Барахолка

Барахолка на Удельной просыпалась: поднимала жалюзи витрин, отворяла двери, вывешивала товар лицом. Рынок старья возле метро «Удельная» всегда воспринимался Виктором как нечто живое и опасное. Ещё голенастым щуплым пацаном, шастая меж кривых рядов из овощных ящиков и картонных коробок, он чувствовал на себе её внимательный взгляд, словно вопрошающий с усмешкой: «Ну-ну, посмотрим, как ты выкрутишься, мальчик».

Виктор выкрутился и теперь иногда, особенно при посещении Уделки, любил вспоминать ту прежнюю жизнь, хотя весёлого в ней было мало. Но это он понимал уже сейчас, в свои тридцать семь, будучи вполне состоявшимся успешным предпринимателем. А тогда жизнь, на его взгляд, была проста, весела и удачлива. Именно так Витя Карпин всегда и считал, что он везунчик.

Первый раз ему повезло, когда мать разрешила забрать из комнаты умершей бабки всё старьё. Не то чтобы мать не видела в этом ценности, но считала, что народу сейчас не до антиквариата. Зачем Витя выпросил бабкино барахло, он и сам не знал. Ему просто нравились эти статуэтки, пыльные флакончики с засохшими на донышке пятнами духов, потрескавшиеся деревянные шкатулки, которые раньше не дозволялось трогать руками. Наигравшись, он свалил всё в коробку и задвинул под тахту. А потом попал на Уделку, случайно попал, можно сказать, за компанию с кем-то из друзей-приятелей, где с удивлением увидел знакомых балерин, собачек, дам в кринолинах и многое другое. Дураком Витя не был и не возомнил себя владельцем несметных богатств, но понял, что у него есть товар. Какой-никакой, но на чупа-чупс и сникерс точно хватит.

Середина девяностых уже чётко расставила по полочкам тех, кто не сгинул во времена карточной системы начала перестройки. Все, в ком не нашлось коммерческой жилки, влачили не слишком сытое существование на жалкую зарплату, изредка пытаясь продать куски остатков «былой роскоши». Пятиклассник Витя вертел головой, принюхивался к запахам, узнавая этот аромат бабкиного пыльного жилья. В её свежеотремонтированной комнате теперь жила сестра с мужем и только что родившимся младенцем. Племянника Витя не любил: и за надсадный рёв по ночам, и за мамину же к нему, мелкому, какую-то совсем уже невообразимую любовь. Иногда, слушая глупое сюсюканье: «А кто тут у нас такой сладенький, кто тут у нас такой голопопенький?», ему хотелось разбить голову об стену — может, тогда мама вспомнит, что у неё есть сын, которому она тоже нужна. Но мать не вспоминала.

Зять работал каким-то сложным вахтовым методом, привозил деньги и, в сущности, кормил всё семейство, включая тёщу и ершистого дерзкого подростка-шурина. Но тогда Витя этого не понимал. Много позже он, уже пройдя кучу всяких тренингов и психотерапевтов, принял факт, что ему надо всех простить. Простить и отпустить. И он даже честно пытался. Получалось не очень: детский червяк обиды продолжал неспешно догрызать однажды надкушенное яблоко души.

Второй раз ему повезло, когда его привели к Лёньке-Лимону на смотрины, так сказать. Кличка намекала на имеющийся у Леонида Фурса миллион денежных знаков. Кто-то считал, что деревянных, но многие с придыханием восклицали: «Да зелени, зелени у него лимон — вы что, того?», и крутили пальцем у виска. Сам Лимон слухи не опровергал, но и наезда братков не опасался. «Платит им хорошо, вот они за него и вписываются», — поясняли новые друзья Вите, а теперь даже и не Вите, а уже Пескарику.

Первый раз увидев его, Лёнька-Лимон прищурился, оглядел, улыбнулся:

— Какой же ты Карп, Витя Карпин? Карп рыба солидная, а ты пока ещё пескарик. Но ничего, дорастёшь. Вижу проблески разума в этих глазах.

И Витя почувствовал, как сами собой расправляются плечи, и победно оглядел разномастную шайку вечно голодных мальчишек. Голодных до денег. Жажда наживы в то время обуревала всех. Всем хотелось достичь Лёнькиного уровня. Ну, хотя бы приблизиться. Пусть не серебристого мерина, но уж заветную вишнёвую девятку в скором времени приобрести и прокатить по улицам, оглушая прохожих музыкой из раскрытых окон.

Вот и теперь Виктор Карпин улыбался, шагая в сторону рыночных рядов. Времена ящиков и коробок прямо на земле, в грязи, остались в прошлом. Сейчас здесь теснились лавки разных размеров и наполненности. Торговали будильниками, неваляшками, термометрами в виде кремлёвской башни, расписанными под хохлому хлебницами. Среди остатков советского быта кокетливо прятались траченные молью веера, ридикюли, обитые потёртым атласом шляпные коробки, мельхиоровые солонки, ложечки с еле различимыми клеймами.

Прохладный ветер заставил поднять воротник куртки. В лужах под ногами плавали пожелтевшие листья. Мельком глянув на часы, Виктор заспешил, вспомнив о назначенном на десять утра совещании. Дело на барахолке было минутным, как он полагал, и выгодным.

Спекуляции антиком вместе с Лёнькой и его призрачным миллионом, то ли зелёных, то ли деревянных купюр, растворились в прошлом, оставив тягу к старинным вещам. Лёнька научил его отличать фуфло от годного товара. Хотя и фуфло Лёнька мог сбыть с рук так же легко, как и стоящую вещь.

— Запомни, Пескарик, на каждую вещь имеется свой купец. Продать можно что угодно, надо лишь найти того, кому оно нужно.

— А если не найдёшь?

— Дурачок, — скалился Лёнька. — Не можешь найти лоха, значит, грош тебе цена, иди вон на паперть, копеечку просить.

Возможно, тяга к Уделке сохранялась отчасти из-за этих вот воспоминаний. Каждый раз, прокручивая на внутреннем экране фильм своей юности, Виктор находил всё новые и новые эпизоды, вроде и забытые, но вот, поди ж ты, как вживую перед глазами. Слова про паперть оказались не пустым звуком. Как-то Вите не удалось ничего заработать. Деньги, которые у него были, он проел в обед, рассчитывая на ставший уже привычным дневной заработок. Лёнька на сбивчивые оправдания пожал плечами:

— В долг не дам, вдруг тебя по дороге домой трамвай переедет? Нет, Пескарик, жалость — поповское слово. Выкручивайся сам.

Лишь много позже Виктор понял, откуда растут ноги у Лёнькиной присказки. Понял и усмехнулся про себя. А тогда пришлось ехать домой пустым, то есть абсолютно. Никто из его друзей-подельников по «бизнесу», опасаясь Лёньку, не согласился одолжить денег хотя бы на метро. От метро он бы уж как-то доплёлся домой. Ехать надо было на другой конец города. Выхода не было, хоть ночуй тут на Уделке. И тогда Витя-Пескарик зажал гордость, или что там у него в душе поднималось мутной зеленью, в кулак и подошёл к женщине на вид возраста его матери.

— Тётенька, одолжите на проезд. Деньги украли, мамка ждёт. — Для достоверности он шмыгнул носом и утёрся рукавом.

Женщина посмотрела строго, но не заругалась. Порылась в кармане и сунула ему несколько монет. На проезд этого не хватало, но Витя понял, что на верном пути. К мужчинам он не совался. Хватило услышать один раз: «Вали отсюда, тунеядец!», чтобы понять, что в их глазах он просто наглый попрошайка, а не бедный испуганный ребёнок. Ему уже исполнилось тринадцать, лицо цвело пубертатными прыщами, голос то и дело срывался с баска на фальцет. До дефолта, унёсшего в неизвестность и Лёньку, и барахолку, и прежнюю, в целом сытую жизнь, оставался ровно год.

Сейчас же Виктор уже полчаса торговал набор хрустальных рюмок. Набор он приметил в прошлый визит и теперь нещадно сбивал цену. И для него, и для владельца лавки, плешивого мужика с седой щетиной на щеках, процесс был обязательный. Как купить, не сбив цену хоть на рубль, как продать, не завысив стоимость в полтора раза? Оба всё понимали и расстались довольные результатом.

Выходя из лавки, Виктор споткнулся об ящик. На подстеленной газетке лежал кусок чего-то тёмно-коричневого, ноздреватого, похожего на пемзу. Рядом с ящиком, тоже на газетке, низко склонив голову, сидел человек в замызганном бушлате с остатками шлёвок под погоны. Он поправил сбитый Виктором ящик, а потом поднял глаза. Виктор невольно вздрогнул. Глаза были голубые и чистые, совсем не подходящие измождённому лицу со впалыми щеками.

— Опять ты тут? — заругался владелец лавки. — Вали давай!

Виктор жестом остановил его.

— Это у тебя что?

— Хлеб, — еле слышно пробормотал мужчина в бушлате.

— Хлеб? — Виктору показалось, что не расслышал. — Ты его продаёшь, что ли?

Мужчина кивнул, не спуская с него глаз, полных надежды.

— Купите, богом молю. Век не забуду, — голос его шелестел, рождая неясную тоску.

Не спрашивая ничего, Виктор вытащил кошелёк. Рука мужчины робко потянулась за сторублёвкой. Лицо его вдруг расслабилось и поплыло, как у человека, которому сказали, что смертельный диагноз не подтвердился. Сунув деньги куда-то за пазуху, он вскочил неожиданно резво, и прежде чем Виктор смог отказаться, вложил хлеб в его протянутую руку. Ладонь непроизвольно сжалась, в кожу впились острые углы давно окаменевшего ломтя.

— Вот зараза! — Владелец лавки отшвырнул бесхозный ящик ногой. — Уже неделю тут ошивается, портит мне торговлю.

Наверное, Виктор мог бы заступиться за беднягу или поддакнуть продавцу, но не стал. В руке он сжимал пакет с аккуратно упакованными рюмками, в другой держал хлеб. Первый порыв выбросить ненужную покупку он подавил. Перед глазами встали бабкины артритные руки, бережно сметающие в ладонь хлебные крошки. Один только раз бабка съездила его по уху, больно до слёз. За обедом первоклассник Витя слепил из хлеба человечка. Он даже не понял, что произошло, почему вдруг в ухе звон, а скула горит. Мать ахнула, сестра засмеялась, но тут же заткнулась под бабкино шипение:

— Ещё раз увижу, убью… — слово, которым взрослые парни обзывались на улице, залепило Вите не хуже мяча под дых. — Ну-ка, быстро съел!

Витя сунул в рот человечка, а бабка встала и пошла к себе в комнату, опираясь на мебель иссохшими птичьими лапками.

В кармане зажужжало, потом раздался бодрый припев: «Вот новый поворот…». Виктор сунул хлеб в карман, вытащил телефон.

— Виктор Алексеевич, — голос помощника Димы звучал глухо, словно он прикрывал рот рукой, — тут проверка пришла, из ОБЭП. Документы изымают. Что делать?

— Твою ж дивизию! — выругался Виктор. — Сейф?

— В том-то и дело! Там же вся документация по той сделке, ну вы понимаете?.. Они ключи требуют. Это навёл кто-то, не иначе.

Понятно, что навёл, кто бы сомневался. Велев Диме держать оборону до его приезда, он поспешил к машине. Новенький «Лексус» стоял метрах в ста от начала торговых рядов. Должен был стоять, но Виктор растерянно оглянулся и увидел хвост эвакуатора, сворачивающего за угол, а на платформе кузов своего авто. Он дёрнулся было следом: догнать, остановить, но лишь долго и смачно ругался, распугивая прохожих, сплошным потоком идущих от метро. Нет, ну почему сейчас?

Ладно. Виктор открыл приложение вызова такси. Сильный толчок в спину отбросил его на идущего мимо парня. Парень поймал его, почти упавшего, неодобрительно цокнул языком.

— Извините, — пробормотал Виктор.

— Бывает, — осклабился парень, блеснув золотым зубом во рту.

Виктор вернулся к вызову такси. Но рука его зависла над экраном. Что-то мелькнуло в его памяти. Было, уже было! Вот так же промышлял на рынке Пашка-цыган. Высматривал, кто из шатающихся меж рядами явно при деньгах, а потом напарник толкал намеченную жертву прямо в Пашкины объятия. Виктор сунул руку в предсказуемо пустой карман и заскрипел зубами. Завертелся на месте. Вдалеке он увидел спину парня и бросился следом, успев подумать, что не время думать о кошельке, но холодная ярость уже завладела им. Он бежал, свернул за угол низкого строения, то ли магазинчика, то ли забегаловки, и столкнулся нос к носу с ворюгой.

Реакция у золотозубого оказалась замечательной. Он не стал ждать, когда обворованный им человек начнёт вопить, а просто врезал Виктору под дых. Кулак вошёл в солнечное сплетение, как шар в лунку. Воздух вышел из лёгких, Виктора согнуло пополам. Золотозубый спокойно вырвал телефон из его рук, потом добавил локтем по шее, а когда Виктор кулём свалился на грязный асфальт, от всей души приложил носом ботинка под рёбра.

Нескоро очухавшись, Виктор поднялся, потряс головой. Давно его не били. Слишком давно. Он уж и забыл, каково это. Вместо тренажёрного зала и бассейна надо было в секцию бокса ходить, запоздало подумал он. Втянул носом воздух, полный миазмов гниющего мусора в бачках. На куртке виднелись грязные разводы, брюки намокли. Скулу саднило, Виктор дотронулся до лица и сморщился от боли. Он попытался отряхнуться и с удивлением посмотрел на пакет в руках. Ах, да, рюмки же! В пакете подозрительно звякало. Не стоило и щупать, чтобы убедиться, что хрусталь превратился в кашу из осколков, но Виктор всё же пощупал. И засмеялся. Громко и до слёз. В боку ныло, стук сердечной мышцы отдавался в грудине болезненным спазмом. Руки тряслись, когда он ощупывал карманы в поисках завалявшихся денег. Ничего не находилось, кроме окаменелого куска хлеба.

— Какая-то хрень, — подумал он, глядя на него, и снова не решился выкинуть.

Мигом промелькнуло лицо нищего в бушлате. Тот сейчас был богаче Виктора ровно на сто рублей. Он бы сейчас отдал за стошку свои часы. Виктор вскинул руку привычным движением и уже не удивился пустому запястью. Ловко сработано. Ловко! Пашка-цыган ещё и не такое умел. Как знать, может, золотозубый его родственник или даже сын? По возрасту подходит. Сколько лет-то прошло? Виктор прикинул — двадцать или около того? А как вчера было. Пашка ему симпатизировал, учил даже немного. Примечать, кто как одет, куда за кошельком тянется. Лохов Пашка вычислял за минуту. Обидно было, что сейчас Виктор сам оказался в роли лоха. Несколько раз Пашка брал его на дело. Оно было несложным: толкнуть, на кого укажут, в спину, и идти себе дальше.

Вите-Пескарику лёгкие деньги нравились, до тех пор, пока его не загребли в милицию. Мать приехала за ним вся красная. Долго сидела в кабинете инспектора по делам несовершеннолетних и вышла с таким убитым лицом, что все придуманные объяснения застряли в горле. Не разговаривала она с ним долго, и Виктор обиделся. Ему казалось, что мать должна была понять его. Понять и простить. Лишь много лет спустя он узнал, что мать отдала немалую сумму за то, чтобы сына не поставили на учёт. На материных похоронах сестра, выпив за поминальным столом чуть больше, чем могла контролировать, наехала на брата.

— Это были мои деньги! На институт отложенные. Понял, братец? Как ты был эгоистом, так и остался. Это ты маму довёл. Ты!

Виктор тогда ушёл с поминок и больше с сестрой не общался. А зачем?

Однако сейчас надо было что-то делать: деньги — фигня. И даже кредитки — фигня. Золотозубый, конечно, уже опустошил их. Надо срочно ехать в офис, там дело гораздо серьёзнее. Главное, чтобы Дима не уступил и не дал вскрыть сейф с компрометирующими документами. Попытки поймать машину с расчётом расплатиться, приехав в офис, не удались. Всех отпугивал его не слишком презентабельный вид и ободранное лицо.

У метро Виктор долго стоял, выбирая подходящий объект. Молодой мужчина, по виду из тех, кто по вечерам качает мышцу в спортзале, а по пятницам зависает в клубашниках, на просьбу одолжить телефон на минуту прошёл мимо, не повернув головы. Вспомнив давний опыт, Виктор сунулся к двум раскрашенным девицам, курящим в сторонке. Включив всё своё обаяние, Виктор уже почти вызвал у них доверие, и одна даже протянула ему телефон, когда ему на плечо опустилась тяжёлая рука. Девицы хлопнули глазами и спешно утекли в стеклянные двери метрополитена.

— Нарушаем? — лениво спросил полицейский. — Пристаём к прохожим? Документы предъявляем, гражданин.

В отделении полиции, куда его доставили, несмотря на все безуспешные попытки рассказать обо всей лавине неприятностей, накрывшей его этим утром, Виктор взмолился:

— Ну, вы люди или кто? Дайте же позвонить. Один звонок. Парни, честно клянусь, приеду с ящиком коньяка.

— Звони, — наконец сжалился над ним полицейский, тот, что помоложе.

Виктор схватил телефон и застыл. Как звонить, если в голове ни одного номера? В былые времена он помнил телефоны всех, с кем имел дело. Номер Лёньки он и сейчас мог набрать безошибочно. Только это всё были бесполезные, уже давно ненужные ему номера. А вот номера Димы или секретарши он не знал, он и свой-то номер плохо помнил: слишком часто он менял сим-карты, чтобы заучивать. Наморщив лоб не хуже шарпея, Виктор перебирал в уме цифры. Вот! Дина, Диночка! Конечно, её он помнит, сам ведь покупал для неё красивый номер из сплошных нулей и семёрок.

— Витя? — удивилась Диана, услышав его голос.

— Слушай, я тут попал в неприятности, посмотри там, в кабинете, в ящике письменного стола мой паспорт. Привези на Удельную…

— Витя, ты смешной, — протянула Дина, растягивая гласные. Виктор терпеть не мог эту её манеру. — Ты забыл, что мы с тобой расстались?

— Когда? — глухо спросил он. — Как расстались?

— Не смешно, — резко оборвала она. — Ты велел мне катиться ко всем чертям и ключи забрал. Так что в квартиру к тебе я по любому не попаду, да и не хочу. И не звони мне больше.

Телефон загудел короткими гудками. Виктор смотрел на полицейского и часто-часто моргал. Тот прищурился, но промолчал.

— Ну что, оформляем? — спросил один полицейский у напарника. — Посидит в обезьяннике до выяснения.

— Ага, — согласился второй, но задержался взглядом на крохотном телевизоре. — Знатно полыхает. Вот не повезло кому-то.

На экране чуть подрагивало изображение: возле новенького элитного дома сгрудились пожарные машины, а из окон седьмого этажа рвались в небо алые языки пламени.

— Сделайте звук громче! — крикнул Виктор и рванулся к экрану. Его подсекли под колени, навалились. Он выдирался из цепких рук и рычал: — Это мой дом, козлы! Моя квартира! Уроды, мать вашу!

Из отделения его выпустили только вечером, злого, голодного, в порванной куртке. Правый рукав висел на каких-то нитках, на ногах красовались растоптанные ботинки соседа по обезьяннику. Щербатый татуированный мужик с мутными глазами просто снял с него кожаные ботинки ручной работы, кинув ему взамен свои, и Виктор не посмел возразить. Слишком он устал и к драке готов не был.

— Иди, давай, — подпихнули его в спину, выведя на улицу, — скажи спасибо, что возиться с тобой некогда. Не ошивайся возле метро больше, понял?

Сумерки наползали на город, зажигали фонари, крутили опавшую листву по асфальту. Виктор прикинул, сколько ему добираться домой. Остановился, вспомнив, что дома больше нет. Судя по тому, как там полыхало, выгорело всё, включая документы и заначку в сейфе. А если даже несгораемый сейф и не подвёл, то добраться до него будет трудно. Попытка доказать в отделении, что он и является хозяином сгоревшей квартиры, не удалась, не убедил и брелок от автомобиля. Полицейские лишь посмеивались, потом один из них сказал:

— Молодец, находчивый. А кто ж тогда в квартире сгорел?

— Там человека нашли? — изумился Виктор.

— Угольки там нашли, — ответили ему. — Всё, не нервируй нас, мужик. Сиди спокойно. Брелок у кого спёр? На тачку дорогую нацелился?

Виктор притих, всерьёз опасаясь получить дубинкой по хребту. Но обошлось. Хоть в том повезло, тихо смеялся про себя Виктор, шкрябая подошвами по дороге. Ботинки, больше на два размера, хлябали и быстро натёрли мозоли на пятке и пальцах. Он попытался понять, где находится. Знакомых в этом районе у него не было. Хотя почему не было? А продавец на рынке? Тот же его знает, рюмки ж они лихо торговали. Пойти попросить, во-первых, денег на дорогу, во-вторых, телефон с интернетом. Как эта мысль не пришла ему сразу, как только он остался без денег и без связи? Зачем он сунулся к метро, к этим девицам?

Виктор спешно двинулся в сторону Удельной. Но как ни спешил, понял, что опоздал. Рынок уже закрывался, нужная ему лавка стояла наглухо задраенная рулонной металлической шторой. Виктор в досаде стукнул по запертому контейнеру кулаком, родив гулкий звук «бом!»

Ещё оставалась надежда, что другие продавцы могли его запомнить, но нет. Те лишь косились и криво усмехались на просьбу одолжить хоть сто рублей. Пришлось быть откровенным с самим с собой: он больше не щуплый подросток, способный вызвать жалость.

Он вернулся к метро и немного постоял, гася панику. Оглушительно пахло едой. Вывески в едальнях завлекали «самой вкусной шавермой», пиццей «две по цене одной» и так далее. В ярко освещённых окнах виднелись счастливые люди за столиками. Челюсти их двигались, пережёвывая пищу, рты улыбались, губы вытягивались, прихлёбывая из высоких бокалов пиво. Ненависть — не то слово, которым Виктор назвал бы те чувства, обуревающие его сейчас. Скорее гнев. Да, он чувствовал гнев. Нет, не на этих счастливцев, не потерявших в одночасье всё, а на судьбу. Разве так бывает, чтобы на человека сваливались несчастья вот так сразу? И главное, за что?

Рот наполнился слюной. Виктор застонал и ударил кулаком по стеклу. Сидящие за столом обернулись на звук. На лицах их появилось удивление, быстро сменившееся отвращением. Лишь сейчас Виктор осознал, что стоит, уткнувшись носом в витрину кафе. Он быстро отпрянул и двинулся дальше. Как назло, дал знать о себе мочевой пузырь. Впереди показался проём между домами, оказавшийся небольшим переулком, приведшим его в небольшой дворик. Фонарь тускло освещал скамейку и чахлые кусты, но Виктору было уже всё равно. Он справил нужду, вылез из кустов и упал на скамейку. Ноги горели огнём.

— Слышь, болезный, а ты берега не попутал? — хрипло спросил кто-то.

Рука Виктора, растирающего стопы, замерла. Он скосил глаза. Сбоку от скамейки стоял плюгавый мужичонка в женском пуховике. Да, именно в женском, некогда жёлтом, а ныне буром от грязи, с куцей меховой опушкой на капюшоне.

— Мужик, у меня сегодня не самый удачный день. Так что я не склонен к разборкам. Вали отсюда.

Плюгавый икнул и замахнулся на Виктора авоськой с чем-то увесистым. Виктор подставил руку, авоська загрохотала. Удар оказался болезненным. Плюгавый замахнулся снова.

— Вы что, сговорились сегодня все? — взревел Виктор и встал, оказавшись выше противника на голову, дёрнул авоську на себя, выхватил и занёс руку для удара.

— Ой! — завопил плюгавый и втянул голову в плечи.

— Иди ты! — в сердцах Виктор швырнул ему авоську и сел на скамейку. Откинулся на спинку и почувствовал, как мокрое и горячее побежало по щекам.

Рядом потоптались и сели. В нос ударил запах давно немытого тела и тухлятины.

— Ты там плачешь никак?

— Нет, ржу как конь, — огрызнулся Виктор, сильно жмурясь, загоняя слёзы обратно.

— А, я так и поняла.

Виктор повернул голову. Он не ослышался? Плюгавый — женщина?

— Тебя как зовут? — прогнусавил он. Слёзы забили нос, стало трудно дышать.

— Анька я. А ты кто?

— Виктор, — чуть помедлив, назвался он.

— О! Витюша! — Анька захихикала. — Витюша, ты чего не в свой район забрёл? Я-то ладно. А вот Хмурый увидит, и мало тебе не покажется.

Виктор склонил голову и громко и смачно высморкался. Подышал, прочищая нос.

— У вас тут зоны ответственности поделены, что ли?

— Именно, именно, Витюша. А ты не в своей зоне, дорогуша. Ты сам-то откуда?

— Ниоткуда. Я вообще не из вашей тусовки.

Воцарилось молчание. Видимо, Анька разглядывала Виктора, и что-то не срасталось в её шестерёнках.

— Видок у тебя и, правда, странный. Ты вроде наш, а вроде и нет. Новенький, что ли?

Виктор захохотал. Новенький. Да.

— И что, некуда идти? — не унималась Анька, а когда Виктор согласно покивал головой, задумчиво поскребла лоб. — Ну, хочешь к Хмурому отведу? Он на тебя посмотрит. Если ты ему глянешься, разрешит с нами остаться. Так-то он нормальный. Сыт точно будешь.

— А Хмурый, он кто? Большой босс?

— Та не. Какое там большой. Он такой вроде тебя. Не худой, не толстый.

— Имею в виду, ваш шеф? Начальник?

— А, это… Ну, типа начальник. Он за порядком следит. Чтоб значит, мы не поубивали друг дружку-то.

— А что, есть такая вероятность?

— Как ты говоришь, прям, как Хмурый. Тот тоже как загнёт чего, так и гадай, как понять. Ну, идёшь, что ли? Учти, скамейка эта Михасина. Он скоро с электрички придёт, увидит чужого, ох, разозлится.

— Как всё сложно-то у вас. Ладно, веди. Мне бы переночевать только. Завтра уйду.

— Ну-ну, — Анька сунула ему в руки авоську. — Держи, а я вон ту урну проверю.

До обиталища Хмурого Анька вела его минут сорок. С проверкой урн и помоек. В конце пути Виктор был готов упасть и заснуть прямо на асфальте. Но ветер холодил тело сквозь прорехи на куртке, вскоре он замёрз и понял, что до утра точно не доживёт. Хотя на улице вовсе не минус. Пока ещё. Желудок выдавал весь арсенал звуков: от тихого бурчания до громких трелей.

— Пришли, — Анька указала на одинокий дом с тёмными окнами.

Здание выглядело нежилым. Распахнутые настежь двери парадных, провалившиеся ступеньки пролётов. Одна из хрущёвских пятиэтажек, рассчитанная на двадцать пять лет, а в реале отслужившая два с половиной срока, наконец-то сдала позиции.

— Не, туда, — Анька показала не на парадную, а на торец дома. Там виднелся спуск в подвал.

Внизу Анька поскреблась в дверь. Вскоре изнутри заскрежетало, и показалась узкая полоска света.

— Свои, — хрипнула Анька.

Дверь за ними лязгнула. Виктор поморгал, приноравливаясь к тусклому свету лампочки под потолком.

— Опять кого притащила? — раздался недовольный голос.

— А тебе какое дело? Не тебе решать.

— Ну-ну, — хохотнул невидимый пока Виктору собеседник.

Потом он его разглядел. Едва ли старше Виктора, правда, с опухшим лицом пьяницы и нездоровыми отёками под глазами. Неужели тоже выброшен на обочину? Как? Этого Виктор не понимал. Раньше не понимал. Теперь-то да.

Хмурый оказался мужиком, полностью отвечающим своей кличке. Больше Виктор ничего не мог бы про него сказать. Лицо печёным яблоком, руки — граблями. Бомж, как бомж. Как все они. Поначалу он настороженно оглядывался, ожидая подвоха. Хотя что с него теперь взять? Если только эти подвальные обитатели не едят человечину. Сразу вспомнились бабкины рассказы про пирожки с мясом в блокаду. «Все знали, но покупали. И ели. Так-то». Мать обычно шикала на бабку и утаскивала Витю за собой. А ему потом снились эти пирожки. Долго снились.

Виктор поёжился. Вот это будет самый нелепый финал. Закончить жизнь в котле бомжей. Но тут перед ним поставили миску с едой. Пахло божественно. Он ел и причмокивал. И лишь почти уже наевшись, стал различать в супе и кусочки подозрительного мяса с прожилками, и мелкие завитушки макарон быстрого приготовления, и порезанную кубиками колбасу, срок годности которой, похоже, давно закончился. Но он доел и выпил остатки бульона.

А потом Хмурый слушал его рассказ и недоверчиво качал головой. Анька же вскрикивала и пыталась вставлять фразы, но Хмурый жестом затыкал ей рот.

— Значит, говоришь, ещё утром жил в пятикомнатной квартире и ездил на японской тачке?

— Ага, и бизнес имел, — хохотнул тот, кто открыл им дверь. Звали его Наилем. Виктор даже удивился. Татарин и бомжует? Разве так бывает? Есть же у них свои там диаспоры, и вроде своих не бросают.

Виктор развёл руками, мол, хотите, верьте, хотите, нет.

— А от нас-то чего хочешь?

— Ночлег, — честно признался он. — Если ещё телефон дадите, век не забуду.

— Пятьсот рублей, — тут же вставил Наиль.

— Чего?

— Один звонок пятьсот рублей.

— Мне с выходом в интернет нужен. Я ведь номеров-то не помню, — признался Виктор, не надеясь на удачу. В его представлении бомжи и читать-то с трудом умели, куда уж там высоким технологиям.

— Ну, с интернетом дороже. Штуку.

— Да хоть две! — Виктор с надеждой протянул руку.

Наиль отвернулся. Деньги он хотел вперёд. Кулаки Виктора сжались так, что ногти вонзились в кожу. Лишь Анькино вмешательство помешало ему вцепиться Наилю в горло. Наиль буркнул нечто неразборчивое, но телефон протянул. Виктор вошёл в свой аккаунт. Пароли он почему-то помнил лучше телефонов. Быстро нашёл Диму и написал ему.

Сообщение долго не было прочитано, потом Дима, видимо, увидел его послание. И тут же пришёл ответ: «Вы кто? Как вы попали на страницу этого человека. У вас совесть есть? Человек умер, а вы…» Виктор хотел написать, что он жив, что это ошибка, но Дима уже заблокировал его. То же самое произошло с двумя другими друзьями. Они все очень пугались, увидев его сообщение, а потом сразу блокировали. Виктор догадался посмотреть свою страницу. Там красовалась одинокая горящая свеча, что заставило его вздрогнуть. Они реально считали его мёртвым, даже картинку подходящую на стене разместили. Надо было голосовое сообщение отправлять, чтобы они сразу поняли, что это именно он, а не кто-то другой, запоздало сообразил он. Но было поздно: страница оказалась заблокирована «по жалобам пользователей». Это его разозлило так, что он чуть не грохнул телефон об пол, но Наиль вовремя схватил его за руку и отобрал телефон.

— Ещё один звонок, — упросил он и снова позвонил Дине. Но та, услышав его голос, просто бросила трубку и тут же внесла номер в чёрный список.

Услышав короткие гудки, Виктор сдался. Он больше ничего не хотел. Его все предали. Так ему показалось. Как легко они дали ему «умереть», исчезнуть из их жизни! Нарисованная свечечка, вот чего он удостоился от них. Правильно он тогда выгнал Динку. Нет, он не хотел, чтобы она уходила, просто припугнул. Знал же, что никуда она не денется. А она? Оставалось лишь смириться и сдохнуть уже взаправду, чтобы не разочаровывать никого.

Вскоре в подвал пришли ещё трое постояльцев. Виктор уже не всматривался в них, скорчившись на продавленном топчане. Подвальная сырость лишь слегка убиралась включенным масляным радиатором. Такой когда-то был у Вити в комнате. Мать всё боялась, что он выжжет весь кислород и ставила на подоконник банки с водой.

— Дом от электричества забыли отключить, — похвастался Наиль. — Вернее, один подъезд забыли. Вот я проводочки и кинул. Я ж электрик. Был когда-то.

— А как сюда попал?

— На улицу-то? Да как все, — Наиль щёлкнул себя по горлу. — Правда, перед этим у меня жена умерла, а так-то обычное дело. Сначала пьёшь, пока деньги есть, потом пьёшь в долг, потом кредит пропиваешь, потом ещё один и ещё, а потом ты уже раз! и подписываешь документы на квартиру. Всё просто, брат, всё просто.

Виктор зарылся носом в тряпки, которые на него накинула заботливая Анька. Сейчас в подвале она больше не походила на мужичонку, а всего лишь на рано постаревшую женщину. Сколько ей было на самом деле, Виктор даже гадать не смел. Но она зашила ему порванную куртку, явно гордясь навыками рукоделия. И это напомнило ему ещё один эпизод из прошлого: он с подбитым глазом, насупившись, сидит на подоконнике в соседском подъезде, а девчонка с длинной чёлкой пришивает ему выдранные с мясом пуговицы на рубашку. С кем он тогда сцепился? С Саньком вроде. А как зовут девчонку, уже и не помнил. Маша, Даша? Мелкая, она вечно крутилась у них под ногами, не обращая внимания на их злые шуточки и, кажется, была неравнодушна к нему.

Толку с этих воспоминаний? Закрыть бы глаза, крепко зажмуриться, уснуть, а проснувшись, узнать, что это всего лишь сон. Или розыгрыш. Он видел в каком-то кино. Мужика вот так же опустили на самое дно, а потом оказалось, что это всего лишь такая игра. Он бы расцеловал тех, кто сыграл с ним такую шутку. Нет, убил бы, конечно, но сначала расцеловал.

— Хмурый! Ну, расскажи чё-нить, — подал голос кто-то из обитателей подвала. — Под рюмочку.

— Под твою рюмочку только кладбищенские истории пойдут, — отозвался Хмурый. — Сколько раз говорил, не бери эту отраву.

— Кому отрава, а кому в самый раз. Не хочешь, не пей.

— Ой, правда, расскажи, — поддержала Анька. — Ловко у тебя это получается.

— Да я вам уже всё порассказал.

— А нам и по второму разу не скучно будет.

— Ладно уж, — Хмурый прочистил голос. — Чифирка подлей, — он протянул щербатую чашку. Анька ловко плеснула в чашку коричневую, почти чёрную жидкость.

Виктор пошевелился на своём ложе. Хмурый, похоже, «мотал срок», кажется, так говорят знатоки. Сна не было ни в одном глазу, несмотря на усталость. Мешала тревога. Ему представлялись ужасные сцены того, что могут сделать с ним эти люди. Правда, на него никто не обращал внимания.

— Расскажи про бабу на чердаке, — попросил кто-то.

— Тебе бы всё про баб. Лучше про машину с привидением.

— Не, про лужу, которая всех жрала.

Начался спор. Каждый настаивал на своей истории.

— А мне про хлеб нравится, — тихо вздохнула Анька, и все замолчали.

— Это про какой хлеб? — удивился Наиль. — Не помню.

— А тебя тогда не было. Хмурый один раз только и рассказывал. Там так грустно… — Анька подпёрла щекой руку.

Хмурый покашлял в кулак, хлебнул из кружки, поставил её на ящик, служивший столом. Время он тянул намеренно, явно добиваясь всеобщего внимания. Шепотки стихли.

— Дело было так. На Ваське вроде бы коммуналка эта была. Вот в одной комнате и жила семья, муж, жена, да двое ребятишек. Ну, как война началась, отца призвали, конечно, а мать одна с детишками осталась. Ну и блокада, карточки, все дела… Мать от голода слегла, а детишки пока держались. Мать им свою пайку отдавала, особенно младшенькой, пять годиков девочке было. А парень, ему семь тогда исполнилось, и за водой ходил, и печку топил. Но за хлебом они вместе ходили, потому что отобрать могли у парнишки-то. И вот как-то мать не смогла встать. Пришлось ему одному идти. Ну, отоварил карточки, получилось полбуханки блокадного хлеба из опилок и жмыха. Тут ему этот дядька и попался.

Виктор, который почти уснул под мерный речитатив Хмурого, приподнял голову. Придвинулся ближе к рассказчику. Анька напротив него щербато улыбнулась и протянула кружку. Над кружкой вился парок, и Виктор благодарно кивнул, обхватив кружку ладонями. Хмурый меж тем замолчал, ожидая, когда стихнет возня.

— Дальше-то давай, — Анька подперла дряблые щёки кулаками, рождая волну морщин на рябом личике.

— А и даю. Ну и дядька этот, пожилой такой старик, стал мальчонке втирать, чтобы он ему хлеб продал. Деньги совал. Сторублёвку. По тем временам сумма немалая. До войны, конечно. А в голод что — бумага и бумага. «Ты, парень, — говорит старик, — на эти деньги и хлеба, и масла, и мёда купишь…» Ну а пацан, что? Малолетка — зла не видел — ну, и отдал хлеб.

Анька громко и протяжно вздохнула. Наиль шикнул в её сторону.

— Пришёл пацан домой и такой гордый матери сто рублей показывает. Та в слёзы. До следующих карточек ещё дожить надо, а чем детей кормить? И тут почтальон с похоронкой на отца. Мать криком кричит от горя, а малышка проснулась и давай есть просить.

Хмурый сделал паузу, отпивая чай.

— И? — усмехнулся Наиль и облизнул сухие губы.

Хмурый потёр подбородок.

— И… С ума мать сошла. Схватила девочку и давай ей руки отгрызать. Палец за пальцем. Парень как увидел, бросился вон из квартиры. Побежал обратно, где старика этого видел. Хотел обратно поменяться. И тут как раз налёт начался. Но парень бежал, под обстрелом, но добежал. Только поздно. Смотрит, старик мёртвый лежит, и крови под ним лужа.

— Ой… — жалобно протянула Анька и заморгала глазами.

— Да. А хлеба краюха прямо так в луже и валяется, в крови, стало быть. Ну, парень деньги-то на тело старика бросил, хлеб подобрал и домой помчался.

— А дальше? — Наиль зевнул и потянулся.

— Ручки-то она ей обгрызла, — Анька качалась из стороны в сторону, обхватив себя за плечи.

— Дальше всё просто. Побежал парень домой, а на месте его квартиры дырища. Бомба аккурат в неё залетела.

— Вот ты заливать мастер! — Наиль хохотнул. — Да если бы бомба в дом попала, там бы одни стены стояли.

— Много ты в бомбах понимаешь, — отозвался Хмурый. — А я как сам эту историю слышал, так и рассказываю.

— А мальчик как же?

— Неизвестно. Может, пропал, может, выжил. Только хлеб этот кровавый до сих пор по городу гуляет.

Виктор подался вперёд.

— Это как?

Хмурый пожал плечами. А Наиль засмеялся так, что затряслись мешки под глазами.

— Ну и мастак ты сказки травить!

— Сказки, не сказки, а только знавал я людей, которые с ним повстречались, — огрызнулся Хмурый. — Не веришь и не надо. Сами же просили историю.

Виктор нервно сделал слишком большой глоток и поперхнулся, и долго потом кашлял, до слёз и соплей.

— Интересная легенда, — сказал он чуть позже, когда отдышался. — А те люди, которые, ты говоришь, этот хлеб видели, что с ними стало?

— Ничего хорошего. Один у нас тут жил с месяц, помнишь, Ань?

Анька насупилась, потом радостно закивала.

— Так вот парень этот не дурак был. Аналитик какой-то. Просто у него пошла полоса невезения, да такая, хоть в петлю. К нам он прибился в парке, мы там летом тусовались. Пьяненький, но весёлый такой. С нами ушёл и бухал тут без продыху месяц, что ли? Пока деньги не кончились.

— Мы его денег не брали, — вставила Анька и яростно перекрестилась. — Он сам давал. «Возьми, — говорит, — на беленькую и на закусь всем».

— Да, а потом очухался: где он, кто он — не поймёт. Ну и стал вспоминать, с чего его неприятности начались, и вспомнил, что купил у какой-то старухи кусок горбушки. Он-то решил, что бабке милостыню просто так просить стыдно, вот она и делает вид, что продает. Сунул ей деньги, а она ему хлеб в руку пихнула. И понеслось.

— И что потом? — напряжённым голосом спросил Виктор.

Анька шмыгнула носом и пожала плечами.

— Мы утром проснулись, а его нет. Ушёл. Больше и не видели его.

— Сгинул, видать, — усмехнулся Наиль. — Не умеет интеллигент удар держать.

— Да нет, думаю, пошёл искать, кому хлеб всучить.

— Да кто ж его возьмёт? — вскинулась Анька. — Дурных-то нема.

«Ничего, — подумал Виктор и сжал в кармане окаменелый кусок, — я найду. На всякий товар есть купец». Спать он лёг почти счастливый.

Эту парочку он заприметил давно и сейчас старательно изучал: молодые, весёлые, шли в обнимку, пихались. Виктор закусил губу, пару раз сильно выдохнул.

— Молодые люди, — окликнул он, — буду краток. Попал в весьма неприятную историю. Может, выручите? Купите у меня этот раритетный экспонат, свидетель нашей истории? Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя жены…

Молодой человек сузил глаза в скрываемой улыбке, его спутница по той же причине поджала губы. Но Виктор не удивился, он их просчитал правильно. Все его давно забытые навыки вернулись к нему после дня пребывания на барахолке. Он ходил, приглядывался и даже принюхивался. Ему нужен был «его» клиент. Тот самый лох.

В глазах девушки и её спутника мелькнуло любопытство. Им стало интересно. Вот на интерес он их и поймает. Он стал рассказывать свои злоключения. Так как это когда-то делал Витя-Пескарик: весело и с огоньком, сам посмеиваясь над собственной незадачливостью. Девушка полезла в сумочку.

— Какая же сумма спасёт отца русской демократии? — пошутила она.

Виктор еле слышно перевёл дух, он не ошибся, признав в них тех, кого Наиль пренебрежительно называл «интеллигентами».

— Любая сумма, дражайшая королева, десять рублей, пятьдесят. Сто…

Заветная купюра уже трепетала на ветру в руках девушки. Виктор осторожно принял деньги и быстро вложил хлеб в маленькую ладошку с тонкими пальчиками. Глаза девушки широко раскрылись. Виктор увидел в них испуг, а потом и сам испугался. Всего на мгновение. Но за этот краткий миг он услышал визг тормозов, металлический лязг, потом отрывистые команды врача, сжимающего в руках электроды дефибриллятора: «Разряд! Ещё разряд!» Последнее, что мелькнуло перед его глазами — земляной холм, заваленный венками с траурными лентами, и большие колёса инвалидной коляски, которые с силой толкали маленькие ладошки с тонкими пальчиками. Виктор отшатнулся и, спотыкаясь, бросился бежать.

— Что с ним? — спросила девушка и посмотрела на деньги в своей руке, которые пихнул ей этот странный человек.

— Псих, — пожал плечами парень. — Здесь же психиатрическая клиника за рынком. Сбежал, наверное.

Виктор остановился у железнодорожных путей, дышал тяжело, с хрипом.

— Идиот! Идиот! — повторял он и плакал.

Слёзы всё текли и текли, он никак не мог их остановить. Они падали на хлеб, зажатый в руке. Пористая поверхность впитывала влагу, в какой-то момент Виктору показалось, что хлеб стал мягче. Он поднёс его ко рту. Подумал и оторвал крошку. Подержал на языке. Крошка была безвкусна и ничем не пахла. И тогда он впился зубами в этот пропитанный грязью, кровью, временем и чужим горем кусок. Он жевал и глотал. Слёзы, всё так же катившиеся по щекам, заползали в рот, придавая хлебу вкус полыни. Наконец, с хлебом было покончено. Отряхнув руки, Виктор посмотрел на блестящие под солнцем рельсы, встал на них, покачался на подошвах ботинок, усмехнулся. Поднял к небу лицо, давая ветру высушить его от слёз. Вдали раздался протяжный гудок электрички.

Виктор вошёл в распахнутые двери, прошёл в вагон, сел, без всякого понятия, куда едет этот поезд. Какая теперь разница?

— Витя? — ахнул кто-то рядом с ним.

Он узнал её, но не сразу. Смешная девчонка из соседнего подъезда. Всё же не Машка — Дашка, кажется. Она всё так же носила длинную чёлку, спадавшую на правую щёку. Виктор потёр глаза ладонями, сильно потёр, ещё чуть и выдавил бы.

— Привет, — сказал он. — Сколько лет, сколько зим…