Байкальская сказка

Слушайте, слушайте! Эту сказку еще моему дедушке рассказывал его дедушка, который услышал ее совсем мальцом от своего дедушки. Так и было, истинный крест, вам говорю! Веками сказка живет, мудрость человеческую копит, да не переведется, покуда сказочников на земле хватит. А быть им до конца времен, так и знайте.

В старые времена, когда Мать-Луна ходила по небесам и глядела на своих детей вниз, в одну деревеньку, что под горой, да у леса, забрел странствующий монах. Одет он был небогато – ряса из мешковины вкупе с берестяными лаптями никак не позволяла заподозрить богача в появившемся человеке. Холщевая переметная сума, дорожный посох в пять локтей, да закрытая на витой замок деревянная шкатулка с прорезью для монет – вот и вся его утварь. У монаха не было даже ключей для своей коробочки – наверняка шел он по деревням и селам, и собирал по копейке для нужд родного монастыря, а потом отдавал отцу-настоятелю собранное, все до последнего алтына. Много таких по земле ходило, со словом Божьим на устах и нуждой за пазухой. Тяжела их юдоль, да ничего не попишешь – избрали они ее себе сами, чтобы плоть смирить, дело благое делать. Да и мир повидать кто откажется? Иные, конечно, всю жизнь о четырех стенах сидят, и в ус не дуют, но тогда бы и сказки нашей не было, истинно говорю! Так вот, продолжим.

Зайдя в деревню, путник очень ей удивился: вокруг колосились поля ржи и скирды, паслись тучные стада, а лес вокруг был богат пушным зверем, белка сама в руки шла, истинно говорю! Прекрасна была земля, и плодородна, но взгляду монаха попадались ветхие, разваливающиеся строения, гниющие и брошенные. Полуголые чумазые ребятишки сидели рядом с грязной лужей и жадно зачерпывали воду горстями из ее иссыхающего лона, а редкие взрослые в таких же грязных одеждах бросали недобрые, испуганные взгляды на идущего, стараясь как можно скорее уйти с его дороги, как бы он их ни окликал. Никто не работал в поле, не пас скотину, не стучало веселых молотков, будто бы вся деревня одним моментом заснула дурным сном, да так и не смогла от него пробудиться. Беда царила на этой земле.

Уже вечерело, и монах, несмотря на растущее беспокойство внутри, решил заночевать в деревне. И без того небогатые и ветшающие избы местных крестьян он усовестился беспокоить, а потому не нашел решения лучше, чем постучать в дом местного старосты, сохранившийся чуть-чуть лучше других, но не выделяющийся на их фоне. Сам староста был под стать своему жилищу: тонкий, сухощавый как жердь в пустыне старик был испещрен морщинами подобно переспелому яблоку. На вопросы гостя он отвечал скупо, не особо скрывая своего раздражения, на стол поставил лишь тарелку каши и черствый хлеб, а в пользу монастыря подал только самую маленькую медную монету, которую смог найти. Чувствуя, что в этом и без того нескладном доме ему не рады, монах уже стал собираться уходить, чтобы заночевать в лесу, как делал он уже многое количество раз в своих странствиях, как вдруг, уже у двери, путь ему преградила жена старосты – дородная крепкая баба, что прежде лишь молча принесла ему миску горькой каши.

- Не гневись на моего супруга, божий человек! Не со зла к тебе он хлебосольство свое в дальний угол запрятал. Беда на деревню нашу пришла, и нет от нее спасения.

-Дура! – прикрикнул на жену староста так громко, что гость даже опешил, а она, будто бы не замечая, продолжила:

- Земли у нас богатые, да хлебосольные, испокон веку все ладно было. Да только повадились лихие люди из леса ближнего в гости к нам захаживать. Сначала поросенка возьмут, потом золото умыкнут, а то и девицу какую! Мы и договариваться пробовали, и грозить, и мужиками с ополчением ходили, да без толку! Никак не одолеть нам атамана Козодуба, и лиходеев его безжалостных, каждую луну приезжает он и требует или три сундука золота, или девку какую на поругание шайке его, чтоб пусто ему, негодяю, было! – с этими словами женщина зло плюнула на пол.

- Истинно так, - упадшим голосом подтвердил староста, - давно он взгляд на мою Варвару положил, да только не смогли собрать мы оброк к сегодняшнему дню, нет сил больше у нас. Но не отдам ему супружницу. А обещал он, чуть что не так, согнать нас в хлев, веревкой обвязать, да и запалить живьем. А сам из черепов наших кубки сделает, да пировать с бандой будет…- не в силах сдержать более слез, староста упал на дощатый пол и разрыдался, - такие дела, путник. Не в добрый час пришел ты к нам, но в смертный. Я и прогнать тебя хотел, чтобы беду отвести. Так что иди, помолись о наших душах, помяни нас.

- Полно вам, добрые люди, раньше срока себе доску гробовую вытесывать, - отозвался на то монах, - у Господа на каждого свой план имеется, и негоже в замысел его вмешиваться. Покуда живы мы, все поправить можно. Не в обиде я на тебя, староста, и беде твоей помочь хочу. Останусь я переночевать, пожалуй, в углу, да погляжу, что за атаман такой бравый, против простого люда выступать смелый. Может, и придумаю чего, как несчастью помочь вашему.

Помолился он на икону, свечу задул, только спать лег – как вдруг слышит на улице топот копыт конских, крики человеческие и звон сабельный. Вышел на улицу – а там уж всех жителей поодаль согнали, а посередь деревни стоит атаман Козодуб со своими сорока душегубами. Сам атаман в парче с шелком, шаровары атласные, в ухе серьга золотая, да на голове шапка бобровая. И свита его тут же, убивцы один другого страшнее, все при ножах и дубье, глазами злобными вокруг сверкают – радостно им, скотам, над простым человеком, что отпора дать не может, насилие чинить. Вот уж и факел осмоленный зажгли, сейчас деревню жечь будут.

Тут подвели к Козодубу старосту, бросили перед ним, как куль с мукой, да еще и тать один сапогом кованым шею старостину к земле прижал, дабы тот встать не мог.

- Помнишь, Староста, что я тебе о прошлом разе в гостях говорил? Приду через неделю, да три сундука золота у тебя возьму! Три! – он потряс в воздухе ладонью, на которой и оставалось ровно три пальца, - а третьего я здесь не вижу! Может быть стар атаман ваш стал, братцы, слеп к ночи? – обратился он к банде.

- Нет, Козодубушко, верно ты все подметил, нет третьего сундука с золотом-то. Непорядок, обманул тебя мужик подлый, злоупотребил твоим доверием.

- Эво как, братцы! Обманули! А таковое без наказания оставлять нельзя! А то повадится люд мелкий думать, мол Козодуба провести на мякине можно. – при этих словах свита захихикала, предвкушая грядущее, - возьму ка я твою, староста, жену. Сам женюсь разок, а потом и войско мое вольное переженим, да и не по одному разу, а ты глядеть будешь. Село твое поганое, так и быть оставим пока, но коль к следующей луне еще десяти сундуков не будет, загоню вас в амбар, как скот, да подпалю с четырех сторон, с лошадей шкуры на барабан спущу, а ребятню вашу на галеры басурманские продам. Сам припеваючи жить буду, а вас, племя подлое, всех изведу, век помнить будут, как Козодубову милость в грош ставить…

- Постой, атаман! – раздался вдруг голос, такой слабый и тихий, но вдруг сумевший перебить атаманский бас, - не губи старосту!

-Кто посмел?! – вскричал Козодуб, - Меня! Перебивать! Ух…

- Я, о могучий атаман, - вперед вышел странствующий монах, - не гневись. Я хочу заплатить выкуп за старосту, да за деревню его.

Атаман на мгновение растерялся, уставившись на маленькую храбрую фигурку в балахоне, а потом безудержно расхохотался, вместе со всей подлой свитой:

- Ты? Расплатиться? Братцы, да он никак от страха разум весь растерял! Чем же ты платить будешь старче? Посохом али сумой своей? Таких, как ты, я и не граблю даже, просто так на суку вздергиваю, нет ничего у вашего брата. Да ты и сам помрешь скоро, от старости аль от страха. Да ничего, добрый я сегодня – Женюсь! – Новый взрыв хохота, - так что иди отсюда подобру-поздорову, пока я не передумал.

Снял монах со своего плеча шкатулку и тогда говорит:

- Не простая то коробчонка, атаман, а волшебная. Ношу с собой я казну монастырскую, до монеты.

- И много ли у вас казны? – Глаза Козодуба загорелись алчным огнем, - сколько монет золотом?

- Мы, монахи, даже не считаем их, давно уж сбились, добрые люди нам подают столько, что и не утруждаемся счетом. Много больше тут, чем надо нам на всю жизнь. Коробчонка волшебная, заговоренная, не весит ничего, но нет ценнее ее содержимого.

- И что, казна ваша богаче всех этих сундуков? – недоверчиво осведомился Козодуб.

- Любой монах поклянется всеми священными книгами об этом, и я клянусь.

- А ну-ка, Фрол, бездельник, возьми-ка казну монастырскую, да неси сюда. – скомандовал атаман, уже предвкушая еще большую наживу.

Фрол, дюжий детина, подошел к монаху и одним движением сорвал шкатулку с его плеча, а потом отдал ее атаману. Козодуб недоверчиво покрутил ее в руках.

- Ох, хороша! Только замок висит на ней, а ключа не видать. Братцы, а ну-ка поджарьте этого святошу, да выудите, кудай-то он ключ запрятал.

- Не гневись, могучий атаман, да только нет у меня того ключа. Откроется казна та тому, кто подвигов совершил больше лихих, кто может зваться первым лиходеем на Руси, никак иначе. Куда мне, человеку маленькому, честь такую иметь.

- И то верно… Ладно, оставьте его, коль правду говорит, то откроется она мне, и озолочусь! Смогу и грабить вволю, и насильничать, и жить красиво, эх, Матрена!

- А почему это тебе? – вдруг раздался голос Фрола, - а кто о прошлом месяце купца новгородского с пушниной на дороге лесной подстерег? Я!

- Да что твой купец? – присоединился к спору третий голос, — Вот я на Волге-Матушке ладью греческую подстерег, да за принцессу ихнюю ее вес в золоте получил?

- Да медь то была крашена, надули тебя греки, разбойник ты недоношенный! А вот я волостного воеводу подкупил, да так, что месяц вволю грабил, и никак нас не находил полк княжеский!

- А после вздернули того воеводу с половиной твоей шайки! Вот я князя Владимирского ограбил…

-Вот я…

-А я…

Нет ладу у убивцев с душегубами, кто первый на Руси разбойник будет. А где спор разбойничий, там и до ссоры недалеко. Где ссора разбойников, и драка рядом. Ну а уж где драка, смертоубийства не миновать. Так и нынче за словом крепким в ход кулак пудовый пошел, а там и до кистеней с ножами дошло, а то и до факелов. Бьет орава чертова друг друга, тузит разбойник разбойника, только искры из глаз. Деревенские только диву давались. Били друг друга они, били, да и упали все почти, только атаман на ногах остался, хоть и шатается.

Я, - говорит, - первый на Руси разбойник, и никому у меня казну мою не отобрать! А сам возьмет шкатулку, да как швырнет о землю, замок хлипкий тут же в сторону отлетел. Подбежал Козодуб к коробочке открыл – а там и лежит всего одна монета медная, что староста деревенский монаху странствующему за ужином дал. Оглядел атаман разбойничий монетку, повертел в руках так и эдак, на зуб попробовал, потряс, взгляд поднял, да и понял вдруг, что совсем один остался. А тут и селяне его обступать начали, вилы взяли да топоры, и некому за него вступиться теперь. Разбойник-то, он храбр только всемером супротив одного, да и то веревкой связанного, а теперь ушел у Козодуба весь кураж одному против деревни воевать, так он за сердце свое черное хватился, штаны атласные замарал, да и помер тут же. Больно страшился атаман расплаты за все деяния его гнусные. Туда ему и дорога, душегубцу, ни один человек его добрым словом не помянет.

А монаху же сказали:

- Проси, божий человек, у нас, все что хочешь, избавитель наш.

Подошел монах к земле, поднял шкатулку свою с монеткой, повесил на плечо, да и сверх нее одну взял – для монастыря своего. Попрощался с селянами, наказал им никогда не терять веры, да и пошел дальше по городам и весям, только его и видели. А в деревне той дома заново отстроили, да церковь белокаменную, и каждый год этот день у них праздник – день, когда пришел к ним странствующий человек и показал им что вера гораздо сильнее золота и страха, а неправедно нажитое добро всегда боком оборачивается. Так и живут поныне. Истинно так было, сам слышал! И вы слушайте, рассказывайте сказку другим, да и сами на ус мотайте. Так и живем.