Белая берёза

У нас на Урале чего только ни случалось:то Земляная Кошка поблазнится, на охотников страх наведёт, то Малхитчица к себе в гору наилучшего мастера сманит, а то и сам Великий Полоз покажется, сполоху понаделает. Что всамделе было, что выдумка — кто разберёт? Оно ведь как бывает: увидел с ноготок, рассказал на локоток. Об одном только на приисках баять опасались — о чуди белоглазой.

Жил такой народ в наших краях в стародавние времена, а потом под землю схоронился, оттого что не захотели веру христианскую принимать. Вырыли ямы, поставили по углам столбы, настелили над ними крыши, навалили поверху землю, а сами сошли в эти ямы со всем своим добром, да и подрубили столбы. Что за народ — теперь уже никто не скажет. Одно известно доподлинно — руду в наших краях искали по старым чудским копищам. На тех местах и заводы ставились. Да ещё случалось, подбирали старатели бронзовые фигурки — образки чудские — зверей диковинных, птиц с личинами… В домах не держали, не к добру это. Сдавали перекупщикам за малую денежку. Всё прибыток.

Находились отчаянные головы, пробовали чудские курганы копать. Да только ничем хорошим это не заканчивалось. И то сказать, пойди ещё, найди тот курган. Все холмы в лесу не перелопатишь. Старики говаривали, что есть верная примета — на чудском холме непременно берёза растёт. Для чуди, нежити подземной, берёза — злое дерево. А для людей, наоборот, доброе, солнечное. Срубить такую берёзу — всё равно, что без охраны остаться. Не любит чудь людей, ежели открыть ей путь наверх, непременно беда будет.

Жил у нас на выселках мужик один негодящий, Семён, из старателей. По молодости была ему удача, намыл золотишка, да и выкупился на волю. Дом построил, женился. Жена его, Акулина, в девках первой красавицей слыла, да и потом мужики шеи сворачивали, как она по улице пройдёт. Только не выдалось ей счастья. Семён-то из тех был, у кого деньги сквозь пальцы утекают. Вроде в меру пьёт, да мера растёт.

Один сын у них был, Василий. Как вошёл в возраст, Семён начал его с собой на промысел брать. Да всё не ладилось у них. Случалось, такие крохи намоют, что чисто слёзы. Ну, и пропьют с горя. А как прослышат о чужой удаче, так завидки берут.

И втемяшилось Семёну с Василием чудской холм разрыть, добыть золото, что стары люди с собой схоронили. Отговаривали их, понятно, да хмель только себя слышит.

Ушли они и запропали. Акулина по соседям кинулась, бабы её утешают, старики брови супят. Кто посмелее, собрались, пошли искать. Где холм чудской — у нас знали. Приметное место, на вершине берёза росла, про такую говорят: макушкой небо подметает.

Ну, добрались до холма, смотрят — нет берёзы. Срублена и корни выкорчеваны. А рядом лопаты валяются и шапка Семёнова, в лоскуты подранная.

Начальству доложили, но кому охота доискиваться? В наших местах волки пошаливали, на них и свалили. А бабы с тех пор за ребятнёй следить начали, чтоб в потёмках из дома — ни ногой. Да и мужики старались лишний раз мимо того холма не ходить, крюк давали. Чудь-то на солнечный свет не выходит, по темноте только шастает, да в тот год осень выдалась ранняя, дождливая, солнца по цельным дням не видно. Вот и опасались. Обошлось, однако. Никто не пропал ни осенью, ни зимой.

Акулина по мужикам своим три дня в голос выла. А потом надоумили её знающие люди: иди, дескать, к холму, принеси подарки — самое что ни есть у тебя дорогое, да попроси вежливо, чтоб возвернули, кого забрали.

У Акулины в доме шаром покати. Из самого дорогого только серебряное колечко осталось, что Семён подарил, когда сватался. Да платок печатного ситца — сын купил со своего первого заработка.

Ну, наскребла Акулина муки, испекла пирог с грибами, завернула в платок вместе с колечком и отнесла на холм. Положила в яму, от берёзы оставшуюся, на колени встала, в землю поклонилась.

— Простите, стары люди, моего мужа Семёна да сына Василия за то что покой ваш нарушили. Коли живы — верните их мне. На что они вам под землёй-то?

И чует — смотрит на неё кто-то. А дело к вечеру, холм тенями укрылся. Вот из теней этих и послышался голос, зажурчал, как вода ледяная:

— Одна за двоих просишь — не много ли? Выбирай, кто тебе нужнее.

Она и раздумывать не стала.

— Сына, — отвечает, — верните.

Ну, сердце материнское кто осудит?

В ту же ночь Василий домой заявился — весь грязный, оборванный. Через порог перешагнул — споткнулся. Опосля трое суток пластом лежал. Соседям, кто заходил, рассказывал, что нашли они с отцом клад, хотели тайному купцу снести, да напали на них по дороге лихие люди. Василия до беспамятства избили и в овраге бросили. А что с отцом случилось, о том он не знает.

Понятно, не все ему поверили. Приглядывать начали, что дальше Акулина с Василием делать станут. А они потихоньку поправляться начали житьишком. Василий-то за ум взялся. Про кабак и думать забыл, инструментом обзавёлся по каменному делу, начал бляшки вытачивать, бусины, другое прочее, что в ходу было. Да так у него ладно пошло, словно с детства учился.

Акулина сперва радовалась, потом призадумываться начала. Камнерезы-то станок у окна ставят, где посветлее. А Василий в тёмном углу работает с одной свечой. И на улицу его днём не выманишь, даже по нужде в потёмках выходит. Поделки свои матери отдаёт, чтобы в город снесла, в лавку. И то чудо, что лавочник не торговался ни разу, брал за настоящую цену.

А ещё приметила Акулина, что в глаза сын не смотрит. Ходит по дому, в половицы утупившись.

Ну, от женского глаза разве скроешься? Акулина у печки возится, а сама следит украдкой. Как Василий голову поднял, так она и обернулась. Смотрит, а глаза-то у него белые, ровно рыбье брюхо.

У Акулины в руках ухват был, с ним и подступилась к обменышу:

— А ну, — говорит, — признавайся, нечисть подземная, где мой сын?!

Нахмурился он.

— А чем я тебе не хорош, Акулина? Разве не лучше тебе жить стало?

— Уговор был, что вы мне сына вернёте!

— Если вернём, не будет тебе радости. Меня прими.

Долго так уговаривал, да она упёрлась и одно твердит: верните моего сына! Плюнул он и ушёл. А не следующий день мужики за дровами поехали и нашли в лесу Василия — сидит посреди елани, палец сосёт, ровно младенец неразумный, весь обслюнявился. Домой его привезли, так он и мать не узнаёт.

Как ни билась Акулина, не удалось ей сына в разум вернуть. Ложку и то держать разучился. Под себя ходил. Один дома оставаться боялся. Уйдёт Акулина на работу, а он ревмя ревёт, захлёбывается.

Так они до середины зимы промаялись. А в аккурат на Святках, заявился к Акулине гость. Замоталась она в тот день с сыном, забыла дверь запереть. Слышит, в сенях кто-то затопал. Думала, ряженые пугать завалились. Прихватила из угла метлу, дверь распахнула и ахнула. Стоит перед ней Семён, молодой и здоровый, улыбается. Глаза белые в темноте серебром отливают.

— Здравствуй, — говорит, — Акулина.

И протягивает ей платок с кистями. По алому шёлку огненные птицы летят. Никогда она такой красоты не видела. А он из кармана золотое кольцо достаёт.

— Не приняла ты меня сыном, так мужем прими.

Замешкалась она. И надо бы отказать, а резкое слово в горле застряло. И кто знает, как бы у них повернулось, да тут Василий проснулся. Увидел гостя и затрясся весь, забился в падучей, руками закрывается, скулит. Акулина и очнулась.

— Уходи, — говорит. — Ничего мне от тебя не надо.

Усмехнулся он недобро:

— Пожалеешь, да поздно будет. Дважды ты от меня отказалась, третий раз не предложу.

Как дверь за ним захлопнулась, так Василий и затих, а к утру лихорадка у него началась. Долго мучился, к весне отпустило малость, на крыльцо выполз, солнышку улыбнулся да и помер.

А вскорости у старателей ребятишки пропадать начали. Кто пойдёт с отцом на промысел, тот и сгинет. Соседки на Акулину косо запоглядывали. В лицо-то не винили, а только пошло по народу, что нечисто у неё в доме. Акулина от того сама не своя стала, а в конце мая собралась и ушла, никому слова не сказавши.

Искали её, конечно, к холму чудскому ходили, да только вот что дивно — не только Акулины, но и холма не нашли. Вроде места все знакомые, а словно кружит кто. Ну, и отступились. Тем более, что с той поры больше не пропадал никто.

А через год проезжал через наш прииск купец один. Мужик ушлый, знающий. Рассказал, что видел в лесу чудской холм, а на вершине его вроде женщина лежит. По всем статьям — Акулина. Мох её одеялом укрыл, а прямо из сердца проросло к солнцу деревце — белая берёза.