Белое платье

Тишину в спальне разорвал мощный удар грома. Кравцов вздрогнул и открыл глаза. В комнате царил предрассветный полумрак, серый и безжизненный. Воздух был густым и тяжелым. Он инстинктивно потянулся рукой к краю кровати, туда, где всегда спала Лиза, где от подушки пахло ее шампунем — сладковатым ароматом персика. Но простыня была холодной и гладкой, будто никто ее не касался всю ночь.

Тревога, острая и колючая, кольнула его под сердце. Он сел, протирая ладонью лицо, сметая остатки сна.

— Лиза? — тихо позвал он. Ответа не было.

Из гостиной, сквозь приоткрытую дверь, донесся едва уловимый, знакомый до боли шелест. Шелк? Звук, который он ждал целый год.

Он встал, и босые ноги погрузились в мягкий ворс ковра. Подойдя к двери, он замер на пороге, и сердце его сжалось от приступа такой нежности, что стало трудно дышать.

Лиза стояла перед большим зеркалом в гостиной, залитая бледным светом непроснувшегося утра. На ней было то самое свадебное платье. Белое, как первый снег, кружевное, с тонкими бретельками, которые так хрупко смотрелись на ее загорелых плечах. Она выбрала его месяц назад, и завтра, завтра должен был быть их день. Их свадьба.

— Репетируешь завтрашний выход? — голос его сорвался на шепот, и он улыбнулся, чувствуя, как по щекам сами собой катятся слезы счастья.

Она обернулась, и в глазах ее светилась та самая, особенная, только ее улыбка. «Просто решила еще раз проверить, все ли в порядке...» — сказала она, и снова повернулась к зеркалу, поправляя складки на талии.

И вдруг ее лицо исказилось. Улыбка исчезла, сменившись недоумением, а затем — животным страхом.

— Что-то не так, солнышко? — Кравцов шагнул к ней, протягивая руку.

Лиза медленно, будто в замедленной съемке, подняла ладонь. На кончиках ее тонких пальцев алели капли крови, яркие и зловещие на фоне безупречной белизны платья.

— Димуля... — ее голос дрогнул, стал тонким, как паутинка. — Откуда это?

Он замер, леденящее недоумение сковало его. Взгляд скользнул вниз, на подол платья, там, где ткань собиралась в мягкие, струящиеся складки. И он увидел: сквозь белизну проступали алые пятна, маленькие, как ягоды рябины.

— Это... наверное, зацепилась где-то... поцарапалась, — заторопился он, сам не веря своим словам. — Тебе не больно?

— Нет, — она провела пальцем по одному из пятен и с ужасом посмотрела на пятно на коже. — Оно... оно свежее.

Кравцов почувствовал, как у него похолодели руки, а в висках застучало. Комната вдруг потеряла свои очертания, поплыла.

— Лиза, все в порядке, успокойся, я сейчас...

— Нет, не в порядке! — она резко отстранилась от него, глаза ее стали огромными, почти черными от ужаса. — Я не понимаю... Кто ты?

Она, не сводя с него взгляда, потянулась к телефону на тумбе. Ее пальцы дрожали.

— Кому ты звонишь? — голос его был чужим.

— Тебе.

— Но я же здесь! — воскликнул он, чувствуя, как почва уходит из-под ног.

— Нет, — ее шепот был полон отчаяния. — Это не ты! Кто ты? Что ты здесь делаешь?! Я звоню Диме! На работу!

Он мог только смотреть, как она судорожно набирает номер, кусая губы до крови. В трубке зазвучали длинные, разрывающие душу гудки. Каждый из них был ударом молота по его сознанию.

И вдруг — щелчок. Тишина. А потом — голос. Его собственный голос, но усталый, прожитый, пропитанный болью.

— Алло?

— Дима... — Лиза сжала телефон так, что костяшки ее пальцев побелели. — Дима, я... на моем платье кровь!

Пауза в трубке показалась вечностью. Было слышно лишь тяжелое, прерывистое дыхание.

— Лиза, — сказал голос, и в нем слышалась бездна страдания. — Это твоя кровь.

Она медленно опустила руку с телефоном, не в силах оторвать взгляд от человека, стоящего перед ней. Ее глаза искали в его чертах хоть что-то знакомое, родное, но находили лишь бледную маску скорби.

— Полтора года назад, — продолжал голос, безжалостный и печальный, — ты попала в аварию. Твоя машина столкнулась с грузовиком на мосту. Ты... ты ехала на встречу со мной.

— Я не... — Лиза медленно покачала головой, отгоняя кошмар. — Я не помню никакой аварии.

Кравцов перед ней молчал. Его лицо было мертвенно-бледным.

— Лиза, — наконец выдохнул он, и это было похоже на предсмертный стон. — Ты умерла тогда.

Мир перевернулся. Комната закружилась, поплыла, словно ее подхватил вихрь.

— Что? — это был уже не вопрос, а последний хриплый выдох души.

— Ты умерла. А все это... — он беспомощно обвел рукой их уютную гостиную, диван, где они смотрели фильмы, книжную полку, заваленную ее романами, — наш дом, наша жизнь... это только у меня в голове. Я... я просто не мог….

Она посмотрела на свое платье. Алое пятно расползалось по белоснежной ткани, как чернильная клякса по чистой странице, уничтожая красоту, стирая будущее.

— Почему... Почему я здесь? — прошептала она, и в ее голосе уже не было страха, только бесконечная, вселенская печаль.

Он обхватил голову руками, сгорбился, будто от удара, и тихо застонал.

— Потому что я не мог тебя отпустить. Просто не мог...

Она подошла к зеркалу. Ее отражение было размытым, неясным, будто смотрело на нее сквозь толщу воды или слез.

— Значит... меня нет.

Кравцов не ответил. Он стоял, сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони, а по его лицу текли беззвучные слезы. Он заговорил быстро, торопливо, словно боялся, что она исчезнет, не дослушав:

— В тот день... мы договорились встретиться. Ты хотела, чтобы я посмотрел на платье. Говорил не надо, это не принято, чтобы жених видел невесту в платье до свадьбы... Но ты настаивала. Тебе было так важно, чтобы оно мне понравилось... Я сказал, что работаю дома, подъезжай. И ты поехала... А этот урод... этот грузовик... на мосту... .

Он открыл глаза, но в них была лишь ледяная, выжженная пустота.

— Через три часа я опознавал тебя в морге. И ничего страшнее в моей жизни не было. И, скорее всего, уже не будет. Я ненавижу себя за то, что не поехал к тебе сам. Ты не можешь себе представить, как я себя ненавижу... .

Он плакал, как ребёнок — безутешно и горько.

И тут она изменилась. Испуг и смятение ушли из ее глаз, уступив место тихой нежности. Она медленно подошла к нему, и шаги ее были невесомыми, словно она и вправду была лишь тенью, сотканной из его горя.

— Теперь я все поняла, — сказала она тихо. — Ничего страшного, мой хороший. Пусть будет так.

Она прижала ладонь к его щеке и прошептала.

— Ты не переживай. Мне не больно сейчас.

Он почувствовал не физическое прикосновение, а легкое, едва уловимое тепло, словно луч солнца скользнул по его коже сквозь облака.

— Прощай. Я люблю тебя.

Он зажмурился изо всех сил, чувствуя, как все внутри него сжимается в тугой, болезненный комок. Он боялся дышать, боялся пошевелиться, пытаясь удержать этот миг, этот последний образ.

А когда открыл глаза — в комнате никого не было. Было тихо. Только за окном затихал дождь.

На полу, у его ног, лежало белое свадебное платье. Совершенно чистое, будто только что из ателье. Ни единого пятнышка.

***

На следующий день Кравцов вышел из дома. Впервые за три года он пошел не на работу, а туда, где давно должен был пойти. На кладбище.

Он стоял перед холодным камнем, на котором было высечено ее имя, и сжимал в кармане маленькую бархатную коробочку. В ней лежало обручальное кольцо — то самое, которое он купил для нее, с небольшим изумрудом, цвета ее глаз.

— Прости меня, — прошептал он, и слова затерялись в шелесте мокрых листьев. — Научи меня жить без тебя.

Дождь давно кончился. Тучи рассеялись, и сквозь разрывы в серой пелене пробились первые лучи солнца. Они упали на мокрую землю, на гранит памятника, на его опущенные плечи.

Кравцов сделал глубокий, прерывистый вдох, в котором смешалась боль и первый глоток свободы от безумия. Он повернулся и медленно пошел к выходу, оставляя за спиной свое горе и унося с собой ее любовь.

От автора