Бдение в Тенешваре

К редким посещениям узник давно привык. Полюбил тишину башни, куда из звуков внешнего мира проникали только воркотня голубей на карнизе да звон с колокольни церкви Матьяша. По этому звону и по положению солнца узник понимал, когда наступали праздники. Ну а тюремщик, что каждый день заглядывал в его «палаты», всегда готов был, положив крестное знамение, сообщить: «Сегодня милостью божией Пасха» или «Сегодня милостью Девы Марии Рождество».

Первое время узнику, было дело, присылали священников, и те никак не могли уразуметь, отчего он не желает с ними говорить. А объснялось дело просто: заключённый не знал по-латыни. Отдельные латинские слова казались знакомыми, а всё вместе — тарабарщина! Уже потом, много позже, он понял замысел своего пленителя: истосковавшись по общению, по церковным службам, он должен был переменить веру.

Хороший ход! Одним выстрелом тюремщики убили бы двух зайцев. Было бы чем отчитаться перед Римским Папой — он любит, когда «истинную веру» несут на восток, а иноземный правитель, в плену перекрестившийся в римскую веру, мог бы вернуться на родной престол только силой оружия. А у кого оружие? То-то же. Да и страну после этого пришлось бы обратить… С одной стороны, гуситская зараза не приживётся, с другой, родная Валахия окажется провинцией Венгрии… Хрен тебе, Ворон, не надейся! Не на того напал.

Собеседниками узника были книги — с ними можно не притворяться кем-то другим, не тем, кто ты есть. Они сами расскажут тебе всё, что пожелаешь: о путешествии монаха в страну Катай, о великом Александре, летавшем на орлах, о взятии города Трои… Попадались в книгах и карты, и этого узнику хватало на много дней: бережно разворачивал он сложенные вчетверо листы, раскладывал на столе и, пока позволял дрожащий свет лампы, разглядывал неведомые пределы мира.

Книги ему подбирал знаток своего дела; он быстро понял, что узник не читает по-латыни, и стал присылать то, что написано на иных языках. Церковных книг не на латинском наречии у короля Матьяша не имелось — грех! Зато всякого рода путеводители, описания путешествий и разговорники попадались в немалом числе. Владея немецкой речью, узник понимал и фламандскую; однажды ему попался фламандско-французский разговорник, где приводились названия разных ремёсел, материалов, орудий — так он выучил сотню полезных французских слов. Книги по военному делу писали часто на немецком, и это было истинной радостью для сердца. Немцы ещё и обильно поясняли рассказ рисунками, а в этом деле они были великие мастера. Попадались и книги по фехтовальному искусству, и даже кулинарная книжка затесалась в приличное собрание. Написана она была на забавном наречии, похожем на родное валашское, только латинским письмом, и помимо рецептов жаркого, пирогов и примочек от укуса пчелы между делом сообщала состав нескольких ядов. Это узник заучил на всякий случай — пригодится! Листая разнородные страницы, он временами забывал, что находится заключении, а не в своём книгохранилище в замке Тырговиште...

И вот книжное уединение прервано. Посетитель явился незнакомый: лощёный, надушенный, с завитыми усами, будто у таракана. А наряжен — такому только в балаган! Ножки тощенькие в чулочках, сверху кафтан, коротенький, будто не по размеру, в руке шапка вроде ермолки, что набожные евреи носят, только с пером. Таракан долго кланялся и подметал пером шляпы каменный пол обиталища важного узника, пока, наконец, сказал вразумительное слово по-румынски:

— Милостью божией король венгерский Матьяш просит господаря Влада посетить его сегодня и оказать ему честь, отобедав с ним. Если господарь дозволит, сюда немедленно будут присланы цирюльник и портные.

Узник оторвался от книги, изогнул бровь. Что, надо что-то ответить? Ну, будь по-вашему.

— Передай государю венгерскому, что я счастлив принять его приглашение.

Собственный голос показался узнику незнакомым: давно не разговаривал, охрип. Лощёный красавец опять долго извивался в поклонах, прежде чем покинул комнаты, оставив по себе на память стойкий пряный аромат. Как баба, ей-богу! Может, он содомит? И где король такого шута выискал?

Обещанные цирюльник и портные в самом деле прибежали и принялись за дело. Брадобрей, сверкая бритвой, принялся приплясывать вокруг узника, и тот ощутил прикосновение холодного металла совсем не там, где надо... Клятый умелец собирается его полностью побрить! Узник заорал во весь голос, как на поле боя:

— А ну брысь, поганый! Руки прочь!

Цирюльник, отпрыгнул, будто ужаленный, закрестился, уронив бритву. А узник продолжал командовать:

— Бороду убрать, усы подстричь, волосы завить. Более ничего с моей особой делать не смей. Уразумел?

И тут понял, что ни беса проклятый цирюльник не уразумел — не понимает он по-валашски. Тьфу ты, напасть… Узник собрался с мыслями и, как мог, перетолковал приказы на немецком. Цирюльник закивал, засуетился, бормоча под нос: «Шнуурбарт, шнуурбарт...»

Побритый и завитый, узник велел развернуть то, что принесли портные, уже подозревая, что дело нечисто. Ну точно! Приволокли такие же чулочки и какую-то женскую доху с меховой оторочкой. Рубашка хоть приличная, и то радость.

— Это унесите, — распорядился он. — Пусть доставят мою одежду, да меч не забудьте. Без меча, так и скажите, ни шагу не ступлю. У, содомиты!

Когда его, ничего не подозревающего, схватили и поволокли в башню, оружия при нём не было — он верил, что находится у друзей. Теперь от этой веры не осталось и следа: ты по-волчьи — и я с тобой по-волчьи. Все те годы, что он провёл в своей башне, рубашки ему исправно приносили новые, а вот кафтан и пояс были те самые, давнишние. Но был и ещё один кафтан, нарядный, и шуба была, да не какая попало — лисья, роскошная. Ехал-то на торжество…

Прежний кафтан оказался широк в поясе — хозяин его отощал за время заключения. Когда мелкий придворный чин, тоже наряженный как шут, почтительно подал ему заввёрнутый в сукно меч вместе с поясом, узник понял окончательно, что ветер переменился — быть может, он больше не узник? Что-то важное стряслось в мире, что король венгерский вспомнил о нём. Препоясавшись мечом и надев шапку, он зашагал следом за семенящим в неудобных туфлях шутом по дымным, освещённым факелами коридорам Будайского замка.

Король Матьяш пружинисто поднялся при появлении гостя-узника, раскрыл объятия:

— Брат мой, сколь рад я видеть тебя в добром здравии! Да благословит тебя Господь и да прострёт свою милостивую руку над твоей главою!

Обращение «брат мой» означало, что из узника «гость» короля превращался в равного ему по статусу властителя. Господаря Валахии. Даже если в Валахии теперь другая власть.

— И я безмерно рад лицезреть тебя, о славный мой брат, и убедиться, что ты здоров и благополучен. Благослови тебя бог.

О том, что видеть его в добром здравии король мог в любой день, совершнив лишь небольшое путешествие в старую Надвратную башню, «гость» умолчал — момент неподходящий. Извиваться змеёй, когда надо, господарь валашский умел не хуже своего «радушного хозяина».

Рассматривая короля Матьяша, бывший узник отметил, как время изменило Ворона. Наполовину уже седой, от крыльев носа легли вниз глубокие нерасходящиеся складки, и мелкая сеточка морщин разбегается от уголков глаз, как рыбий хвост: ослаб зрением, всё время щурится… Впрочем, он наверняка и сам не краше. Цирюльник не показал ему зеркала, да и ладно: налюбуется ещё на своё величество.

А одет король венгерский был тоже шутовски, разве что вместе кафтанчика-обдергайки носил длинный кафтанище, похожий на турецкий халат. А на голове — самый настоящий дылбенд! И даже кончик шарфа свисает сбоку. Вот так новости! Неужто османы захватили Венгрию, иначе зачем королю наряжаться на османский манер?

— Прошу, садись, мой царственный брат, и насладись скромной трапезой, а потом настанет время поговорить о суетных делах мира сего, — Матьяш лично проводил гостя (да, теперь он снова гость!) к резному креслу. Смотрелось оно хлипко — только тронь, и ножки разъедутся. Гость с опаской сел — ничего, стоит!

Корль вознёс молитву, и слуги тут же засуетились вокруг: поднесли чаши для омовения рук, налили вина, подали хлеб, уложили на блюдо перепелов, начинённых сливами и орехами… Король венгерский, надо думать, понимал, что «гостя» снедает беспокойство: что случилось в мире, что его судьба так переменилась? — и нарочно тянул время. Что ж, играть по этим правилам гость обучен с детства, со времён, когда ему пришлось жить при дворе сутлана Мурада. Молчать и ждать — полезное искусство!

Блюда сменяли друг друга, король венгерский непрерывно вежливо говорил, не сообщая ничего дельного, господарь валашский кивал и восторгался… Когда обед был окончен, Матьяш махнул рукой в воздухе, будто отгоняя муху, — и слуги все до одного поспешно выбежали. Тяжко закрылись двери обеденной залы, снаружи грохнули алебардами об пол часовые.

Матьяш сразу стал серьёзен, набежала на лицо тень заботы, ещё больше состарив.

— Брат мой, на границах христианского мира беда.

Господарь валашский хмыкнул. Новости устарели! Уже почти сотню лет здесь одна беда сменяет другую. Прошлая погибель звалась тартары, нынешняя — османы.

— Святой престол зовёт на битву! И в христианских сердцах сей призыв нашёл отклик…

— Брат мой, — прервал его валах, — ты же не на амвоне, оставть риторику. Убеждать меня нет нужды, ты по делу говори. Какие силы, откуда, куда, кто командует?

Матьяш оглядел гостя-узника, желая убедиться, что тот не шутит. Видимо, убедился — в самом деле оставил пафос, начал простыми словами:

— Султан Мехмед уже на наших границах. После смерти князя Кастриоти Албания не смогла сопротивляться, османы снова в Эльбасане. Гирей штурмует Каффу, а если генуэзцы не выстоят, с востока нас прикрывать будет некому! Венеция вынуждена заключить мир с султаном, и теперь он всею силой развернётся против нас…

— Ты кого именуешь «нами», Ворон? — снова прервал его гость.

— Молдавию, Венгрию, — начал перечислять Матьяш, помялся и добавил:

— Валахию…

— За Валахию теперь в ответе тот, кто на её престоле, — усмехнулся валах. А сам призадумался: последнее, что он помнил о родном княжестве, — это то, что новый господарь получил его из рук султана! Что же там стряслось?

— Христианский престол не вынес вероотступника, — сказал Матьяш, снова впадая в пафос.

— Погнали Раду? — обрадовался валах. — И кто же там теперь?

— Не торопи, брат, всё расскажу по порядку! De jure Раду по-прежнему господарь, но на деле бояре воюют с ним. Пока султан не видит, там идёт восстание за восстанием. Уже не могу припомнить, когда Раду в последний раз видели в Тырговиште…

Бывший господарь удовлетворённо кивнул. Бояре для правителя, конечно, известный гвоздь в подошве, но всё же свои, православные. Басурмана над собой не вынесли, буйные головушки!

— Я помогу тебе войти в Валахию победителем и вернуть престол, если ты сперва поможешь мне, — высказал наконец Матьяш самую суть.

— Да как же можно, — притворно удивился валах, — ведь я изменник, османам продался. Разве не ты мне такие обвинения бросал при всём народе? Выходит, ошибка вышла?

— Ошибка, — покаянно произнёс мадьяр. — Ошибка то была, брат! Не разглядел я истины, каюсь…

— В церкви кайся, — махнул рукой господарь. — Мне-то что твои раскаяния. Сколько ты у меня лет жизни отнял?! Страну мою басурману предал! Что обещал — во всём обманул ты меня, Ворон. А теперь мне предалагешь снова твою задницу королевскую из костра тащить, так, что ли?

Матьяш не смутился — королевская выучка, куда там!

— Долг мой перед страной, которая мне божей милостью вручена, — оберегать её и верность Святому престолу сохранять. Прочие обязательства…

— Можно и нарушить, конечно, — горько докончил валах. — Да ведь не ради спасения страны ты меня предателем объявил. Славой поделиться пожалел — славой сокрушителя османов! Мы дрались, а вы, верные Святому престолу, за Дунаем стояли! Глядели, как мы с басурманами грудь в грудь режемся — так было?! Ну, признайся, так?!

Господарь вскочил на ноги, грохнул кулаком по столику на хлипких ножках — с него посыпались кубки, ложечки, блюдца.

— Чем жы ты теперь купить меня хочешь — вернуть то, что сам же отнял? Опять мне голову подставить за твои мечты о Великой Венгрии?

Гнев его был непритворен — притворяться здесь нельзя. Но у него тоже выучка имелась! Пусть король венгерский видит, что прощение у валаха вымолить непросто. Теперь можно дожимать, додавливать — некуда ему деться. Слишком велика сила османов, ему нужна Валахия, а Валахия без Влада Дракула не выстоит. Так что пусть торгуется, мадьярская гадина, пусть поёт покаянно. Надо немного сбить с него спесь.

— Нет уж, Ворон, больше я в твои игры не играю, довольно. Вели отвести меня обратно в башню, да пусть пришлют ещё немецких трактатов про мечевой бой. Очень уж хорошо пишут, еретики!

— Погоди, Влад, — примирительно начала Матьяш. — Я ведь не всё досказал.

Голос его и правда стал иным: не государь, раздающий милости, а проситель, что взывает к сильному заступнику.

— Драться мы будем — османы уже наши пограничные крепости на зуб пробуют. Но тут ещё другое… В Темешваре порча. Скот и люди умирают, будто бы изнутри источенные болезнью, но это не зараза — по воздуху не передаётся. Святые отцы считают, что это дьявольское… Экорциста присылали из Зальцбурга — пропал по пути в Оравицу.

Матьяш помолчал, теребя отороченный мехом рукав.

— Это нечистая, Влад. Ты знаешь, что делать, а больше, видно, никто не знает…

Господарь валашский не сказал ни слова, но все его размышления о престоле, о подлом венгерском короле, об османах ушли в туман, подёрнулись дымкой забвения. Под закрытыми веками, будто огненное клеймо, возгорелась печать Аль-Хидра.

«Клятва твоя первыше иных клятв, данных перед людьми. Прими — обретёшь силу, подобную силе слова Пророка. Откажись — вернёшься в число людей обыкновенных, не избегающих судьбы, и забудешь всё, чему научен в этих стенах. Решай сам, Валид. Решай сам».

Незримая, тайная от человеческого взора, печать лежала не на плече — на душе. Сколько же лет прошло, не позабыл ли он всё изученное? Нет, всплывает в памяти по первому зову.

Влад открыл глаза, посмотрел в лицо Матьяшу:

— Я тебя за язык не тянул: дашь мне войско, я войду в Тырговиште и верну себе престол. Клятвы не требую — веры твоим словам у меня больше нет. Пусть Господь рассудит. А сейчас собери мне конный отряд и придай к нему попа, да такого, чтобы в битве бывал и от вида крови в обморок не падал, будто девица. А кстати, дервиш у тебя в башнях случайно не сидит? Жаль… Пригодился бы.