Белизна непроглядная

Снег вихрился и летел сразу со всех сторн, нестерпимо-белый и обжигающе-холодный, жалящий открытые руки и щёки словно тысячей маленьких игл. Метель ещё только начиналась, и девушка, почему-то одетая в блестящий чёрный плащ и высокие сапоги в пару к нему, могла видеть бескрайнее белоснежное поле, нигде не потревоженное следами человека или птицы. Неестественно ровное. Невозможно тихое. Несуществующее.

Она оказалась тут случайно: шла по городскому парку, разговаривала с подругой по телефону, подробно рассказывая об очередном неидеальном свидании… Что было дальше, она помнила смутно.

Кажется, она говорила что-то вроде «да чтоб меня черти взяли, если я ещё раз соглашусь встретиться с этим хамом». Говорила в сердцах, точно зная, что ещё не раз и не два встретится с ним в кафе и в кино, и даже в своей собственной спальне.

Кажется, перед её ногами кто-то промелькнул: то ли ящерица, то ли змея — тогда девушка ещё подумала, что ползучему гаду в начале октября уже пора бы спать, забившись в глубокую нору.

Потом кто-то вкрадчиво и непререкаемо позвал её — кто-то, сидящий в кустах, в которые прошмыгнула рептилия. И она пошла, шурша разноцветной опавшей листвой, задевая полами плаща неровно подстриженные ветки. Пошла потому, что не представляла себе, как можно ослушаться этого властного голоса, этих неясных, но непререкаемых слов.

И оказалась здесь. Одна, в безбрежном царстве снега и мороза.

С некоторым усилием она вспомнила своё имя: Ольга. Фамилия и даже имена подруги и парня, с которым она так опрометчиво зареклась видеться, казались стёртыми, запорошенными вездесущим снегом, так же, как и имена и само существование родителей, профессии, дома… В сумочке — миниатюрном клатче, вмещающем в себя только помаду, телефон и пачку сигарет с зажигалкой, подсказок не нашлось тоже. Телефон не реагировал ни на нежные прикосновения к экрану, ни на тряску, ни на отчаянные нажатия на кнопку включения. В сердцах Ольга размахнулась, собираясь вышвырнуть прочь бесполезный кусок электроники, но рука замерла на середине жеста, словно кто-то остановил её, и телефон вернулся в сумку.

Стоять на месте становилось неуютно: холод, до того покусывавший только голову и руки, пробрался под рукава плаща — к тонкой шерстяной водолазке, к плотным джинсам, заправленным внутрь высоких сапог.

Но куда идти? Если бы Ольга могла хотя бы примерно представить, откуда пришла, то обязательно вернулась бы обратно по своим следам. Но везде, куда бы она ни оборачивалась, снежное полотно было одинаково гладким, словно туго натянутая атласная ткань. Ткань эта тянулась во все стороны, смыкалась на горизонте со странными серыми тучами и больше ничего видно не было: ни жилья, ни деревьев, на практически вездесущих бетонных и деревянных столбов. Выбрать направление с помощью логики не представлялось возможным, и тогда Ольга закрыла глаза и закружилась на одном месте. А когда почувствовала, что ещё чуть-чуть, и упадёт — остановилась. Открыла глаза. И решительно зашагала вперёд.

Каждый шаг Ольги поднимал небольшую бурю вокруг её сапогов. Ольге казалось, хоть и было, скорее всего, лишь бредом, что каждая упавшая на сапог снежинка прожигает своим ледяным телом чёрную лакированную кожу. Ольга пыталась стряхивать их с сапога до того, как опустит ногу — словно танцевала причудливую помесь твиста и рок-н-ролла. Поначалу «танец» помог, стало немного теплее, но снежинки довольно быстро разгадали хитрость Ольги, и стали приклеиваться к обуви, не желая слетать с неё до того, как ужалят холодом беззащитную кожу.

Когда промёрзшие ноги, уши и нос окончательно перестали ощущуаться полноправной частью тела, а от слёз удерживало только то, что мокрому лицу на морозе будет ещё хуже, Ольга попыталась пуститься бегом. Но споткнулась ещё на первых шагах, и с размаху упала в снег, отчего-то оказавшийся таким острым и колючим, словно каждая снежинка была сложена из миниатюрных алмазных игл.

Возможно, на том и закончилась бы её история, от двадцати семи лет которой внезапно остался лишь обрывок последнего дня, но, падая, Ольга вдруг заметила красный отблеск на горизонте. И рывком поднялась, упираясь в спрятанную под снежным покровом землю обледеневшими, бесчувственными ладонями.

Далеко впереди — впрочем, не настолько далеко, чтобы стать недостижимым, действительно разожгли костёр. Ольга, никогда не жаловавшаяся на зрение, разглядела и высокие сполохи пламени, и две грузные тени, сгорбившиеся по бокам от него. Возможно, эти тени несли в себе угрозу пострашнее голода и холода, и ей следовало бы немедля вернуться назад или поискать ещё какой-то путь… Но Ольга пошла вперёд, решительно ответив «да», на самый первый и логичный в подобных обстоятельствах вопрос, появившийся в её голове.

Чем ближе она подходила к костру, тем непонятнее становилось, кто сидит возле него. Вроде и люди, а вроде и нет — то, что сначала виделось шубами, оказалось мехом, растущим прямо из толстых рук, мощных торсов и крепких ног. Подойдя ещё ближе, Ольга заметила и острые длинные когти на руках, и неестественные чёрные глаза, без зрачков, не отражающие свет костра. Что-то внутри неё советовало бежать как можно дальше, прятаться где угодно, хотя бы и рыть убежище в снегу.

Но тепло уже тронуло озябшие пальцы, уколы снежинок внезапно перестали быть такими уж невыносимыми, и аппетитные запахи, исходящие от стоящей на земле треноги с котлом на ней, достигли носа Ольги.

Голод, холод и страх победили здравомыслие. Ольга сделала последний шаг, встала, подбоченившись, прямо перед котлом, и громко спросила:

— Можно погреться у вашего костра? А поесть? У меня, к сожалению, нет с собой ничего такого, что могло бы быть здесь полезным. Но, если надо, я готова… — Ольге внезапно показалось, что оба неведомых создания смотрят на неё то ли с брезгливостью, то ли с жалостью, и слова застряли у неё в горле. Но, собравшись, Ольга всё-таки закончила мысль, —… готова, ну, сделать вам хорошо так, как вам нравится.

— Эй, Левый, чего девка от нас хочет?

Хозяева костра не удостоили Ольгу даже взглядом, переглядываясь исключительно между собой.

— Погреться да поесть. Взамен естество своё предлагает. Нужно оно тебе, Левый?

Ольга с ужасом переводила взгляд с одного создания на другое. Насколько она могла видеть, они были абсолютно одинаковы: от обломанного кончика когтя на левой руке до клока серо-чёрного меха, торчащего на лбу. Говорили они тоже одинаково: странными шуршащими голосами, похожими на шорох перепрелой листвы. И это одинаковое имя… Куда же она, чёрт подери, попала?

— Не нужно, Левый. Ты, девка, иди, садись поближе к котлу, да ешь вволю. Садиться можешь прямо на снег, тут не замёрзнешь.

Тот Левый, что сидел справа, лениво махнул лапой-рукой. Ольга так и не поняла, было это приглашением или завуалированным унижением, но послушно села, куда сказали, мысленно порадовавшись тому, что длина плаща позволяет не намочить джинсы.

Здесь и вправду было тепло. Жар, идущий от костра, поначалу даже показался невыносимым, опаляющим и странно-резким, жалящим подчас не хуже снега. Но измученная девушка решила, что ей, притерпевшейся уже к невыносимому холоду, тепло всего лишь кажется непривычным.

Сняв крышку с котелка, Ольга чуть не захлебнулась слюной: ароматы кипящего бульона, тушёной баранины и, почему-то, яблок — обрушились на изголодавшийся разум, словно лавина. Девушка схватилась за половник, прицепленный к ободу котелка, зачерпнула изрядную порцию варева, заозиралась по сторонам: где же тарелка или что-то похожее?

— Чего ищешь, гостья? Али не голодна уже? — Левый Левый наклонился вперёд, заглядывая в котелок, и Ольга невольно вздрогнула, в очередной раз глядя, как в глазах хозяина не отражается пламя костра.

— Тарелку бы. И ложку. — Ольга очень постаралась сказать это так, чтобы хозяева костра не сочли её слова наглостью или требованием, и ни в коем случае не передумали угощать её.

— А нету. Так ешь. Да не бойся ты, половником только в котле мешали, никто из нас не ел с него. — Правый Левый устроился поудобнее, не отводя пристального взгляда от Ольгиных пальцев, крепко сжатых на желтоватой рукояти половника.

— Не бойся, не отравишься. — Левый Левый повторил позу правого. — Причастись нашей стряпни, девка.

Под пристальными, немигающими взглядами Левых Ольга поднесла половник ко рту. И на мгновение усомнилась в том, стоит ли это есть, разглядев злое торжество одновременно мелькнувшее в четырёх чёрных глазах.

— Ну же, быстрее.

— Остынет.

Ольга так и не поняла, который из Левых что сказал. Но, увидев, как подёргивается льдом поверхность варева в чаше половника, отбросила все сомнения, и жадно проглотила и бульон и несколько кусков тушёного мяса, и несколько удивительно хрустких яблочных кусочков. Рагу было восхитительным, его не портило даже полное отсутствие соли, лука, чеснока и прочих специй, которыми обычно приправляют еду.

Не медля ни минуты, Ольга потянулась за следующей порцией. Но быстро поняла, что голод пропал, а вместе с ним — и усталость, и жажда, и даже боль в особо замёрзших частях тела. Она чувствовала себя такой свежей и полной сил, какой не была уже давно, пожалуй, с тех самых пор, когда шустрой одиннадцатиклассницей сбегала с последних уроков в кино с подружками.

Ольга повесила половник на обод котелка, прикрыла крышку, и обернулась к Левым, желая от всего сердца поблагодарить хозяев за еду и тепло. Но Левые не дали ей даже раскрыть рот. Левый из них, наклонившись ещё вперёд , теперь впился в неё взглядом своих страшных чёрных глаз.

— А ты откуда взялась-то, девка? Куда путь держишь?

Ольга хотела было сказать, что не помнит о себе практически ничего, кроме, разве что, самых последних минут в нормальном мире. Но внезапно поняла, что это не так. Перед её мысленным взором послушно пронеслись годы обычной неплохой жизни с родителями, учёба на ландшафтного дизайнера, работа на средней должности в средней же фирме, подруги и сменяющие один другого кавалеры, малая часть которых задерживалась дольше, чем на один-два месяца.

— Я… — она замялась, неуверенная, надо ли рассказывать о себе всё, или ограничиться коротким «родился – женился». И решила для начала ответить на второй вопрос, благо, никаких затруднений это не вызывало.

— А я не знаю. Шла по парку, осенью, днём, никого не трогала. Потом мимо что-то пробежало, в кусты спряталось и позвало меня оттуда. Я как-то и оказалась здесь, в зиме и в сумерках. — Ольга постаралась сделать самое лучшее своё умоляющее лицо и, приняв позу застенчивой пятиклашки, с надеждой спросила. — А вы знаете, как мне домой вернуться?

— Знаем. Да только задаром мы лишь кормим, за путь потрудиться придётся. — Правый Левый подмигнул ей, и Ольга внезапно поняла, что его глаза уж и не кажутся такими страшными.

— Так мне вам и заплатить нечем: телефон не включается, помада и сигареты вам без надобности, наверное. Или всё-таки… — Ольга потянулась к полам плаща, но правый Левый махнул рукой, и девушка отдёрнула руку, почувствовав жгучую боль и увидев, как на пальцах появляются и заполняются кровью тонкие-претонкие порезы.

— Сказано же: потрудиться. Перси твои и зад нам без надобности, да и трудом это не назвать, уж извини. — Левый слизнул с когтей кровь, ухмыльнулся. — Выполнишь одно задание — покажем дорогу домой. Не выполнишь — пеняй на себя, навек тут останешься.

— За что?! — Баюкая страшно саднящие пальцы, Ольга обиженно посмотрела на Левого. — Я ведь ничего плохого не сделала!

— А так. Захотелось. — Теперь уже левый Левый взмахнул рукой, и страшные когти прочертили воздух прямо перед лицом девушки, чудом лишь слегка задев кончик носа. — Черти вон говорят, что так только с людьми и надо, не понимают по-другому.

— Но вы ведь не черти! — Ольга отступила на шаг — перепуганная, ничего не понимающая, разрывающаяся между желанием бросить бежать и надеждой выполнить задание и узнать путь домой.

— Мы-то? Конечно нет, разве ж можем мы быть чертями? — Оба Левых одинаково мерзко ухмыльнулись. — Ну что, девка, задание выполнять будешь, али тут, с нами, останешься?

— Буду.

— Ну и хорошо. Иди во-он туда. — Правый Левый махнул рукой куда-то за свою спину. — Заблудиться не бойся, там знаки будут. Как придёшь — на свадьбу попадёшь. Приготовишь им одно блюдо, какое скажут, и всё, можешь к нам возвращаться. А мы тебя уж к живым перенесём.

После демонстрации скорости и остроты когтей Ольга ожидала трудного, опасного, наконец, унизительного задания, но никак не требования прийти на свадьбу и приготовить там какое-то блюдо. Пугающие Левые, заимевшие над ней власть, врали, не могли не врать, но прямо обвинить их Ольга не рискнула. Спросила только, тихо и покорно:

— Так просто?

Левые не стали утруждаться себя ответами: одновременно кивнули головами, отвернулись от девушки и принялись играть в гляделки между собой.

Снег по-прежнему жалил. Но теперь Ольге стало казаться, что жалит он её не просто так — подгоняет, заставляет быстрее и шире шагать по указанной Левым дороге. Впереди по-прежнему виднелся только снежный саван, и Ольга готовилась к долгому и мучительному пути, но только она достаточно отошла от костра, и странный мир вновь преподнёс сюрприз.

Метель налетела откуда-то сзади. Взвихрила снег вокруг Ольги, бросила оземь саму девушку, расхохоталась и запричитала над ней мириадом визгливых голосов, и опала, будто и не было. Вокруг зазвучали смех и голоса — непонятные, но вполне реальные, потянуло незнакомым сладковатым запахом. Не успела Ольга подняться хотя бы на четвереньки, как её схватили за шиворот, сильно дёрнули вверх и поставили на ноги.

Невесть как метель принесла с собой целый обоз: яркие шатры, костры и телеги, запряжённые лоснящимися рыжими конями с растрёпанными гривами. Между телег стояли столы, застеленные огненно-красными коврами, заставленные кубками и широкими золотыми блюдами. Сидящих за столами Ольга почему-то не видела, только слышала непрекращающиеся разговоры.

— Хлипкая, но подойдёшь. Вали вон в тот шатёр, похлёбку варить. Из чего варить — на столе сложено, да даже не думай обмануть и недоложить чего. Как закипит — приду, проверю.

Собеседника видно тоже не было, хоть его рука и лежала ужасающе осязаемой ношей на плечах Ольги. Всё это было не очень-то похоже на свадьбу, и девушка решила спросить, точно ли она попала в то место, где её ждали.

Не успела Ольга открыть рот, как длинные пальцы, по-прежнему невидимые, но оканчивающиеся материально-острыми когтями, сжались на её шее. И то же бесстрастный голос повторил:

— Иди в шатёр. Вари похлёбку.

Ольга пошла, вздрагивая от каждого до конца не понятного выкрика, обходя по широкой дуге недобро косящихся на неё лошадей. Чем ближе она подходила к шатру, тем сильнее становился сладковатый запах, одновременно отталкивающий и притягательный. Перед самым порогом Ольга замерла в растерянности: тяжёлый алый полог вдруг показался ей языком, жадно облизывающим оскаленный рот, и всё внутри взбунтовалось, требуя бежать, куда глаза глядят. Но ощущение когтистых пальцев, стиснувших шею, было ещё слишком свежо, и Ольга, зажмурившись, перешагнула через резную деревянную плашку, отделяющую шатёр о остального мира.

У дальней от входа стены горел ослепляющий огонь, непонятно чем питающийся, и непонятно как не поджигающий ткань. Над огнём на высокой треноге висел громадный котёл, испачканный по краям чем-то бурым. А на столе в центре шатра лежал расчленённый труп в окружении болезненно-красных яблок.

Ольга сглотнула. Мертвецов она не боялась никогда, но как возможно сварить похлёбку из человеческого тела и яблок? Пока она стояла, не в силах ни на что решиться, голова повернулась набок, и Ольга в ужасе отшатнулась: перед смертью этот человек явно пережил кошмарные истязания. Пока она стояла, одеревенев, голова с трудом приоткрыла лишь частично сохранившиеся губы и прошептала:

— Похорони. Докопайся до земли, похорони и спасёмся. Иначе — вечность.

От полога до стола Ольга шла чуть ли не дольше, чем сквозь обоз. В каждой тени чудились хохочущие рожи, в каждом звуке — причитания метели, в каждом движении волос или ворота плаща — сжимающие горло пальцы невидимки. Голова молчала и больше не шевелилась, только глядела на Ольгу карим глазом, да окровавленной глазницей, полной жуткого буро-белёсого месива.

— Кто ты? Что здесь происходит? Как я должна докопаться до земли?

Голова дёрнулась, прошептала ещё тише:

— Похорони. Докопайся до земли, похорони и спасёмся. Иначе — вечность.

Ольга повторила вопрос, но и в третий раз услышала еле слышный шёпот, умоляющий похоронить тело и угрожающий вечностью. Снаружи, прямо за стенкой шатра, знакомый голос прорычал что-то вроде: «Пошевеливайся», и Ольга решилась. Полой плаща брезгливо взялась за расплющенное ухо, подскочила к котлу и бросила голову в стоячую воду, надеясь, что её не вытошнит прямо в котёл. Следом полетели яблоки, руки с изуродованными пальцами, выпотрошенное тело и искромсанные ноги. Как только последняя нога беззвучно погрузилась в порозовевшую воду, на улице что-то громыхнуло, и жуткий голос заорал:

— Свершилось!

Ольга почувствовала, как неведомая сила волочёт её прочь из шатра и тянет вверх, в объятия метели, почему-то оказавшиеся близкими и родными, дарящими одновременно жгучую боль и исступлённую радость. Она мчалась куда-то вместе со снежинками, и белое становилось розовым и алым, хлестала кровь из рассечённых вен и изодранной кожи, и выли, выли внизу черти, бесы и колдуны, упивающиеся кровавым дождём.

А потом всё закончилось: изломанное тело грузно упало на широкий стол, поверх соткался шатёр из тяжёлой алой парчи и зажёгся у одной из его стенок лоскут адского пламени. Ольга с отчаянием поняла, что её тело теперь разделено на мелкие части, как у того бедолаги, которого она так легко отправила в дьявольское варево, а у стола дрожит и переминается с ноги на ногу симпатичная женщина средних лет с красивым округлым лицом.

Всё, на что хватило оставшихся у Ольги сил, это повернуть голову набок и прошептать:

— Похорони. Докопайся до земли, похорони и спасёмся. Иначе — вечность.

P.S. Если вы не настолько любите мифологию, как люблю её я, но подозреваете, что в тексте полно символов, небольшое пояснение.

Во-первых, я везде говорю именно о русской мифологии, а не о славянской, ибо славянская (в моём понимании) представляет собой до-христианский пласт, в котором не может быть отчётливо чертеобразных Левых, сакральных яблок и т.д. Русская же, вобрав в себя славянскую, гармонично соединила её с православием, породив нечто новое и весьма интересное. Оговорюсь: возможно, моя позиция не идеальна сточки зрения культорологии, но лично мне упорно претит называть мифологию, учитывающую чертей и ад, славянской. И наоборот.

Левые названы Левыми потому, что в русской мифологии (демонологии) левая сторона прочно связана со злыми силами, нечистью, и т.д. Состав их варева, фактически, являющегося анти-причастием, подобран не случайно: именно ягнёнка обычно считают жертвой Авеля, агнец же является в христианстве одним из символов непорочности; соль, специи, лук и чеснок - известные атрибуты борьбы против злых сил; яблоко - плод грехопадения.

Метель, согласно сведениям из русского демонологического словаря, производят черти, чтобы сбить с дороги путников. В метель же они справляют свадьбы или похороны, вой метели - заплачки нечистой силы.