Белая Тишина Инги

Великолепный зал Императорской академии магии тонул в золоте, бархате и самонадеянном блеске. Гигантские хрустальные люстры, подвешенные к расписному плафону, не просто светили — они пели, излучая сложные аккорды заклинаний света, от которых переливались всеми цветами радуги мозаичные полы. Воздух был густым и сладким, как патока, — смесь дорогих духов, озоного запаха нерастраченной магии и пьянящего аромата имперского величия. Под сводами кружились пары, их платья и мундиры вспыхивали анимированными гербами знатных родов: яростный медведь Орловых, пронзительный коршун Эрихов, гордый сокол Волынских.

Инга Орлова, шестнадцатилетняя дочь князя, жалась к мраморной колонне на втором ярусе балкона, стараясь раствориться в резной тени. Её стройные пальцы в белых перчатках судорожно сжимали складки белоснежного платья — подарка отца, купленного в надежде, что оно придаст ей уверенности. Тщетно. Каждый взгляд, брошенный снизу, каждый сдержанный смешок в её сторону впивался в кожу крошечными ледяными иглами. Она ненавидела эти балы. Ненавидела этот притворный, шитый золотом фасад, за которым скрывались стальные клинки интриг, отточенные насмешки и холодный расчет.

Её дар… или, как она сама его называла, «проклятие» — была не классической телепатией. Она не читала мысли. Она слышала шум души — оглушительную, неструктурированную какофонию эмоций, желаний и страхов каждого человека в радиусе ста шагов. Это был невыносимый гул, физически давящий на виски, звон в ушах, который не стихал никогда. Сегодня, в этой сгущенной атмосфере праздника, гул достиг апогея. Она чувствовала жгучую зависть дамы к бриллиантам соперницы, пошлое вожделение молодого офицера к чужой жене, ледяное высокомерие директора Академии, разглядывающего гостей как скот на продажу, трусливый страх сына купца перед разорением, пламенную надежду студентки на благосклонность преподавателя…

«Прислушайся к эмоциям, дочь, — вспомнился ей тихий голос отца, князя Орлова. — Наш дар не в грубой силе, а в тонком понимании. Это ключ к сердцам, а не молоток». Он верил в это. Он смотрел на негу сейчас через зал, его могучее, иссеченное шрамами лицо старалось казаться спокойным, но в глазах она читала тревогу. «Держись, — словно говорил его взгляд. — Мы Орловы. Мы выдержим всё». Именно он уговорил её спуститься с балкона, войти в этот кипящий котел, надеясь, что её странная чувствительность — лишь запоздалое развитие родовой силы.

Что ж, она попробует. Ради него. Инга прикрыла глаза, пытаясь последовать его совету — не отгораживаться, а прислушаться, попытаться выделить отдельные «ноты» из этого адского хора. Она медленно, на выдохе, отпустила внутренние барьеры, которые годами выстраивала в своем сознании.

Это была роковая ошибка.

На неё обрушился не океан. На неё обрушилась вся вселенная. Сотни, тысячи голосов чувств ворвались в её разум спрессованной лавиной, сметая всё на своем пути. Это был уже не гул, а рёв сверхновой, парализующий вихрь, который вывернул её сознание наизнанку, разорвал на атомы. Боль, острая и физическая, пронзила череп. Она закричала, но не услышала собственного крика, поглощенного какофонией чужих душ.

Её собственный дар, её «тишина», которую она всегда считала слабостью, среагировал инстинктивно, как зверь, загнанный в угол и отчаянно защищающийся. Невыносимый шум нужно было остановить. Немедленно. Любой ценой. Ценой всего.

Тишина пришла нежданно. Не благодатная тишь уединения, а хищная, ненасытная пустота, которая высасывала звук, как вампир — кровь. Волна невидимой силы импульсом вырвалась из неё.

Сначала с жалобным, предсмертным дребезжанием затихли магические скрипки. Затем голоса — чей-то смех оборвался на полуслове, превратившись в немой оскал, чей-то возглас замер в горле, так и не родившись. Потом один за другим, как свечи на ветру, погасли хрустальные люстры — их сияние было поглощено, съедено наступающей пустотой. Свет померк, оставив зал в сумеречном, зловещем полумраке.

Наступила абсолютная, всепоглощающая тишина. Гости замерли на месте, будто превратились в ледяные статуи, их лица застыли в гримасах удивления, ужаса, недоумения. В этой новой, мертвой реальности не было слышно ни дыхания, ни биения сердец, ни шелеста платьев. Было слышно ничего. И это ничего было громче любого грома.

И только Инга стояла в центре зала, одинокая и белая, как призрак. Её платье колыхалось в такт её прерывистому, единственному в этом безмолвном мире дыханию. Она чувствовала леденящую пустоту внутри, сосущую под ложечкой. Она не хотела этого. Но дар проснулся — и выжег всё вокруг дотла.

— Чу-до-ви-ще! — прошипел кто-то из толпы, и этот единственный, проклятый шепот прозвучал как удар хлыста в гробовой немоте.

Князь Орлов, поборов собственный ступор — а его лицо было маской ужаса и пронзительного понимания, — резко шагнул к ней. Он сжал её руку так, что кости хрустнули, его пальцы были ледяными. Его лицо стало пепельно-серым.

— Всё кончено, дочь, — его голос был глухим, едва слышным, будто доносился из-под толщи льда или из другого измерения. — Они не простят. Они никогда не простят такого. Угроза. Дикарь. Монстр… — Он выдохнул, и в его глазах была неотступная решимость. — Уезжай. Немедленно. В Сибирь, в наше родовое поместье под Красноярском. Там… там ты найдёшь таких, как ты. Изгоев. Тех, кого империя предпочла забыть.

Он сунул ей в ладонь маленький холодный предмет — серебряный кулон в виде замысловатой, идеально симметричной снежинки. Он был старинным, почерневшим от времени, но на ощупь он казался живым, вибрирующим с едва уловимой частотой. «Голос ветра», — мелькнуло в её онемевшем сознании. Родовой артефакт, реликвия, передававшаяся по женской линии. Говорили, он хранил тишину предков.

Инга не сопротивлялась, когда её повели к выходу. Она шла, не чувствуя под собой ног, не видя лиц. Гости расступались перед ней, как перед прокажённой, отводя глаза, полные страха и омерзения. За тяжелыми дубовыми дверьми, за заиндевевшим окном, уже ждала убогая кибитка, укутанная в снежную пелену. Холодный ветер ударил в лицо, обжигая щёки, но он был лучше, чище, чем та мёртвая, выжженная тишина, что она оставила позади. Возница, суровый мужчина в тулупе, не глядя на неё, молча кивнул на сиденье.

Кибитка тронулась, увозя её из мира света, блеска и лжи — в царство белого безмолвия, навстречу её судьбе и тем, кого, как и её, империя сочла ошибкой.