Беги, Верка, беги!

Она медленно шла по улице, заставленной вазонами с цветами. Их запах кружил голову и в то же время задавал настроение. Она любила бродить здесь, между маленькими магазинчиками старой парижской окраины. В небольших витринах смотрелись на прохожих манекены в дешевых одеждах, давно вышедших из моды, но все же имевших место в повседневной жизни тех, кто селился рядом и не имел на счету тех денег, с которыми можно было отовариться даже в среднем бутике. Это был бедный люд, скорее не сами коренные французы, а переселенцы или же маргиналы всех мастей и рас. Они селились здесь на первое время, как считали, надеясь на возможную престижную работу и уже более приличные квартиры в столице.

Но, ничего нет более постоянного чем временное!

У многих это не случалось, и они оставались здесь надолго, даже навсегда. Обзаводились семьями, рожали детей и даже открывали небольшой бизнес. Как кому везло, конечно. Но чаще всего перебивались случайными заработками и тут же их тратили кто куда: одни на выпивку и игру, другие на тряпки и еду.

Поэтому кому нужны были эти букеты в цветочном магазинчике, которые собирали милые девушки и улыбались каждому? А как же! Ведь это могли быть потенциальные покупатели, хотя чаще всего они проходили мимо, виновато глядя на симпатичных продавщиц. Они не могли позволить себе такие ненужные траты. Но всё же цветочные лавки оставались на плаву, как неожиданное украшение этого района, и даже нанимали работниц, время от времени. То ли девушкам надоедала такая малооплачиваемая работа, то ли их звали замуж, разглядев в цветнике свежие бутоны их лиц.

Она тоже пришла сюда, чтобы, наконец, устроиться на постоянную или временную работу, особенно теперь, когда осталась совсем одна в этом городе после смерти матери. Их маленькая квартирка на четвертом этаже старого здания напротив этого цветочного квартала, требовала оплаты или же её пугала хозяйка, грозившаяся выгнать на улицу. Деньги, что оставались от их скромного бюджета закончились, а работать мать не позволяла. Сама же работала в местной продуктовой лавке уборщицей, и часто оставалась даже за продавца. Тогда старый араб, держащий фруктовые прилавки, разрешал ей забирать бесплатно чуть подгнившие фрукты, кроме ежедневной оплаты за уборку и сортировку. Она держалась за это место отчаянно, вцепившись всеми зубами и ногтями. Найти работу здесь было невозможно и к тому же опасно, особенно для молодых девушек. Они частенько подвергались насилию или даже пропадали. Их и не искали так уж рьяно. Понимали, что местные ажаны (полицейские. Франц. ) смотрели на это сквозь пальцы и мало заботились о живущих в бедных кварталах. Зачем им лишняя головная боль! Так для наглядности пошустрят, поговорят с родственниками, выставят листовку на доске объявлений и всё.

Поэтому мать с каждым годом, пока она подрастала, становилась всё угрюмее и наказывала сидеть дома или гулять под приглядом либо её, либо соседки напротив, такой же пожилой дамы, как и её мать. Та была француженкой и видимо из богатой семьи, так как её поведение и манеры вызывали не только удивление, но и уважение.

- Сразу видно старую школу воспитания, - говорила мать, глядя как та одевается, ходит и даже ест. – Смотри и учись! - пеняла она ей всякий раз, когда девушка садилась к столу, не расставаясь с планшетом. - Кто же читает за столом? Это моветон!

Вера, наша героиня, не удивлялась словам матери, обо та также была из зажиточной семьи, правда по меркам тогдашнего времени и прошлого страны, уже не существовавшей на карте мира под названием СССР. Там, в прошлом, мать была дочерью видного ученого физика, академика, Лауреата и Героя соцтруда, депутата и ещё каких-то званий, которого задвинули в девяностые уже довольно пожилым человеком и тот не пережил унижений, скончался от инфаркта. Мать, тогда двадцатилетняя девушка, вместе со своей теткой, сестрой по отцу, пожилой матроной, привыкшей к роскошеству и не считавшая никогда денег, закрыли свою старую московскую квартиру в Столешниковом переулке и убежали во Францию, как и советовал им отец.

Похоронив его на Новодевичьем кладбище, они собрали чемоданы и, сдав квартиру в руки бывшей домработницы Дарьи, заклинали присматривать за ней и иногда убирать пыль. Оставили денег на первое время, обещали вернуться как можно скоро. Но остались навсегда.

Тогда мать не знала, что беременна. От кого не говорила и лишь перед смертью назвала фамилию и имя её отца. Сказала, что их связь была случайной, тот уже был глубоко женат и имел двоих детей близнецов.

- Фотографии нет, - шептала она еле слышно, держа руку дочери в своей. – Не ищи. Он не достоин тебя. Он лишь мой сексуальный партнер.

Про деда, своего отца, сказала, что его очень любила и уважала и он платил ей тем же. Именно тогда, в страшные девяностые, он советовал им уезжать.

- Этой стране теперь нет перспектив. Она будет падать в глубокую яму страстей и личной заинтересованности новых властей. Поэтому езжайте в туда, где спокойно, и где нет и не будет в ближайшем будущем революций и бунтов. Там вы сможете пересидеть весь этот бедлам, так как не верю, что сможет эта страна остаться прежней. Вернетесь, когда всё закончится, или когда поймете, что уже пора возвращаться.

А ещё Вера знала, что у них остался счет в Центральном банке и дача в пригороде.

- Квартира, скорее всего вместе со счетом канула в небытие, - хмурилась мать, когда рассказывала ей о возможной поездке в Россию, - но дача уж точно никому не нужна. Старая, и при том в глухом месте. Но, судя по строительству МКАДа, теперь она стала даже ближе к Москве. Так что и стОит гораздо дороже. Надо ехать туда и продавать. Вот и будут деньги для твоей учебы в колледже.

Но время шло, а денег для поездки не хватало – всё уходило «на жизнь», как сетовала мать. Поэтому Вера и уговаривала её позволить идти работать.

- Куда? – махала та рукой. – В официантки? Чтобы тебя хапали посетители и тискали в кладовой местные работники?

- Но есть же цветочные магазины! - горячилась девушка. - Вот туда и хочу устроиться. Мне нравится складывать букеты и делать из них всякие икебаны.

Мать отмахивалась и сердилась. Вера могла только изредка позволить себе прогуливаться возле этих прилавков, вдыхать аромат и тихо завидовать веселым девушкам, предлагавшим прохожим цветы.

Сейчас, уже после смерти матери, погибшей от «скоротечного ковида», как говорили здесь вокруг и которого боялись больше всего, натягивая маски и перчатки, наподобие бактериологической защиты, она смогла бы устроиться в магазин, куда стремилась давно. Многие лавки закрывались, то ли от самой заразы, то ли от снизившегося количества покупателей, которые теперь тратили оставшиеся от главных семейных затрат деньги на аптеку, а не на букеты. Продавцы либо сами уходили, либо их просили повременить, сидя дома.

Вера же, увидев объявление, что требуется уборщица, тут же свернула к магазинчику, у витрины которой стоял старый мужчина, истинно французской наружности, то есть, одет в кепи, пестрый шарф и курил трубку. Она поздоровалась и спросила, нужны ли ещё уборщицы в этот цветочный отдел. Тот посмотрел на миловидное лицо двадцатилетней девушки и кивнул.

- Пока еще нужны. Но есть претендентки, такие же, как ты. Сможешь чисто убирать?

- Смогу, - улыбнулась Вера, стараясь понравиться.

Он вскинул ко рту трубку, затянулся пару раз, выпуская дым из носа и разглядывая юную особу.

- Ладно, - сказал он, сжимая трубку в ладони, - приходи к вечеру. Возьму тебя временно, а там посмотрим.

- Спасибо, - еле вымолвила та от счастья, даже уже не надеясь на положительный ответ. - Я буду обязательно.

Повернулась и побежала домой, не оглядываясь.

Свою работу она начала ещё задолго до того времени, которое указал хозяин. Он удивился, но смолчал. Вера долго ходила меж цветочных вазонов и кашпо, где стояли и висели букеты. Она расспрашивала молодых продавщиц, как они составляют их, где берут идеи и как называются те или иные цветы.

- Идеи – это наша фантазия! – смеялись они. – А названия прочтешь в этой книжке, - и подали ей потрепанный учебник садовода на французском. Она прекрасно знала его и не только. Мать и бабка учили её русскому языку: чтению и письму.

- Ты русская! – тыкала пальцем ей в тетрадь недовольная и раздраженная тетка. – Обязана знать свой язык и культуру.

Вера обижалась на неё и украдкой плакала, но со временем даже была благодарна той за науку. Когда та умерла, не выдержав ударов судьбы, как сетовала открыто, то Вера перешла под руку старой француженки, перебравшись в маленькую квартирку на третьем этаже бедного парижского предместья. У нее постигала аристократическому поведению за столом, такту и ведению беседы в общем и ни о чем, как смеялась сама учительница.

- Зачем тогда говорить на такие темы? – удивлялась наивная ученица.

- Потому что другие для женщин не интересны. Всё в руках их мужей и партнеров. Дамам же остаются тряпки, погода и дети.

Вера удивлялась и не понимала.

- Это всё правила хорошего тона, дорогая, - усмехалась мадам, глядя на наивную девушку.

Со временем она привыкла и даже не замечала за собой, что и говорит и двигается так, как учила её старая француженка. Мать одобряла их общение и постоянно твердила, что это всегда пригодится, особенно когда та выберется в высший свет.

Вера сомневалась, что она сможет это сделать, но не перечила матери. Ведь вся их налаженная жизнь держалась лишь благодаря тяжкому труду этой женщины, работавшей на двух работах, лишь бы устроить жизнь дочери лучше, чем они могли бы себе позволить.

Когда-то мать приехала во Францию со счетом в банке, и они неплохо устроились, сняв прекрасную квартиру в центре Парижа, с горничной и приходящей кухаркой. Но потом деньги закончились, и им пришлось съехать в более скромные апартаменты, а потом и сюда в бедные кварталы.

Конечно, они могли вернуться назад в Москву, но вести оттуда были самые ужасные. Шли девяностые, годы разрухи, бандитизма и голода. А потом уже не было средств, которые оставил им отец в главном французском старинном банке, а поступлений не было. Работы и книги его, которые переиздавались здесь и не раз, уже не пользовались прежним интересом и их перестали покупать. Упал спрос и счет опустел. Работы известного советского физика уже не были актуальными и поэтому книги лежали грузом на полках магазинов и пылились в запасниках.

Новое время требовало новых идей.

Мать и дочь оставили попытку вернуться и жили на то, что давали остатки от продажи бывшей жилплощади, а потом и это исчезло. Пришлось наниматься на работу. Жили почти впроголодь, но на учебу и книжки мать денег не жалела. Дала дочери среднее общее образование. Но колледж не потянула. Да и к тому же скоропостижно скончалась.

Теперь Вера сама должна была заботиться о себе. Вот и нашла работу в цветочной лавке.

- Пусть пока уборщицей, - улыбалась она, глядя на удачливых с её точки зрения, веселых продавщиц. – Вот она приглядится, научится, запомнит названия цветов, даже по латыни, тогда и будет претендовать на место. Уж она-то нафантазирует такие икебаны, что народ будет с руками отрывать её произведения искусства!

С таким позитивом она начала уборку места, где собиралась удивлять мир. Она тщательно отжимала тряпку затянутыми в желтые перчатки руками, и пела милую французскую песенку про солнце, про бабочек и пастушку, которую звали Мэри. Переставляя горшки и вазоны, она любовалась цветами и поправляла их головки наружу, чтобы каждый мог увидеть их свежесть и красоту. Так она дошла до конца галереи и повернулась, чтобы взять ведро и вынести наружу. Зацепившись шваброй за вазон, она попыталась было удержать его, но тот столкнулся со следующим, а палка от швабры в руках Веры протаранила еще пару кашпо и воткнулась в стеллаж, где висели эти горшки. Дернув швабру, Вера увидела, как он начал заваливаться и падать прямо на растерявшуюся и испуганную девушку. Она смогла только крикнуть:

- А-а-а-а! – и тут же была придавлена тяжелыми полками. Голова её стукнулась о край прилавка и она, почувствовав сильный удар, потеряла сознание.

Темнота накрыла её, и она уже ничего не слышала, ничего не видела.