застегнул на пиджаке пуговицу и сложил руки "по-президентски" – обе руки на столе, и одна ладонь - на другой. Для вящей убедительности в чрезмерной деловитости можно было ещё слегка склонить голову набок, но, вспомнив, что на счету детдома три тысячи двести пятьдесят рублей и сорок копеек, решил, что это будет чересчур.
Поначалу посетитель Валентина Игоревича разочаровал. Прическа какая-то атипичная, как пневмония – непонятная и вызывающая – "под Бэкхема". Для возраста гостя, который директор визуально определил, как сорок три – сорок пять лет, такой "причесон" просто вызывающ. Однако льняной, до безумия дорогой костюм и мягкие мокасины впечатление слегка подправили. Потом, у вошедшего в руках был кейс, и, если это не налоговый инспектор, это могло обещать неплохие перспективы. Впрочем, если бы - инспектор, Инна Матвеевна бы знала, и, как могла - предупредила.
- Как, однако, у вас здесь убого, - безапелляционно заявил гость. – Прямо срам.
- Надеюсь, вы не стыдить меня пришли? - Озабоченно справился директор, взгляд которого опять почему-то вернулся к прическе.
- Что вы… - Поморщился виноватой улыбкой полузащитник "Манчестер Юнайтед". – Я так прямо говорю, потому как делать вид, что ничего не происходит, на мой взгляд, подло. Подло, потому что речь идет о десятках бедных детишек. Зайди я в мэрию – глазом бы не моргнул. Раз так живут, значит, нравится. Однако они здравствуют неплохо, я только что оттуда. Не знаете, Валентин Игоревич, зачем секретарю Волосюка два компьютера?
Услышав знакомую фамилию знакомого мэра, Крутов слегка потеплел душой. Той её стороной, которая была обращена в сторону посетителя. Прическа опять расплылась в добродушной улыбке и костюме, и уже не казалась такой неформально-вызывающей. Может, просто ветер поработал? Ветер нынче – будь здоров…
- Не знаю, зачем, - вздохнув, признался Крутов. – Я всегда думал, что два седла для одной задницы – это много…
Бэкхем рассмеялся. Смех, как и прическа, у него был, словно упомянутая пневмония, заразительный. Настолько, что директор не выдержал и улыбнулся сам.
- Надо записать, - вытирая слёзы, прокряхтел гость и вынул из кейса блокнот. - В следующем номере обязательно выдам.
Дописав перл директора, на который тот сам не обратил бы никакого внимания, он вдруг отложил перо и протянул Крутову руку.
- Мартынов. Андрей Петрович Мартынов. Журналист из питерской газеты "Северная звезда".
- Партийный орган коммунистов, что ли? – Озадаченно произнес директор, удивившись тому, что партийцы начали избирательную компанию за год до разумного срока. Так можно все блага раздать, а электорат эти устремления успеет позабыть. Впрочем, до благ дело сейчас ещё не дошло, поэтому удивление Крутова не выглядело, как оторопь. Просто – удивление.
- Упаси бог, - даже возмутился Мартынов. – Подальше от этой каши! Независимая газета, которую недолюбливают в Питере. Работаем, как можем, рассказываем людям правду, вскрываем чирии…
- Можете открывать блокнот, я сейчас снова говорить буду, – предупредил Крутов. – Неужели на том конце страны все стало так хорошо, что вы за ними полезли на вторую половину задницы?
Гость снова взорвался хохотом.
- Да у нас тут целый номер получается! Но вы оказались не правы. Не правы… А смысл моего прихода сразу станет для вас ясен, едва я начну рассказ.
Дотянувшись до кейса, журналист Мартынов залез в него рукой жестом Якубовича и вынул блокнот побольше. Полистав, нашел нужное, и поднял на директора глаза.
- В Питере сейчас проживает человек, зовут которого Яков Николаевич Басов. Вы знаете такого?
Директор почувствовал, как у него дернулось где-то под сердцем.
- Яшка?! Он жив?! Он же… Мы же с ним… Девять лет в одном детдоме! У вас есть его телефон?!
- Конечно, есть, - Андрей Петрович лукавым взглядом осадил директора на место и помахал рукой. – Всё по порядку. Я тут ради вашей встречи. Редакция решила посвятить месячный выпуск бывшим детдомовцам Петербурга. Знаете, воспоминания, беседа, встреча… Это сейчас так важно для подрастающего поколения. Особенно для тех, кто растет в детдомах… Я сейчас расспрошу вас о Якове Николаевиче под диктофон, а после мы побеседуем о главном, хорошо?
Главное началось через сорок пять минут. Столько крутилась одна из сторон кассеты внутри маленького аппарата.
- Мы хотим проследить поколения тех, кто вырос в детских домах. Сороковые, "шестидесятники", нынешнее поколение. Чем они разнятся, что у них общего? Вот цель целой подборки наших сентябрьских номеров. Знаете, с Яковом Николаевичем… Ах, какой он милый человек, правда?!
- Кто?! - Оторопел, наконец-то, Крутов. – Яшка милейший?! Да он первая оторва в группе был!! Чума!!
- Ну-у-у, - радостно протянул Мартынов. – Вот это-то нас и интересует! Сейчас он милейший человек, а что о нем говорят друзья? В этом и смысл материала, Валентин Игоревич! Вы, наконец-то поняли?! Как меняются судьбы людей, как повлияло на них время? Это и есть та канва, вокруг которой будет все вертеться! Связь поколений, скованных одними жизненными обстоятельствами, их радость и нужда, горе и счастье, если простите мне такие противопоставления…
Крутов заметно растерялся. Молодой человек сбивал его с мыслей своей, бьющей ключом энергетикой. Заметив это, журналист решил помочь.
- Давайте, так… Вы мне рассказали о человеке своего поколения, и это очень хорошо. Теперь давайте вспомним кого-нибудь, кого выпускали вы. Ну, скажем… - Мартынов задумался, покрутил перед собой указательные пальцы и соединил. Получилось. - … Год эдак… Восемьдесят восьмой, а?
- Ну, вы задали задачу!.. – Выдохнул Крутов. – Я плохо помню, кого в девяносто восьмом выпускали, а вы… Вы знаете, как у нас архив хранится?! В прошлом году комиссия приехала, искали Зябликова, которого сейчас пытаются из Бразилии экстрадировать, так документы о направлении из детдома только через четыре часа нашли!
- Об этом и говорил Яков Петрович! – Опять рассмеялся Мартынов, чем привел Крутова в замешательство. – Это вам. Редакция расщедрилась на пару устройств, так что примите без всяких расписок.
Директор остекленелым взглядом рассматривал серый корпус новенького, в целлофановой упаковке, ноутбука.
- Так невозможно… Нам нужно будет на баланс поставить… Закрепить…
- Вот и закрепляйте. От имени неизвестного благодетеля. Нам афиша ни к чему, лишние отчеты перед налоговиками. Так мы можем на документы посмотреть?
- Там сотни папок, кто вас интересует? – Директор растерялся.
Мартынов постучал ручкой о столешницу.
- Сделаем так. Один из наших сотрудников тоже детдомовский. Сергей Мансур, не слышали? Жаль, толковый журналист. Он говорит, что учился в институте с одним парнем из Вереснянска, который воспитывался в детдоме. Знаете, удар судьбы, неудачно легшие карты… Его увезли в Новосибирск, и поместили в один из приютов… Может, повезет, и окажется так, что он учился у вас?
- Как фамилия парня?
- Мальков. Артур Викторович Мальков.
Директор восхищенно покосился на ноутбук, развел руки и встал из-за стола.
- Знаете, при иных обстоятельствах… Но поскольку я впервые вижу человека, который дарит детдому дорогую вещь, и при этом не является ни бабушкой-блокадницей, ни детдомовским, и предвыборная гонка ещё не началась… Я помогу вам во всем, о чем просите. Но не просите невозможного. Инна Матвеевна!
До самого трехметрового потолка тянулись десять гигантских стеллажей, на которых разместились десятки, сотни, тысячи папок. Сквозь скупые запыленные оконца пробивался тусклый свет, и он, падающий на полки, придавал картине элемент мистики и уверял в тщетности человеческих усилий. Посреди всего этого великолепия стояли трое, покрытые многолетней пылью и паутиной. Инна Матвеевна, подтверждая подверженность своего организма к аллергическим реакциям, беспрестанно чихала, кашляла, и в глубине души кляла тот момент, когда сообщила директору о прибытии вульгарного на вид, но милого в обращении гостя. Через три часа работы все трое, понимая бессмысленность дальнейших поисков, замерли посреди огромного подвального помещения, напоминающего Государственный архив.
- Может, из выпускников девяностых кем полюбопытствуете? – Умоляюще произнес директор. – Я вам прямо сейчас подыщу пару нужных фамилий, и даже сам организую встречу с ними. Или же возьмите кого-нибудь из восьмидесятых? Помимо этого Малькова тут двести с лишним папок и имен!
- Отступить перед внезапно возникшей трудностью? – Мартынов покусал губу. – Это не входит в политику нашей газеты. Давайте, всё-таки, ещё раз попробуем. У меня предчувствие, что Серёжкин знакомый жил и воспитывался здесь.
Директор согласился. Ноутбуки дарят не каждый день. Если бы каждый день приходили и делали такие подарки, он не поднимался бы из подвала, и не спускался бы с чердака! Жил бы в этом затхлом мире! Жевал бы паутину и пылился, как забытый шкаф, будучи уверенным в том, что до осени, то есть до предвыборных баталий, в кладовых будет достаточно еды, а в гардеробной – достаточно одежды.
- Может быть, я в журнале учета посмотрю? - Красными, как после ночной попойки, глазами, Инна Матвеевна посмотрела на директора. – У нас есть журналы по выпускным годам. Мы хотя бы наверняка будем знать, что этот Мальков воспитывался в нашем детском доме…
Не договорив, она сорвалась на истеричный чих.
- Посмотрите, голубушка, посмотрите! – Похвалил инициативность секретаря Крутов.
Ожидая результата, мужчины остались внизу и выкурили по две сигареты.
- Я о вас в газете напишу, - пообещал Мартынов.
- Обо мне не надо! – Взмолился Валентин Матвеевич. – Вот, если бы вы через ваше издание обратились к состоятельным столичным мужам и дивам… Мы бы от любой помощи не отказались…
- Не вопрос, - подтвердил готовность к этому Мартынов. – Дайте только доехать. Но, пока я материал не соберу, мне в Питере делать нечего. Так что уж, помогите и мне…
- Конечно! Господи, да я всё возможное!..
А Инна Матвеевна, стоя у окна, и вдыхая прохладный августовский воздух, листала журналы и вытирала сочащуюся из ноздрей воду. Просмотрела, спустилась вниз. И отрезала, как тупым ножом:
- За все годы существования нашего детского дома из его стен никогда не выпускался человек по имени Артур Викторович Мальков. Можете запереть меня здесь, или, проявив милосердие, убить, но по-другому не будет уже никогда.
Ситуацию спас сам Мартынов.
- Ну, значит, так то и есть. Валентин Игоревич, а где сейчас ваш предшественник? Ведь он-то мог помнить этого человека? Вы знаете, меня эта история захватила… Янайду этого Малькова. Или я – не Мартынов. А я – Мартынов. Мальчика могли привезти сюда, но перенаправить в другой детский дом, правильно? Но в этом случае об этом должен помнить ваш предшественник!
- Господи… - Едва не задохнулась от изумления Инна Матвеевна. – До чего вы, журналисты, въедливые?! Человеку, во-первых, уже под восемьдесят, во-вторых, как он может помнить мимолетный случай пятнадцатилетней давности?!
- Эх, Ин Матвевна, Ин Матвевна… - Тревожно и обреченно произнес журналист. – В этом вся соль и боль нашей работы. Заставлять людей вспомнить то, что безвозвратно забыто – что может быть интереснее?
Секретарь пожала плечами, убеждая всех в том, что на свете есть более интересные и приятные занятия. При этом усталый вид посетителя и его уверения в том, что интереснее такого состояния нет ничего на свете, мало вязались в её голове. Не переставая пожимать плечами, отчего была похожа на марширующую утку, женщина поднялась на свежий воздух.
- Сергей Борисович Коломиец живет в восемнадцатом доме по улице Станиславского. Знаете, это нужно доехать до площади Станиславского, потом…
- Я разберусь, - заверил Андрей Петрович. – Был очень, очень рад с вами познакомиться, Валентин Игоревич. Надеюсь на то, что, если возникнет такая необходимость, я вновь найду у вас приют и понимание.
Крутов пожал руку журналиста обеими ладонями. Они были горячи и влажны от нежданно свалившегося на голову подарка.
- В любой момент… Как прижмет… Или, наоборот, не прижмет… В общем, вы меня поняли.
Мартынов понял. А Крутов, оставшись один, присел на краешек стола и тяжелым взглядом уткнулся в плотный целлофан упаковки ноутбука. И даже не обернулся в сторону вошедшего секретаря.
- Странно, Инна Матвеевна… Знаете, мне два года назад звонили однокашники и сказали, что Яшка Басов умер от инфаркта… Жив, курилка, выходит? Вы что-нибудь в компьютере понимаете?
- Можно найти того, кто понимает. Вот подарок, так подарок… - Потеребив мочку уха, она представила себя за столом, вооруженном компьютером последней модификации. - Куда поставим?
- Да я вот думаю… Сколько он, по-вашему, стоит? Может, продать, да кладовку тушенкой забить? Так смотришь, и до выборов дотянем?
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги