Белоснежный холст

Аркадий Викторович был именитым художником. По крайне мере, в глубине души он продолжал им оставаться. Однажды его картины украшали стены скромной галереи небольшого городка «Давнолиместо», и это «однажды» жгло ему душу, как кислота. Теперь же его мастерская тонула в десятках испорченных холстов, а счет выброшенным тюбикам краски шел на сотни. Вдохновение, эта капризная муза, покинула его, оставив наедине с пустотой внутри и яростным желанием создать шедевр, который вернет ему все.

В одно пасмурное утро, не в силах больше выносить давящие стены, Аркадий в ярости собрал все свои художественные принадлежности, сел в машину и уехал, куда глядят глаза.

За окном мелькал осенний лес. Среди бесконечных хвойных массивов, изредка попадались островки лиственного леса — золотистые березы и багряные осины пылали на фоне темно-зеленой чащи.

Внезапно, почти на интуитивном порыве, художник свернул с асфальта на грязную проселочную дорогу. Машину било и бросало на кочках, но Аркадий, стиснув зубы, лишь прибавил газу. Он искал ту самую, единственную точку, где мир складывается в идеальную композицию.

Спустя несколько часов Аркадий Викторович нашел ее. Заброшенный двухэтажный дом, одиноко стоявший на отшибе деревни с говорящим названием «Вот'Тут».

— Идеально! — выдохнул он, замирая у обочины.

Дом был сложен из почерневшего от времени и влаги дерева. Часть второго этажа провалилась под грузом собственной же крыши. Уцелевшая красная черепица осыпалась, как проказа. Все окна были выбиты, и темные проемы смотрели на мир, словно глазницы черепа. Бордовая дверь, державшаяся на одной последней петле, стояла полуоткрытой, словно манила внутрь. Постройка утопала в зарослях чертополоха и крапивы, а у самого крыльца, словно стражи, росли две старые рябины, осыпанные алыми ягодами, как брызги крови на фоне почерневшего дерева.

Контраст упадка и осенней красоты оказался на удивление завораживающим. Слишком прекрасным, чтобы быть правдой.

Не теряя ни секунды, Аркадий вытащил мольберт, холст, ящик с красками и принялся за работу, пока муза не ускользнула.

Он писал с одержимостью, яростно смешивая оттенки, стремясь запечатлеть каждый тревожный изгиб этого места. Когда последний мазок был положен, мужчина отошел назад, чтобы оценить результат. Холст выглядел безупречным. Масляные краски идеально передавали каждый угол, каждую тень. Тютелька в тютельку. Но его взгляд зацепился за одно окно на втором этаже. Там виднелось пятно. Непонятный, лишний мазок темной краски, которого он не помнил.

— Все испорчено... — прошипел художник и с силой швырнул картину в сторону.

Он установил новый холст и принялся писать ту же самую композицию, с тем же исступлением. И снова — странный мазок. На этот раз не только на втором, но и на первом этаже. Более четкий. Их стало больше? Как?

С криком ярости Аркадий Викторович отбросил и этот холст, взял следующий. Закончил, отступил и схватился за голову.

— Да какого хрена!

Темных мазков стало еще больше. Они были не только в окнах, но и между деревьев, словно скрывающиеся фигуры. А на обвалившемся краю крыши, откуда ни возьмись, сидела серая кошка. Она смотрела на него прямо, и ее ледяные голубые глаза, казалось, видели его насквозь.

Художник вскипел и с силой пнул мольберт.

Он успокаивал себя, что это всего лишь игра воображения, и снова брался за кисть. Очередной холст, еще один — и снова брак. Каждый был лишь хуже предыдущего. Силуэты на картинах множились, становились четче, обретая уродливо-человеческие очертания. И у всех появлялись глаза. Бледные, крохотные точки света, которые, казалось, впивались в его душу, следили за каждым движением.

Но самое ужасное было то, что с очередной новой картиной эти фигуры... приближались.

С трясущимися руками, залитый холодным потом, художник вставил в мольберт последний чистый холст, не в силах остановиться. Он рисовал, зажмуриваясь, бормоча бессвязные слова, пытаясь изгнать призраков, рождавшихся под его же кистью. Финальный мазок... и мужчина отпрянул.

Тишина.

— Идеально... — с восхищением прошептал Аркадий Викторович, глядя на картину.

На холсте не было ни единого лишнего пятна. Только прекрасный, меланхоличный осенний пейзаж с заброшенным домом в центре.

Художник не хотел замечать, что сам он стоял посреди бескрайнего, белоснежного холста.