Банька по-черному

На краю деревеньки, у самого соснового бора, стояла банька почерневшая, под соломенной крышей. Сказывали, строил её ещё дед Панкрат, знавшийся с лешим, а потому и банька была не простая, а с духом, с норовом. Городской парень Игорь, попав в эти края к дальним родственникам от безысходности. Жизнь в сером каменном мешке его засосала под завязку и захотелось отдохнуть от всего. На баньку эту смотрел с усмешкой. Что за прелесть? Дырявая избушка. Да ещё и топится странно. Без всякой трубы, прямо внутри.

Но его двоюродная тетка Марфа, женщина степенная, настаивала:

- Ступай, Игорюшка, попарись. С дороги пыль городскую смоешь. Да гляди, обрядностей наших послушай. Веничком березовым сперва по полку легонько похлестни, три раза на каменку наплесни да с поклоном мысленным зайди.

Игорь послушался спустя рукава. Устал он от этой тишины, такой давящей, гулкой. Да от запаха хвои и свежего навоза. Хотя и приехал в деревеньку только утренней электричкой. Зашел в баньку ближе к вечеру, когда солнце пробивалось сквозь щели, золотя клубящийся пар. Воздух густой, духмяный. Пахло жаром, дегтем, запаренным березовым листом, ромашкой да ещё чем-то древним, древесным. И тишина тут была особая, звенящая, нарушаемая лишь треском поленьев в банной печи-каменке.

Баня по-чёрному. Маленький сруб с каменной кладкой, половиком, лавкой, окошком. Внутри парная и помывочная одновременно. Трубы для выхода дыма нет. Прежде, чем топить, тетка Марфа все убрала из бани, чтобы не испачкать сажей. Дрова горели под каменкой. Огонь нагревал камни, а дым поднимался к потолку и выходил через проем двери и специальное отверстие над дверью. Из-за дыма копоть ложилась на стены, поэтому баня называется по-чёрному.

- Как только потухнут все красные угли, наплесни воду на каменку, закрывай дверь и можно купаться. – наставляла его тетка.

Разделся, плеснул на раскаленные булыжники ковшиком воды. Шипение оглушительное, пар ударил в лицо густой, обжигающей, молочно-белой волной. Не воздух, а кисель. Забрался на полок, да неловко - приложился спиной о неровное, отполированное телами поколений бревно. Вздохнул и, вспомнив наказ тетки, несильно стеганул заветным березовым веником по лавке.

И тут банька... вздохнула. Тихо, но явственно. Будто громадное, доброе, но сонное животное потянулось. Игорь замер. Пар у ног заклубился причудливо, и показалось ему, что видит он в клубах не просто струйки влаги, а лики: то бородатый старик-лесовик мелькнет, то русалка с озерной тиной в волосах. От веника пошел запах не просто дубовый, а могучий, вековой, пахнущий корнями, уходящими в самую сердцевину земли.

- Горячо тебе, сухопутный? - прошелестел у него за спиной голос, не то из щели, не то из самого пара. Игорь даже не испугался, ибо страх был иного, не городского свойства. Там он больше от начальства, от кредитов, от вечной спешки. А тут был страх совсем по доброму нестрашный… Древний он, почтительный.

- Горячо, хозяин. - выдавил он, по наитию отвечая тому, кого не видел.

- А ты полегче. Не городская это работа, в бане силу ломить. Тут душу греть надо...

И стал Игорь париться. Не так, как в городской сауне, для галочки. А внемля тихому шепоту бани. Пар стал ласковым, обволакивающим, проникающим в каждую зажатую городом мышцу, в каждую уставшую мысль. Он смотрел, как вода, стекая по его телу, уходит в щели между половиц, в черную, прохладную землю. И чувствовал, как эта земля принимает его, чужого, городского, с его бледной кожей и уставшими глазами.

И видит он сны наяву. Будто сама банька показывает ему разные были. Видит деда Панкрата, что договаривался с лешим о строевом лесе, кладя на пень хлеб-соль. Видит, как мужики деревенские, отпарившись, выходят отсюда не уставшие, а обновленные, с ясным взором, готовые и пахать, и строить, и жить. Видит, как в этой самой бане смывают с младенцев первородный испуг, а со стариков - тяжесть прожитых лет.

Лежал он так на полке, не зная, сколько времени прошло. А когда очнулся, пар был жидкий, и в открытую дверь виднелась черная, усыпанная звездами бархатная ночь. И тело его было легким, будто он сбросил не просто грязь, а многопудовый груз каменных стен, вечного гула машин и тревог, что гнездятся в подсознании.

Вышел он на крылечко, и воздух ударил в лицо не холодом, а живительной свежестью. Сосны стояли темными стражами, и каждая казалась ему знакомой, почти родственной. И звезды... он не видел таких звезд никогда. В городе их застилала вечная серая муть. А тут они висели низко-низко, алмазные, хрустальные, словно с потолка той самой баньки. И подмигивали задорно ему.

Вернулся он в дом молча. Тетка Марфа взглянула на него пристально и кивнула:

- Ну вот. Теперь ты не гость. Теперь ты свой. Теперь ты дома. С лёгким паром!

Игорь лег спать на жесткой деревенской кровати возле теплой русской печи. И сон его был крепок и глубок, без привычных кошмаров. А наутро он, проснувшись, первым делом вышел на улицу, посмотреть на ту, почерневшую, баньку с краю. И понял, что серая пелена, что покрывала его глаза всю жизнь, куда-то исчезла. Краски мира стали яркими, сочными, звуки чистыми. Он вдохнул полной грудью воздух, пахнущий дымком, землей и жизнью. И впервые за долгие годы ему не захотелось обратно, в свой унылый, серый город…