Белые храмы

1

Это случилось под вечер, когда раскаленный песок пустыни окрасился в багрянец от света красного диска Солнца, нависшего над самым горизонтом. Внезапный порыв горячего ветра вдруг поднял целую тучу песка и обрушил ее на покосившиеся крыши хижин деревеньки, притаившейся в кольце гигантских барханов, и именно тогда Нармер увидел маленькую темную фигурку, озаренную солнечным светом, на гребне одной из самых высоких дюн.

Разумеется, вначале он подумал, что это всего лишь мираж, один из тех, что часто бывают в Великой пустыне. Поэтому он только прикрыл глаза и утомленно облокотился на хлипкую ограду, сплетенную из чахлого кустарника. Однако, когда спустя несколько мгновений он вновь бросил взгляд в ту же сторону, оказалось, что видение и не думало исчезать. Напротив, маленькая фигурка упрямо ползла по песчаному склону вниз, по направлению к деревне.

Когда солнечная ладья окончательно погрузилась в волны Вселенского океана, и ночная тьма спустилась на уставшую землю, Нармер уже достиг подножия огромной песчаной гряды и с изумлением смотрел на лежащего без сознания у его ног изможденного человека, почти голого. Весь его облик был удивителен. Кожа его, даже обожженная безжалостными лучами божественного светила, была намного белее, чем кожа всех жителей деревни. Черты лица были тонкими и изящными, и, хотя и имел он густую бороду, выглядел все же молодо. На незнакомце была накидка из лохмотьев, выцветших и изорванных.

Но самое удивительное заключалось в том, что он пришел из пустыни, тогда как всем жителям деревни издревле было известно, что там, за кольцом высоких барханов, нет ничего, кроме смерти и бескрайних песков.

Некоторое время Нармер раздумывал над тем, не стоит ли оставить чужака здесь и уйти, дабы не навлечь беду на все племя. Однако в этот момент незнакомец вдруг простонал и произнес несколько слов, которые, впрочем, были непонятны. Затем он открыл глаза, и Нармер вздрогнул: они были прекрасного небесно-голубого цвета, невиданного им ранее. Помимо этих странных глаз что-то во взгляде путника словно бы притягивало, вызывало доверие. Незнакомец попытался приподняться, но лишь истратил последние силы и со стоном рухнул на землю, вновь потеряв сознание.

Минуту спустя Нармер уже бережно нес пришельца из пустыни на руках по направлению к своей лачуге, а еще через минуту его сестра Хатшепсут уже перевязывала ожоги незнакомца, в то время как сам Нармер смачивал его высохшие губы тканью, пропитанной водой.

Так они впервые увидели Менеса.

2

Нармер наклонился и, отдернув тряпичную занавеску, вошел в хижину колдуньи. Здесь, как всегда, царил полумрак, приятно пахло травами. Хозяйка хижины, сидевшая у очага, следила за кипящим в глиняном котелке отваром. Услышав шаги, она подняла голову и пристально посмотрела на вошедшего. Нармер невольно залюбовался ей. Ее мать умерла раньше срока, поэтому новая колдунья была еще совсем молода.

Отблески пламени отбрасывали на ее лицо причудливые тени. Длинные, густые черные волосы спадали ей на грудь, а бедра прикрывала лишь короткая повязка из льняной ткани.

Девушка встала и, коротко кивнув, направилась в угол хижины, а он послушно пошел вслед за ней. Вместе они подошли к каменному идолу, воздвигнутому в незапамятные времена, задолго до того, как вокруг него была построена деревня. Идол представлял собой грубо отесанный кусок темного песчаника в полтора человеческих роста. Неведомый резчик придал куску камня форму отвратительного существа — человека с головой шакала. Оскаленная пасть идола, усеянная множеством острых зубов, вызывала оторопь даже у привыкших к ее виду жителей деревни.

У подножия статуи был расположен низкий, приземистый алтарь из такого же камня. Он был отполирован до блеска, и на нем то тут, то там виднелись в полумраке засохшие бурые пятна.

Колдунья взяла лежавший на алтаре медный нож, остро вспыхнувший в свете догорающих углей очага и, повелительно взглянув на Нармера, протянула руку. Тот нехотя подчинился и вложил в нее свою ладонь. Девушка склонилась над алтарем, бормоча заклинания и раскачиваясь, словно в трансе, и вдруг, гортанно вскрикнув, сделала на мужской руке длинный надрез, кровь из которого хлынула на алтарь. В этот момент угли в костре вспыхнули особенно ярко.

Нармер поморщился. Он ненавидел ритуал кровавой жертвы — слишком часто люди после него впадали в беспамятство и лихорадку, а то и вовсе умирали, особенно дети. Но он также прекрасно понимал, что выбора у них не было.

В древние, ныне почти забытые времена его народ при помощи первой колдуньи заключил договор с Демоном пустыни, и тот расчистил кусок земли от песка и провел ближе к поверхности подземные воды. Так получился оазис, в котором была построена их деревня; оазис, который позволял им поддерживать хоть и скудную, но все же жизнь.

В пустыне же вокруг царила лишь смерть, и об этом здесь знал каждый ребенок. И все-таки месяц назад нашелся человек, пришедший оттуда, с другой стороны бескрайних песков и величественных барханов…

Пока Нармер предавался воспоминаниям, колдунья быстро и сноровисто накладывала повязку поверх пореза.

Затягивая последний узел, она, не поднимая глаз, промолвила:

— Я слышала, пришелец из пустыни уже почти поправился?

Нармер вздрогнул: вопрос застал его врасплох.

Осторожно подбирая слова, он ответил:

— Да, хотя и нельзя сказать, что он совсем окреп. Ему все еще нужен покой.

Колдунья кивнула. Закончив с повязкой, она подняла голову, и в темноте хижины блеснули ее глаза.

— Ты учишь его нашему языку?

— Конечно. Однако пока мы несильно продвинулись. Он говорит, что его зовут Менес, но это все, что мне удалось узнать.

— Менес… — колдунья произнесла это имя почти шепотом, прикрыв глаза, словно призывая эхо давно угасших воспоминаний. — Ты должен привести его ко мне. Раз уж он теперь живет среди нас, то его кровь должна принадлежать Демону пустыни, и он обязан принести часть ее в дар — в награду за гостеприимство.

И вновь Нармер вздрогнул, на этот раз от кольнувшего нехорошего предчувствия.

Стараясь говорить спокойно, он возразил:

— Я боюсь, что он еще слишком слаб. К чему спешить? Он еще успеет принять участие в кровавой жертве — не сегодня, так в следующем году. Разве будет лучше, если он погибнет?

Выпрямившись, девушка скрестила руки на груди и смерила своего собеседника пристальным взглядом с головы до ног. На полных, резко очерченных губах ее появилась легкая саркастическая ухмылка.

— Ты приведешь его ко мне, Нармер. И ты сделаешь это сегодня. Сейчас же.

Голос ее был мягким и даже почти ласковым, но Нармера пробрала крупная дрожь, словно бы вдруг повеяло необычайным холодом. Не говоря больше ни слова, он почтительно поклонился и вышел из хижины, аккуратно задернув за собой занавеску. Колдунья смотрела ему вслед, задумчиво и чуть насмешливо прищурив свои темные глаза.

— Как знать, может, для тебя было бы лучше, если бы этот пришелец и впрямь погиб, — прошептала она, когда Нармер уже не мог ее слышать. — Если он тот, о ком я думаю, то, возможно, это было бы лучше для всех нас. Как знать, как знать…

Спустя полчаса от жилища Нармера к хижине колдуньи направилась целая процессия. Сам Нармер и его сестра вели под руки улыбающегося Менеса, с трудом переставляющего ноги и с непониманием озирающегося вокруг. Их сопровождали жители деревни. Они смотрели на пришельца из пустыни с сочувствием, словно никто из них не верил, что он сможет пережить предстоящее кровопускание.

Колдунья уже ждала, стоя у входа, и старинный нож в ее руках тускло и кровожадно блестел. Дождавшись, когда светлокожего Менеса подведут к ней поближе, она с жесткой улыбкой шагнула к нему, но вдруг отшатнулась, поймав взгляд его ясных голубых глаз. Улыбка застыла на лице девушки, а кожа стала серой от волнения.

Опустив взгляд, она попятилась, промолвив, словно в забытьи:

— Нет, нет, в его жилах течет огонь… Огонь! Он сожжет меня… Он обратит меня в пепел… Огонь…

И, внезапно вскрикнув, поспешно скрылась внутри хижины.

Не веря до конца в произошедшее, жители деревни переглядывались друг с другом. Где-то в глубине толпы раздался смех. Старики стояли, нахмурившись. Они помнили, что каждая колдунья способна видеть то, что сокрыто от остальных, и обладает даром предвидения в большей или меньшей степени. «Не собственную ли смерть увидела она в небесно-голубых глазах пришельца?» — спрашивали себя самые проницательные и мудрые. Но в конечном счете никто из них не сочувствовал жрице Демона пустыни.

…Удивленные люди постепенно расходились по домам, причем каждый испытывал чувство сродни радости и облегчению.

С этого дня странная власть, которой обладала колдунья над душами жителей деревни, стала уменьшаться, а затем и вовсе сошла на нет.

Впрочем, это было лишь началом удивительных событий.

3

Над бескрайней пустыней разверзлись величественные небеса, наполнив все вокруг громом бушующей стихии и пронзительными вспышками молний. Резкие порывы ветра срывали куски крыш, сплетенных из тростника и старательно обмазанных глиной. Сильный ливень залил все вокруг, и небольшое озеро посреди оазиса, питаемое подземными водами, вспенилось и вышло из берегов.

Дожди и грозы в пустыне были необычайной редкостью, а столь сильных не припоминали на своем веку даже самые древние старцы. Все жители деревни, изумленные и слегка напуганные, встретились внутри хижины собраний, самой большой постройки в деревне. Не было только колдуньи — за последние несколько месяцев, прошедших со дня ее столкновения с пришельцем из пустыни, она стала нелюдимой и замкнутой и часто сторонилась людей.

Посреди хижины располагался очаг, в котором горел яркий огонь. Весело и уютно потрескивали смолистые поленья. Стены хижины, мазанные грязноватого цвета глиной, были разрисованы с помощью красной охры примитивными изображениями людей и животных: змей, скорпионов, шакалов… Свет костра время от времени выхватывал их из темноты.

Ближе всех к очагу на удобных плоских валунах, накрытых тростниковыми циновками, сидело четверо: Менес, Нармер, его сестра Хатшепсут и седой, сгорбленный Аменемопе, самый старый из жителей деревни. Красноватые отблески костра освещали их лица. Все остальные — несколько десятков человек — сидели вокруг, стараясь держаться как можно ближе к огню и как можно дальше от сырых, холодных темных углов и сочащихся влагой стен. С размокшей глиняной крыши капала вода, а дети вздрагивали во время каждого удара грома и испуганно жались к своим матерям.

Аменемопе, степенно погладив свою длинную, окладистую седую бороду, с любопытством посмотрел на Менеса из-под густых бровей и спросил:

— Так, значит, ты пришел не из-за самого края Великой пустыни, как мы полагали?

— Нет, — ответил тот, улыбнувшись. — Я пришел из такого же оазиса, как и ваш, разве что несколько большего в размерах. Оазис этот находится во многих днях пути к востоку. В деревне, где я жил, как и здесь, долгое время люди не верили в то, что за пределами их оазиса есть что-то еще, кроме бесконечных песков. Не верили до тех пор, пока однажды не нашли нас с матерью на границе своих земель, умирающих от голода и жажды. Моя мать никогда и никому не говорила, откуда мы родом. Я же был еще почти младенцем и мало что помню о наших странствиях. Оазис, жители которого спасли нас, стал для меня родиной.

Он говорил все еще с сильным акцентом, часто делал паузы, чтобы подобрать нужное слово, но голос его был приятен и вызывал желание слушать еще и еще.

Оглядев заинтересованные лица людей, ловящих каждое его слово, Менес улыбнулся и продолжил свой рассказ, прерванный вопросом старика. Речь его плавно и тихо струилась в полутьме, приковывая внимание слушателей и отвлекая их от страха перед бушующим неистовством грозы.

— На моей родине поклоняются благодатному Солнцу, так как оно щедро и в равной степени одаривает своей милостью всех людей. Его свет рассеивает мрак ночи и согревает нас. Впрочем, оно может быть и жестоким божеством: в полдень беспощадно раскаляет все вокруг и сжигает посевы своими пылающими лучами. Поэтому наши жрецы иногда приносят детей в жертву Солнцу, чтобы умилостивить его, подобно тому как вы приносите свои кровавые жертвы Демону пустыни. Однажды, когда я был еще совсем мал, они попытались сделать это и со мной, но безуспешно. С тех пор жрецы боялись и ненавидели меня.

Прервавшись, Менес наклонился вперед и, ловко подхватив несколько поленьев, подбросил их в огонь. Пламя на мгновение осело, а затем с новой силой взвилось вверх, на секунду ярко осветив хижину и выхватив из темноты несколько заинтересованных лиц.

— Почему же ваши жрецы не смогли принести тебя в жертву? — тихо спросила Хатшепсут. — Почему они боялись?

— Все дело в моем происхождении. Видишь ли, я родился не таким, как все. Моя кожа была светлее, чем у остальных, а глаза обладали цветом самого Неба. Я никогда не знал своего отца, и моя мать-чужеземка никогда не говорила о нем ни со мной, ни с другими. Но однажды, уже на смертном одре, она в бреду назвала меня сыном самого Солнца, и люди об этом узнали. Самые суеверные поверили в это. Жрецам это не понравилось…

Замолчав, Менес смотрел на огонь широко раскрытыми глазами. Никто не торопил его.

Спустя несколько мгновений он, медленно проговаривая полузнакомые слова чуждого ему языка, продолжил свою историю:

— Я был тогда еще совсем ребенком. Хорошо помню, как после смерти матери меня вели к жертвенному алтарю с возвышающимся над ним золотым диском божественного светила и множеством исходящих от него рук, подобных лучам. Это было утро, и это утро могло бы стать моим последним… Но толпа людей окружила меня, и разгневанные жрецы вынуждены были отступить. Я остался жить, но моему народу счастья это не принесло.

Дождь стучал по крыше. Шумел ветер, где-то вдалеке раздавались раскаты грома. Люди слушали.

— Год от года засухи становились все более жестокими и все меньшими были наши урожаи. Многие стали прислушиваться к голосу тех, кто считал виновным в этом меня. И тогда я понял, что мне придется уйти. Но я не хотел разлучаться со своим народом…

Полыхнула вдруг яркая молния, которая на мгновение высветила через щели в стенах и крыше все внутреннее убранство хижины: грязный земляной пол, висящие на стенах копья с наконечниками из кремня, охапку хвороста, плетеные циновки, разбросанные то тут, то там… Чудовищный, невероятный в своей силе удар грома, последовавший за этим, заставил людей сжаться от страха — всех, кроме Менеса.

Подняв взгляд своих странных небесных глаз, он, улыбнувшись, невозмутимо закончил свою мысль:

— Я не хотел разлучаться со своим народом и нашел выход: предложил людям вместе со мной покинуть оазис и отправиться в Страну белых храмов.

В наступившем после громового раската затишье отчетливо прозвучал любопытный детский голос:

– Что же это за страна, пришелец?

Поднявшись на ноги, Менес оглядел собравшихся. Его лицо было одухотворено.

— Эта страна лежит далеко отсюда, за пределами Великой пустыни. Там никогда не бывает засух, и жизнь там легка и приятна. Никто не испытывает ни голода, ни жажды. Посреди этой страны течет могучая река, в истоках своих белая, а ниже по течению голубая. Два раза в год река разливается, удобряя долину, и почва в долине становится плодородной, на ней вырастают неведомые в пустыне, но прекрасные на вкус фрукты и злаки. Впрочем, местами берега реки становятся холмистыми, там ее со всех сторон обступают джунгли и пальмы клонят к воде свои тяжелые, раскидистые ветви. Под их листьями всегда царит прохладная тень, неподвластная раскаленным полуденным лучам. А что за вид открывается с одного из этих холмов под утро, когда густой туман поднимается от Великой реки все выше и выше, пока наконец не рассеивается в нежном розоватом свете восходящего Солнца!

Там, в долине, резвятся стада грациозных антилоп и могучих диких быков, и грозные львы ходят там на водопой вместе с кроткими сернами, а в глубине холодных, сумрачных джунглей воздвигнуты величественные храмы, сделанные из чистейшего белого мрамора, заброшенные, обвитые лианами, но все еще прекрасные. О, сколько столетий стоят они там, покинутые своими таинственными создателями! Ведь народ, что построил их, давным-давно уже исчез без следа, и славная страна эта только и ждет, чтобы новые люди пришли и заселили ее, и жили в ней счастливо, вновь воздавая в забытых храмах хвалу неведомым древним богам, что привели их в этот благословенный край!

Менес улыбался. Его улыбка была кроткой, радостной и одновременно печальной. Так, с проступающей тихой грустью, улыбаются старики, вспоминая пору своей молодости.

— Я помню, как однажды еще маленьким ребенком видел эту страну, и с тех пор она часто являлась ко мне в счастливых видениях. Я хотел бы увидеть ее снова. Поэтому я покинул свою деревню, не дожидаясь, пока ее жители меня окончательно возненавидят. Но, как это ни печально, ушел я один. Никто из моего народа не поверил в существование Великой реки и долины, таинственных джунглей со старинными и великолепными храмами, построенными древним народом задолго до наших дней. Когда я рассказал им все, они назвали меня сумасшедшим, жалким безумцем. Даже те, кого я все еще считал своими друзьями, отвернулись от меня.

…Гроза постепенно уходила прочь, капли по крыше стучали все реже. Природа успокаивалась, но никто из людей не собирался выходить наружу. Они молчали, и каждый думал о чем-то своем.

Хатшепсут наклонилась вперед и, взяв Менеса за руку, посмотрела ему в лицо своими темными, широко открытыми глазами, полными чувств, ей самой не до конца понятных.

— Я верю тебе, — промолвила она тихо. — Я верю.

В наступившей затем тишине за входной занавеской вдруг отчетливо послышался странный шорох, словно кто-то притаился там, снаружи. При всеобщем молчании Нармер поднялся со своего места и, прихватив с собой копье, вышел из хижины.

Первым, что бросилось ему в глаза, были маленькие следы босых ног на размокшей земле у входа. Оглянувшись затем, он заметил одинокую девичью фигурку, удаляющуюся прочь, но все еще смутно различимую сквозь плотную пелену вновь усилившегося дождя.

4

Прошло несколько месяцев. Сильнейший на памяти стариков ливень сменился сильнейшей засухой, словно пустыня излила из своих небес всю воду, что имелась у нее в запасе. Пересохло озеро в центре оазиса, и жители его вынуждены были копать все более глубокие колодцы, чтобы получить хоть немного мутной, отдающей горечью воды. Сгорели посевы, и над деревней нависла угроза голода.

Поначалу нашлись те, кто утверждал, что начало беде положил отход от давней традиции почитания Демона пустыни и принесения ему жертв, который совпал с появлением Менеса, странного чужака с глазами цвета неба, однако все громче и громче звучали голоса тех, кто желал взять в собственные руки свою судьбу, и все чаще и чаще в их речах проскальзывали слова о Стране белых храмов. Поначалу о ней перешептывались по углам, затем говорили с усмешкой, но настал момент, когда голод и жажда заставили людей всерьез заговорить о деле, ранее немыслимом: о том, чтобы покинуть землю предков и отправиться в эту неведомую, но прекрасную страну.

Однажды под вечер Нармер спросил Менеса:

— Скажи мне, друг, если бы мы попросили тебя провести нас в долину Великой реки, о которой ты рассказывал столько чудес, к тем джунглям и полям, полным дичи, ты бы смог сделать это?

— Полагаю, что смог бы, — отвечал Менес после некоторых раздумий. — Я не знаю точного пути, но мне известно, что идти нужно на север. В своих странствиях я бывал на востоке, юге и западе и нигде не видел ничего, кроме бесконечной пустыни. Значит, Страна белых храмов находится на севере.

Вскоре после этого на всеобщем собрании было решено покинуть оазис и отправиться на поиски места, более пригодного для жизни. Лишь несколько стариков изъявили желание остаться и умереть там, где жили их предки на протяжении бесчисленных поколений.

Некоторые из них по старой памяти предложили спросить совета о предстоящем походе у колдуньи, но посланцы, отправленные к ней, принесли лишь короткий презрительный ответ: «У вас уже есть советчик и мудрец. Слушайте вашего сладкоречивого чужака, а у меня советов больше не просите».

Несколько дней ушло на сборы. Люди собирали немногочисленные пожитки, сухие съедобные коренья, вяленое мясо сусликов и прочих мелких животных, что в изобилии водились в оазисе, запасали воду во флягах из обожженной глины и бурдюках из шкур. Наконец, наступил день отправления. Ранним утром, когда заря лишь слегка светилась на горизонте, жители оазиса, поеживаясь от холода, собрались вместе, увешанные свертками с вещами, закутанные в шкуры или накидки из льняной ткани, сложенной в несколько слоев. Несколько минут они стояли молча, и на лицах многих читалось сожаление. Еще немного, и как знать — возможно, некоторые решили бы остаться на земле, что выкормила и вырастила их.

Но Нармер вышел вперед и, оглядев всех собравшихся, коротко, но твердо произнес:

— В путь.

Люди зашевелились, послышались разговоры, и вскоре несколько десятков человек, выстроившись неровной колонной, медленно пошли вперед — к кольцу барханов, окружающему деревню со всех сторон. Впереди шли Менес, Нармер и Хатшепсут. Солнце на восходе освещало их первыми своими лучами, и в этом свете голубые глаза Менеса словно светились тихим, теплым светом.

Издалека на окраине деревни они увидели маленькую девичью фигурку, прислонившуюся к ветхой ограде.

Колдунья с усмешкой смотрела на приближающихся к ней людей; прищурившись, медленно разглядывала то одного, то другого. Когда ее взгляд встретился со взглядом Менеса, она опустила глаза.

Нестройное шествие замедлилось, а затем и вовсе остановилось. В толпе начались перешептывания.

Выйдя вперед, Нармер спросил:

— Зачем ты здесь? Пришла попрощаться? Или принесла запоздалый совет? Не трудись, мы уже приняли решение, и ничто не заставит нас остаться.

— Это мне известно, — с легкой ухмылкой ответила девушка. — Поэтому я даже пытаться не стану вас переубедить. Прощаться я тоже не стану, ведь мы отправляемся вместе.

У ее ног действительно стоял наплечный мешок, туго набитый пожитками.

Нармер удивленно приподнял брови.

— Неожиданное известие. Не думай, впрочем, что я ему рад. Я не считаю тебя другом нашего племени или своим собственным другом. И уж подавно я не считаю тебя другом Менеса, нашего проводника и предводителя на пути к новой, лучшей жизни. Думаешь, то, как ты пыталась погубить его больного, забыто?

— Пусть прошлое останется в прошлом, — отвечала колдунья примирительным тоном. — Я больше не желаю ему зла, равно как и кому-либо из вас. Напротив, я хочу помочь. Я знаю пустыню так, как никто другой. Я смогу добыть воду даже в самой засушливой ее части, смогу приготовить лекарство из тех немногих растений, что произрастают в ней. Я буду полезным спутником для вас.

— Я не доверяю тебе, — промолвил Нармер, нахмурившись. — И не позволю идти вместе с нами.

Глаза жрицы сверкнули яростью, но прежде чем она успела что-либо ответить, тихий голос Менеса, незаметно подошедшего к ограде, прервал ее:

— Пусть идет с нами, Нармер. Мы не можем запретить кому бы то ни было двигаться общим с нами путем. Пусть уж лучше будет у нас на виду, чем преследует по пятам, словно тень.

Нармер молчал, глядя в землю. Он привык доверять своему чутью, а сейчас оно подсказывало ему, что от нежданной попутчицы стоит ждать беды. И все же… Что-то в словах Менеса побуждало его согласиться. Этот мягкий, вкрадчивый голос, говорящий правильные и мудрые речи, не мог заблуждаться. Кроме того, он, Нармер, будет лично приглядывать за колдуньей.

Едва заметно кивнув, он, не говоря ни слова, пошел вперед, проторяя дорогу через вязкий песок наверх, к гребню бархана. Толпа людей нестройно потянулась за ним.

Колдунья, одарив Менеса благодарной улыбкой, подхватила свой наплечный мешок и влилась в ряды бредущих по песчаному склону.

…Процессия поднималась все выше и выше, пока наконец не достигла вершины гряды. Там люди остановились, чтобы перевести дух.

К тому моменту уже наступил полдень. Стоящее в зените Солнце нещадно палило, обрушивая на путников всю мощь своего беспощадного огня.

Далеко внизу, со стороны крутого склона, по которому только что поднялись путешественники, виднелась покинутая ими деревня — несколько маленьких, жалких, покосившихся хижин на берегу пересохшего озера в окружении чахлых, скорченных деревьев и немногочисленного кустарника. Отсюда они казались совсем крохотными.

С противоположной стороны склон был пологим, уходящим вниз с едва заметным уклоном. За ним, насколько хватало глаз, простиралась пустыня — бесконечное море песка, усеянное дюнами и немногочисленными зубчатыми скалами. Оно выглядело абсолютно безжизненным.

Люди завороженно смотрели на пустыню. Многие из них впервые вышли за пределы деревни и только теперь осознали всю тяжесть предстоящего похода. Даже решительный Нармер почувствовал свою беспомощность перед лицом этого раскаленного океана песка и выжженных скал. Насупившись, смотрел он вдаль, и горячий ветер трепал пряди его длинных, спутанных черных с проседью волос, бросал пригоршни песка в его смуглое лицо.

Прищурившись, Менес оглядел лежащий перед ними склон и решительно направился вперед, избрав самый удобный для спуска участок. За ним, не медля ни мгновения, последовала Хатшепсут, ступая след в след босыми ногами. Затем потянулись и другие. Их ошеломление постепенно проходило, сменялось мрачным упорством.

В этот момент сильный порыв ветра поднял в воздух тучу песка, которая, зависнув, словно живая понеслась вдруг в сторону путников, на ходу обретая форму. Прямо на глазах вырисовывались страшные когти, шакалья морда и человеческий торс… Преграждая людям путь, стояла огромная, легко узнаваемая фигура Демона пустыни, сотканная из песка и горячего воздуха. Он был совсем таким же, как идол в хижине колдуньи, и он был в ярости. Казалось, что он вот-вот бросится на своих бывших последователей. Но Менес, не останавливаясь ни на секунду, пошел прямо на зловещий призрак, и Демон дрогнул. На морде его проявилось выражение страха, и он отступил в сторону, не смея коснуться идущей на него высокой фигуры с яркими небесно-голубыми глазами, которые светились силой, пронзающей насквозь. Еще один шаг… Еще шаг…

Демон взвыл, словно сильнейший смерч, и вдруг пропал бесследно, будто и не было его никогда. Многие дни после люди гадали, был ли то мираж, какие часто бывают в пустыне, массовое помешательство или реальный поединок двух могучих сил — непреклонной воли человека и демонического могущества. Гадали, но не находили ответа.

Однако Менес с той поры стал не только проводником, но и безусловным вождем странствующего племени.

5

Несколько недель племя шло через пустыню, преодолевая трудности этого невиданного доселе перехода. Люди терпели лишения, страдали от жажды и голода, но никто из них не погиб — во многом благодаря колдунье, чья помощь в походе действительно оказалась неоценимой.

По ее совету путники передвигались в основном ночью, когда горячее Солнце уходит за горизонт и все вокруг окутывает тьма, прорезаемая лишь светом звезд и бледной луны. Вместе с тьмой приходил холод — тот особый холод, который наступает в пустыне по ночам, когда огненный ад уступает место холодным ветрам.

Движение помогало людям бороться с холодом, а днем они отдыхали, экономя силы и прячась от жары под навесами.

Колдунья также научила людей находить места, где подземные воды подходят совсем близко к поверхности и их можно достичь, прокопав неглубокий колодец. Ценное знание в безводной пустыне. Каждый раз, когда племя останавливалось на привал, она разбрасывала вокруг лагеря тонкие глиняные дощечки с изображенными на них красной охрой ибисами и соколами, и змеи, скорпионы и прочие ядовитые твари пустыни не смели приблизиться, сдерживаемые таинственным колдовством.

Всю свою мудрость, полученную от бесчисленных поколений предшественниц, она пустила в ход, чтобы помочь своему народу. И хотя она никогда не требовала ничего взамен, люди вновь стали относиться к ней с почтением и благоговением — впервые за долгое время. И даже подозрительный Нармер смягчился.

Если колдунья была мудрой советницей, то Менес стал вождем и опорой странников. Он всегда шел впереди, собственным примером вдохновляя людей. Его тихий, мелодичный голос словно наполнял слушавших решимостью, давал им силы после длинных переходов, когда на привале у чадящего костра он рассказывал истории о той благодатной стране, куда лежал их путь. Во всех начинаниях его поддерживала Хатшепсут, которая всегда стремилась быть рядом с ним. Даже во время длинных, трудных ночных переходов не отступала она от Менеса ни на шаг, слушая его рассказы и глядя на него восхищенными глазами…

Однажды под утро, когда после особенно тяжелого перехода люди спали черным, глубоким сном без сновидений, Хатшепсут, тихо выскользнув со своего ложа, направилась к шатру вождя. Она шла, ступая осторожно и тихо, как кошка, а на щеках ее горел румянец.

Внезапно знакомый насмешливый голос заставил ее замереть в смущении.

— Что я вижу! — произнес этот голос. — Маленький мотылек летит на свет пламени. Собираешься скрасить отдых сладкоречивого чужеземца, не так ли?

На фоне темной громады шатра стояла колдунья, едва видимая в свете зарождающейся зари. Она недобро улыбалась.

— Какое тебе до этого дело? — раздосадовано и смущенно промолвила девушка.

— Я слышу раздражение в твоем голосе? Тебе не стоит на меня злиться, — с тихим смехом отвечала колдунья. — Возможно, я спасаю тебя от ошибки, о которой ты пожалеешь.

Солнце постепенно поднималось из-за горизонта, и в его свете Хатшепсут вдруг заметила, как в правой руке колдуньи блеснуло что-то тусклым светом. Тревожное предчувствие кольнуло сердце девушки.

— Что ты здесь делаешь? — тихо спросила она. — И что ты прячешь в ладони?

Саркастичная улыбка сползла с губ девушки. Лицо ее стало злым. Она шагнула вперед, и глаза ее словно вспыхнули багровым отблеском в полумраке.

— Глупый, глупый зверек… — промолвила она сквозь зубы. — Не лезь туда, куда не просят.

Хатшепсут почувствовала вдруг, как все ее тело объял необычайный холод, а разум сковал страх.

Из последних сил она произнесла:

— Я тебя не боюсь. Какие бы силы ни были тебе подвластны, наш вождь защитит меня.

— Ты врешь. Ты боишься, и страх твой силен. Ты всегда была трусливой… - Колдунья жестоко улыбнулась. — Помнишь, когда мы были детьми? Ты боялась меня уже тогда, не так ли? Детские страхи никуда не исчезают. Они лишь прячутся до поры в самых темных уголках души и ждут, когда придет время им вырваться наружу…

Хатшепсут чувствовала, как тьма застилает все вокруг и сознание покидает ее тело… Но внезапно все закончилось. Ощущение холода отступило, а глаза колдуньи не светились больше зловещим багровым огнем. Она стояла, скрестив руки на груди, и ветер пустыни осыпал мелким песком ее высокую, стройную фигуру; развевал густые, черные как смоль волосы. Она чуть насмешливо улыбалась.

— Ты думаешь, что этот Менес, к которому ты шла в ночи, защитит тебя от меня? Скажи, может ли ястреб защитить голубя от змеи? И если так, много ли в том пользы для голубя? Ты боишься меня, но знай, что тот, к кому ты пробиралась украдкой, куда опаснее, несмотря на все его льстивые, красивые слова. Все еще хочешь идти к нему?

Не думая ни секунды, Хатшепсут кивнула.

В глазах колдуньи промелькнуло странное выражение. Покачав головой, она промолвила:

— Ну что же, тогда иди и развлекайся. Ведь жизнь так коротка… Особенно жизнь такой глупой пташки, как ты.

Отвернувшись, Хатшепсут продолжила свой путь к шатру Менеса. Проходя мимо неподвижно стоящей колдуньи, она быстро взглянула на ее правую руку. Крепко сжатая ладонь была пуста.

…Все дальше и дальше продвигалось племя на север. Песок постепенно уступил место каменистой почве, усеянной тонкими, длинными стеблями полевой травы. Климат становился мягче, и скоро путникам стали попадаться ручьи и мелкие озера. Великая пустыня, казавшаяся когда-то жителям оазиса непреодолимой и безграничной, осталась позади.

С этого момента переходы вновь стали совершаться днем. Привалы длились дольше, однако вождь торопил людей. Они шли вперед, и каждый из них верил в то, что до цели осталось совсем немного.

Но вскоре северный ветер принес острый и сладковатый запах гниющих растений, и чем дальше продвигались переселенцы, тем сильнее становился этот запах, пока наконец перед ними в один пасмурный вечер не предстал сам его источник: огромное болото, заросшее кустарником и скрюченными деревьями, лежало перед ними. Оно располагалось в низине, куда стекались воды со всех окрестностей, и простиралось, насколько хватало глаз. Низкие коричневатые тучи плыли над ним, заслоняя собой Солнце так, что нельзя было даже предположить его расположение на небе.

Эта зловонная трясина совсем не походила на обещанные райские кущи.

Впервые увидев ее, люди преисполнились недоумения и глухого недовольства, но Менес был спокоен.

— Друзья мои! — промолвил он, обернувшись к усталым путникам, что остановились на вершине холма, глядя на представшую их глазам топь. — Друзья мои, мы проделали огромный путь, и главное уже сделано: преодолена Великая пустыня, которая когда-то казалась вам бесконечной. Было время, когда вы думали, что прорваться через ее пески невозможно, но теперь вы видите: для нас нет ничего невозможного. Пустыня не остановила нас, не остановит и это болото. А за ним нас ждет Страна белых храмов — обетованная земля, которая щедро вознаградит нас за понесенные лишения. Но перед этим последним шагом на нашем пути нам нужно отдохнуть. Устраивайтесь на ночлег! Пока мужчины разбивают лагерь, пусть женщины обыщут все вокруг и соберут съедобные коренья и чистую воду — нам нужно запастись впрок перед завтрашним переходом.

Спустя пару часов уставшие люди уже спали крепким сном в только что разбитом лагере. Лишь Менес задумчиво сидел перед догорающим костром, глядя в огонь.

Неслышно ступая, со спины к нему подошла колдунья. Зябко поежилась, кутаясь в одежду из грубой льняной ткани, обернутой вокруг тела в несколько слоев, затем присела напротив.

Обычно она избегала Менеса, и, если бы кто-то из племени проснулся и увидел, как они сидят вдвоем перед костром, он бы, вероятно, испытал сильное удивление. Но все спали, и никто не подсматривал украдкой в темноте за двумя одинокими черными фигурами на фоне гаснущего костра.

Девушка, подперев голову, пристально смотрела на вождя, загадочного пришельца из пустыни, и свет от огня отражался в ее глубоких, темных глазах. На губах ее, вопреки обыкновению, не было легкой саркастичной ухмылки, и лицо было серьезным.

Некоторое время оба молчали, и тишина прерывалась лишь треском догорающих поленьев.

Наконец, слегка наклонив голову набок, колдунья тихо промолвила:

— Я знаю, кто ты такой.

Оторвавшись от созерцания пламени, Менес посмотрел на нее, удивленно приподняв брови, но ничего не ответил.

Колдунья все так же пристально разглядывала его. Внезапно она засмеялась — едва слышно, с оттенком затаенной горечи.

— Позволь мне рассказать тебе одну старинную легенду, — сказала она, отсмеявшись. — В нашем роду эта легенда передавалась из поколения в поколение на протяжении бесчисленных веков. Говорят даже, что моей далекой прародительнице в стародавние времена ее поведал сам Демон пустыни, с которым ты теперь знаком не понаслышке. В раннем детстве я слышала ее всего один раз от матери и многое забыла, но все же… Эта легенда — предупреждение. Однажды с облаков в пустыню сойдет могучий дух — сын божественного Солнца. В той старинной истории называется его имя, но, увы, оно вылетело у меня из головы. Впрочем, готова поклясться, что оно было созвучно с твоим. Менес… Забавное совпадение, правда?

Усмехнувшись, Менес покачал головой.

— Я всего лишь человек из плоти и крови, как и ты.

— Разве я утверждала обратное? — быстро ответила девушка. — Я лишь рассказываю тебе старую сказку, только и всего. Как и все старые сказки, моя наивна и полна вымысла, и все же дослушай ее до конца. — Сделав паузу, она продолжила: — Этот сын Солнца станет бродить неузнанным среди людей и расточать сладкие речи. Весь его облик будет приятен и красив, а голос будет вызывать желание слушать его еще и еще, слушать и подчиняться. Он будет петь песни о дальних неведомых странах, о морях и о джунглях, о плодородных полях и лугах… о древних, забытых, но прекрасных храмах из белого мрамора. И многих, многих увлечет он за собой. Они пойдут за ним, очарованные его дивными речами, его вкрадчивым голосом, но… примкнув к нему в его странствиях, они узнают, что такое страдание. На себе почувствуют гнев судьбы.

— Без страданий не достичь мечты, — прошептал Менес, глядя в огонь. — А судьба… Ее власть не стоит преувеличивать. Тот, кто стойко сносит удары судьбы и не сдается, несмотря ни на что, однажды схватит ее за горло. Будущее людей… не предопределено.

— Поэтому ты увлек нас за собой? Тебе нравится шутить над судьбой? Нашим уделом было жить на той земле, что мы поливали кровью и потом на протяжении многих лет. Она досталась нам дорогой ценой. Там могилы наших предков, там наше прошлое, ТАМ было и наше будущее, а ты так легко взял и сорвал нас с места, которое являлось нашим домом… Обольстил иллюзорными обещаниями о счастливой стране, которой не существует и никогда не существовало на свете!

— Она существует, — тихо возразил Менес. — Но, если бы это было не так, ее стоило бы придумать. Чем была ваша жизнь до того, как вы встретили меня? Растянутым, бессмысленным существованием в пустоте и неподвижности. Бабочка, застывшая в смоле эоны назад. Идет время, смола твердеет, становится куском янтаря, а тельце бабочки все подвешено в той же неуклюжей позе, и не суждено ей взлететь вновь… Что хорошего видел твой народ, живя на маленьком островке земли посреди безжизненной пустыни? Кровавые жертвы и молитвы жестокому демону? Смерти детей от голода и жажды во время засух? Вы не жили, вы лишь с трудом существовали — день ото дня, год от года. Но всему приходит конец. Перемены неизбежны. Как бы ни старались некоторые их погасить, они разгораются и сжигают прежнюю жизнь без остатка. Достаточно дать людям надежду, показать путь — все остальное они сделают сами. Разве я был тем, кто предложил покинуть оазис? А как насчет тебя? У тебя был выбор, ты могла остаться. Неужели ты станешь утверждать, что это я заставил тебя отбросить свое прошлое и отправиться навстречу ветру перемен?

Колдунья покачала головой, черная прядь упала ей на лицо.

Тихим голосом, глядя на Менеса поверх уже почти погасшего костра, она промолвила:

— Ты великий обольститель… Трудно противиться твоим словам. Они властно проникают в разум и, что куда страшнее, в сердце. Будоражат его, заставляют сжаться и замереть в предвкушении…

На несколько мгновений она замолчала, затем, усмехнувшись, вдруг посмотрела прямо в лицо своему собеседнику, и глаза ее сверкнули во мраке.

— Я еще не рассказала тебе последнюю часть легенды, чужеземец. Говорят, что могучий дух, сын Солнца, неуязвим, но это не так. Существует способ одолеть его. Впрочем, не каждому он доступен. Лишь женщина может нанести смертельный удар и… развеять его власть над людьми.

Легко и быстро она поднялась на ноги, и в руках ее мелькнул ритуальный нож, спрятанный до поры в складках просторного одеяния. Много крови пролилось от этого маленького, тускло блестящего в свете луны медного лезвия, и сила той жертвенной крови, сила страшных и таинственных заклинаний впиталась в него, и казалось, что нет более подходящего, более неодолимого оружия для убийства…

Менес не шелохнулся, лишь небесно-голубые глаза его засветились во тьме, отражая свет пламени.

— И какой же конец у этой легенды? — спокойно спросил он, глядя на девушку.

— Его мы напишем вместе, — отвечала та. — Я поняла это в тот день, когда вслушивалась в твои слова, заглушаемые громом невиданной в пустыне грозы, стоя перед дверью хижины собраний. Твой рассказ убедил меня в том, что я не ошиблась на твой счет.

— Тогда делай то, что считаешь нужным. Момент подходящий, не правда ли? Все вокруг спят — крепко, беспробудно. Здесь только ты и я. Только мы вдвоем.

Несколько секунд девушка стояла, кусая губы. Кровь прилила к ее щекам, а в глазах читалась нерешительность. Она глубоко вздохнула…

Последний раз блеснул в полете старинный ритуальный нож, отброшенный далеко прочь рукою колдуньи, а сама она прильнула к Менесу, дрожа и тщетно пытаясь найти своими губами его губы.

— Я сделала свой выбор, — прошептала она всхлипывая. — Глупые старые сказки… Кто же относится к ним всерьез? А если и суждено мне испытать удары судьбы, то я лишь с презрением рассмеюсь ей в лицо, если ты будешь рядом. Твоему взгляду, твоему голосу я не в силах противиться… Но почему же? Скажи, почему ты так холоден со мной? Почему не позволяешь мне обнять тебя?

— Потому что даже в глупых старых сказках иногда содержится крупица истины, — ответил Менес. — И я не позволю женщине одолеть себя.

Отстранившись, колдунья опустила голову и отвернулась.

После нескольких минут молчания она промолвила с грустью, устало и покорно:

— Ты победил. Я не причиню тебе вреда.

— Я знаю, — был ответ. — Я это знаю.

6

На следующий день племя двинулось дальше на cевер сквозь зловонные топи гигантского болота, с трудом находя путь через трясину. Хатшепсут и Менес, как всегда, шли впереди, тихо разговаривая друг с другом.

— Почему ты так задумчив? — смеясь спрашивала Хатшепсут, сжимая руку вождя в своей маленькой узкой ладони. — Ты похож на небо над этим проклятым болотом: такой же хмурый и беспокойный.

Менес вымученно улыбался и неопределенно пожимал плечами, переводя разговор в другое русло.

Лишь однажды, бросив на нее встревоженный взгляд, он произнес тихо, чтобы не услышали другие:

— Топь оказалась куда больше, чем я ожидал. Мне не хотелось бы до поры пугать тебя, но, возможно, самая тяжелая часть пути еще впереди.

— Но нас ведешь ты, — лукаво улыбаясь, отвечала девушка, — а значит, нет препятствий, которых мы не смогли бы преодолеть.

Но вождь не ответил на ее улыбку. Он брел вперед, погруженный в свои мысли, и время от времени рука его до белизны сжимала копье, на которое он опирался при ходьбе.

Стиснув его ладонь в своей, Хатшепсут спросила вдруг неожиданно резким голосом:

— А может быть, все дело в ней? Последние дни она все время смотрит на тебя украдкой. Прошу тебя, не верь колдунье, что бы она ни пыталась тебе внушить. Она угрожала тебе? Признавалась в любви? Пророчила будущее? Забудь об этом, все это ложь! Ее род издревле правил нами. И правил жестоко. Теперь, когда колдунья потеряла власть, она возненавидела тебя. Навредить она не в силах, поэтому в ход пойдет обман.

Менес посмотрел на девушку, и лицо его на мгновение просветлело.

— Мне приятна твоя забота, — с улыбкой ответил он. — Но не беспокойся за меня. У меня есть свой путь, и никакой обман не собьет меня с него.

Лицо Хатшепсут скривилось в гримасе раздражения.

— Почему бы тебе просто не избавиться от нее? Изгони ее или убей. Зачем рисковать? Неужели ты сомневаешься в том, что она — твой враг?

Менес осторожно высвободил руку.

— У меня нет врагов. Любой, кто хочет следовать за мной, может сделать это. Тебе же не стоит позволять ненависти к сопернице застилать твой разум. Ревность не самое достойное чувство, а в твоем случае еще и необоснованное. Вспомни, сколько раз колдунья помогала нам во время перехода через пустыню!

Краска прилила к щекам Хатшепсут.

— Моя ненависть к ней не связана с ревностью.

— Тогда с чем?

Несколько секунд Хатшепсут молчала, кусая губы, а затем глухо промолвила:

— Знаешь, однажды, в далеком детстве, мои родители тяжело заболели во время уборки урожая. Мы с Нармером ухаживали за ними, и со временем им стало лучше. Но в один из дней нынешняя колдунья, тогда еще только ребенок, как и я, подошла ко мне и промолвила: «Скоро смерть придет в ваш дом. Я уже вижу ее позади тебя». Вскоре нашим родителям вновь стало хуже… и мы с братом остались дни.

Менес непонимающе смотрел на Хатшепсут.

— Значит, ты ненавидишь ее из-за печального предсказания будущего, которое она сделала?

Девушка отвернулась от него. Когда она вновь взглянула на вождя, глаза ее блестели от слез.

— Не знаю… Мои родители не верили в ее силу и силу ее матери. Власть колдуньи над деревней всегда держалась на страхе. Возможно, самый лучший способ предсказать будущее — повлиять на него самим.

Менес обнял ее за плечи.

— Не беспокойся. Я буду за ней присматривать. Она не сможет нанести вреда ни мне, ни кому-либо еще.

…В самом конце колонны бредущих путников шла колдунья. Лицо ее было мрачным.

На устроенном в полдень привале, когда племя расположилось у костров, разведенных на топкой полянке посреди трясины, Нармер приблизился к ней и, окинув внимательным взглядом, спросил:

— Что-то случилось этой ночью? Ты мрачнее тучи. Непривычно видеть тебя такой.

— Ничего не случилось. Пока.

— Значит, случится? Женщины твоего рода обладают даром предвидения. Скажи, что ты видишь в будущем?

Посмотрев широко открытыми, но словно бы невидящими глазами на Нармера, колдунья после нескольких секунд молчания произнесла лишь одно слово:

— Смерть.

…Три дня путники шли через болото, все дальше и дальше пробираясь через гибельные топи, пока на четвертый день не случилась беда: болотная лихорадка обрушилась на непривычное к сырому, затхлому климату племя. К вечеру четвертого дня не меньше половины переселенцев были не в силах двигаться дальше. Мечась в жару и бреду, они стонали, корчились в судорогах озноба, слабели с каждым часом. Большую часть заболевших составляли женщины и старики.

Среди них была и Хатшепсут. В первую ночь болезни она старалась не показывать своих страданий, но уже к вечеру следующего дня ослабела настолько, что не могла даже приподняться над ложем, собранным из веток и мха и накрытым шкурой оленя, добытого Менесом в первый день перехода через болото. Колдунья отпаивала заболевших отваром из лекарственных трав, но лицо ее мрачнело с каждым часом.

Отведя Менеса в сторону, она промолвила:

— Моя мать обучала меня искусству врачевания, но эта болезнь сильнее всего, с чем я сталкивалась до сих пор. Некоторых мне удастся спасти, но большинство погибнет… если не пойти на решительный шаг.

— О чем ты говоришь? — нетерпеливо спросил вождь.

— Течение болезни усугубляется нездоровым здешним климатом, к которому люди непривычны. Если бы мы вернулись назад, к более сухому климату саванны, то… я не берусь утверждать с полной уверенностью, но, думаю, мне удалось бы спасти всех.

Некоторое время вождь молчал, глядя куда-то вдаль задумчиво и безрадостно. В отдалении слышались стоны больных.

Наконец повернувшись, он отрицательно покачал головой и промолвил:

— Возвращения не будет. Мы столько прошли, что возвращаться бессмысленно. С таким количеством неспособных идти самостоятельно мы будем передвигаться очень медленно, и большинство больных в любом случае погибнут… Нет, нужно двигаться вперед, несмотря ни на что, и надеяться, что скоро болото закончится. Я полагаю, что мы прошли уже больше половины пути.

— Но что, если ты ошибаешься? Тогда продолжение похода станет смертным приговором для многих…

— Я принял решение. Люди последуют за мной, и я это знаю.

Глаза колдуньи сверкнули в полумраке.

— Да, несомненно, — произнесла она ровным голосом. — Но, знаешь… Хатшепсут среди тех, кто вряд ли проживет больше нескольких дней. Ты мог бы попытаться спасти хотя бы ее. Ты помнишь, какими глазами она смотрела на тебя, когда вы шли вместе рука об руку на протяжении столь долгого времени? Как она внимала тебе, слушая рассказы при луне на долгих вечерних привалах? Я знаю, что и твоему сердцу она не вполне безразлична. Ты позволишь ей умереть?

Менес устало наклонил голову.

— Что я должен сделать? — глухо спросил он.

— Отправить ее назад. Пара рослых мужчин смогут нести носилки достаточно быстро, чтобы выбраться с этого гибельного болота не позднее послезавтрашнего вечера. Я отправлюсь с ней и завершу лечение.

И снова Менес молчал несколько минут, нахмурившись и прислушиваясь к отдаленным стонам.

Когда он наконец ответил, голос его был подавлен и еле слышен:

— Это невозможно… Все здоровые мужчины нужны мне здесь. Так же, как и ты. К тому же если я отошлю Хатшепсут назад, то это подорвет моральный дух остальных. Они захотят бросить все и вернуться.

Скрестив руки на груди, колдунья с вымученной улыбкой спросила:

— Возможно, мне стоит рассказать Нармеру о том, как ты хочешь пожертвовать жизнью его сестры, чтобы… Как ты сказал? Не подорвать моральный дух остальных? Я думаю, он будет рад узнать о твоем решении, о вождь.

Развернувшись, она направилась в сторону лагеря, но Менес догнал ее и крепко схватил за руку.

— Я не верю, что единственный способ помочь Хатшепсут — отправить ее прочь. Ты ведь говорила, что обучена искусству врачевания? Прошу тебя, примени всю свою мудрость, найди лекарство от проклятой напасти!

Повернув к Менесу свое смуглое лицо, колдунья пристально вгляделась в его глаза, и во взгляде ее зажглось пламя, отражая целую палитру эмоций. Впрочем, уже через мгновение она вновь была бесстрастна.

— Ты просишь меня… Не думала, что услышу от тебя такие речи, — сказала она с легкой улыбкой. — Ну что же… Ты просишь. Разве я могу отказать тебе? — Высвободив руку и отстранившись, девушка тихим голосом добавила: — В оазисе, где мы жили до твоего прихода и который покинули благодаря тебе, произрастает трава шех. Встречается она очень редко, и собирать ее нужно определенным образом и только ранней весной. Но самое главное — она обладает огромной целительной силой. С ее помощью я могу приготовить лекарство, которое способно излечить любую болезнь… — Губы Колдуньи вновь скривились в слабой улыбке. — Я принесла с собой немного травы шех, но хватит лишь на одного. Потому я и берегла ее до поры. Что скажешь, вождь? И что скажет твоя совесть?

— Исцели Хатшепсут, — ответил Менес, и тусклый, размытый свет месяца, просвечивающего сквозь матовую пелену облаков, озарил его усталое, измученное лицо с печальными небесно-голубыми глазами.

…Когда колдунья поднесла чашу с дымящимся травяным отваром к губам Хатшепсут, та вздрогнула и бросила взгляд на брата и Менеса, стоявших поодаль. Улыбнувшись, Менес едва заметно кивнул.

Протянув руки, с ответной улыбкой Хатшепсут приняла чашу и выпила ее до дна. Щеки ее порозовели.

Уже через полчаса она смогла подняться на ноги, ее состояние улучшилось. Но когда наступила ночь, болезнь вновь вернулась с большей силой. Девушка впала в беспамятство, ее охватил сильнейшей жар. С наступлением утра Хатшепсут скончалась, так и не очнувшись.

До самого последнего мига Менес и Нармер были рядом с ней. Когда сердце ее остановилось, Менес в бешенстве бросился к колдунье.

— Почему лекарство не помогло? Почему она умерла? Отвечай! — вскричал он, задыхаясь.

Ни один мускул не дрогнул на лице колдуньи.

— Потому что такова была ее судьба, о вождь, — ровным голосом произнесла она. — Другого ответа у меня нет.

…Вскоре после смерти Хатшепсут тучи, вечно закрывающие небо над болотом, на несколько дней развеялись от мощного ветра, нежданно-негаданно пришедшего с севера. Этот же ветер унес прочь гнилостные испарения трясины, и то ли из-за этого, то ли из-за насмешки судьбы все прочие заболевшие со временем пошли на поправку. Вскоре опасность для их жизни миновала. Хатшепсут оказалась единственной погибшей в то поистине тяжелое для племени время.

Нармер был безутешен, и Менес в полной мере разделял его скорбь, равно как и остальные члены племени. Хатшепсут была нежной и кроткой, словно первое дыхание расцветающей весны. Она была молода, и страшно несправедливой казалась людям смерть столь юного и прекрасного существа.

Ее похоронили на опушке на вершине холма, что возвышался в сутках ходьбы от лагеря. Это было единственное место на всем проклятом болоте, где можно было выкопать гробницу-мастабу, не опасаясь поверхностных и подземных вод. Впрочем, для верности ее стены обмазали толстым слоем глины. Красной охрой Нармер изобразил на стене гробницы птицу — воплощение души умершей. Задержавшись на несколько дней, люди соорудили над захоронением массивный курган в виде усеченной пирамиды, и долго еще удаляющиеся путники видели его на вершине холма в алых лучах заходящего Солнца, пока он наконец не скрылся за горизонтом.

Много тысячелетий прошло с тех пор, и давно высохло некогда великое болото, обратившись в безжизненную пустыню, но сохранился тот холм, и могильный курган возвышается на нем и по сей день…

7

Еще долго после приступа смертоносной лихорадки люди шли на север через болото, которое со временем стало казаться им бесконечным. Уже минули две недели, с тех пор как они ступили на его зыбкую почву, но казалось, что прошла целая вечность.

Тихо и угрюмо брела вперед колонна путников, и Менес, как всегда, шел впереди, но никто не ступал за ним больше след в след маленькими босыми ногами, не донимал его вопросами и не смеялся счастливым юным смехом… Вождь был печален, на его лбу залегли резкие морщины, а плечи поникли под тяжестью вины — груза, который никто не в силах был снять.

По вечерам на привалах не рассказывал он больше, сидя перед костром, историй о древней и прекрасной Стране белых храмов, куда лежал их путь, и со временем людям стало казаться, что в мире нет и не было ничего, кроме огромного зловонного болота, полного гниения и холодных, глубоких топей.

Но однажды уже под вечер впереди показалась далекая синяя полоска высоких холмов, вершины которых золотились в последних лучах заходящего светила.

Увидев ее, Менес встал как вкопанный, и впервые за долгое время лицо его прояснилось — так, словно он очнулся от долгого и тяжелого сна.

Обернувшись к остальным, он промолвил громким голосом:

— Видите эти холмы? Это граница проклятого болота. Не позднее вечера завтрашнего дня мы достигнем ее, и испытания наши скоро закончатся!

Но испытания не закончились…

В ту же ночь, которая, как надеялся Менес, должна была стать последней, проведенной на болоте, на небе вновь скопились густые тучи. Неведомые силы природы отвернулись от людей — начался страшный, невероятный по своей силе ливень, который затопил все вокруг.

Вначале путники еще пытались укрепить лагерь, соорудить навесы, но вскоре вспенившиеся воды болота стали наступать со всех сторон. По команде вождя племя устремилось прочь в поисках возвышенности, бросив все нехитрые пожитки, которые тут же затопила вышедшая из берегов зловонная топь.

По колено в стремительно наступавшей воде бежали люди в непроглядную ночь, лишь изредка озаряемую бледными вспышками молний.

Одна из таких вспышек стала спасительной для племени. В бледном желтоватом свете очередного разряда зоркий взгляд Менеса выхватил из темноты невысокий холм, а на нем — полуразрушенную каменную башню с четко выделяющимися на фоне беснующегося неба зубцами.

Когда беглецы поднялись к ее подножию, изумление на мгновение пересилило страх, и они замерли, рассматривая огромное, поистине циклопическое сооружение, сооруженное из гигантских замшелых каменных блоков, буйно поросших лишайником и обвитых лианами, но все еще крепко сидящих и подогнанных друг к другу без единой щели. Никто из них раньше не видел ничего подобного, и менее всего они ожидали обнаружить это здесь, посреди болота.

Но времени на удивление не оставалось. Обманчиво медленно вода подползала все ближе и ближе, накатывая волнами. Опомнившись от ступора, люди устремились вперед — к зияющему в основании башни пролому.

В свете вспыхивающих одна за другой молний можно было рассмотреть внутреннее убранство башни. Очевидно, что людей здесь не было на протяжении многих веков и, как бы ни были искусны неведомые, давно исчезнувшие строители, время брало свое: внутри царило запустение, пол был усеян каменной крошкой, осыпавшейся со стен.

Впрочем, рассмотреть все в подробностях возможности не представлялось: медленно, но верно вода продолжала наступать.

Подчиняясь приказу вождя, люди племени один за другим поднимались по чудом сохранившейся каменной лестнице на верхнюю площадку башни.

Высота сооружения превышала человеческий рост не менее чем в шесть-семь раз, и ни у кого не было сомнения, что вода не сможет достигнуть верхней площадки башни, каким бы страшным ни был потоп. Однако площадка эта была открыта всем ветрам, а люди, бросившие свой скарб, не могли соорудить даже примитивных навесов. Достигнув вершины, они просто падали без сил, отдавая себя на милость разверзнувшемуся небу, подставляя лица под холодные ливневые струи.

С разной интенсивностью дождь продолжался до самого утра. К обеду вода постепенно стала спадать, а к вечеру люди смогли, наконец, спуститься на нижний этаж башни и затеплить маленький чадящий костерок из нанесенных туда обломанных веток и сучьев, предварительно очистив их от тины и подсушив.

Однако положение представлялось безрадостным. Вода все еще окружала со всех сторон невысокий холм, на котором возвышалась башня, давшая им убежище. Племя оказалось в ловушке, застряв на вершине холма, словно на маленьком необитаемом острове посреди океана.

Пока мужчины и женщины, подгоняемые голодом, пытались найти в округе хоть что-то пригодное в пищу, Менес и Нармер с факелами в руках внимательно осматривали стены их убежища.

Внезапно Менес вскрикнул от неожиданности: его измученным глазам предстала странная находка. Вместе с подбежавшим на крик Нармером они удивленно смотрели на сложную и масштабную резьбу, украшавшую изнутри одну из стен башни. Множество полос, широких и тонких, местами пересекающихся друг с другом, были резко очерчены с двух сторон: слева — несколькими длинными волнистыми линиями, изображенными с явной небрежностью; справа — одной глубокой и широкой линией, четко высеченной в камне. Слева от этой линии, почти прямой, располагалось несколько круглых углублений. Кое-где резьба стерлась под воздействием времени, однако в целом рисунок прекрасно сохранился.

Придя в себя, Нармер промолвил:

— Я не знаю, что это, но оно здесь не случайно. В рисунке прослеживается смысл.

Приблизив к стене факел, Менес тихо добавил:

— Это карта. Вот здесь, — его рука указала на волнистые линии слева, — Великая пустыня, из которой мы вышли. А вот эта граница, — он указал на ровную линию справа, — гряда холмов, которую мы заметили накануне потопа. Тогда вот эта точка, — палец Менеса коснулся нижнего края одного из круглых углублений, — без сомнения, место, где мы находимся сейчас. Дозорная башня…

— Которые обычно выставляются на границе чьих-то земель, — донесся голос колдуньи, незаметно приблизившейся к говорившим и сейчас стоявшей поодаль, прислонившись к стене в своей излюбленной позе, скрестив руки на груди. Она была почти неразличима во мраке быстро сгущающихся сумерек.

Менес не обратил на колдунью ни малейшего внимания, поглощенный изучением карты.

Нармер же вздрогнул от неожиданности и, стараясь скрыть свой испуг, быстро промолвил:

— Так, получается, наш вождь был прав, и мы действительно почти достигли границы болота?

— Похоже, что так… — в насмешливом голосе колдуньи прорезалась вдруг странная горечь. — Он был прав, и как знать — возможно, он был прав с самого начала.

— О чем ты? — удивленно спросил Нармер.

Прежде чем колдунья успела ответить, Менес нетерпеливо перебил ее:

— Я нашел путь! Путь через болото! — Концом факела он показывал на глубокую линию, соединявшую на карте углубление-башню с полоской холмов. - Похоже, что когда-то тут была большая дорога, и начиналась она недалеко от места, где мы находимся. Конечно, за прошедшие века она могла утонуть в трясине, но выбора нет — похоже, что это единственная возможность пересечь топь, отделяющую нас от холмов, не дожидаясь, пока вода полностью спадет… то есть до того, как мы умрем здесь от голода.

Отбросив факел в сторону, Менес оглянулся кругом и, подхватив два каменных обломка — один широкий и плоский, другой тонкий, с острым концом, — начал быстро перерисовывать интересующий его фрагмент карты, с силой оставляя острым обломком глубокие царапины на плоском камне.

Наступившую тишину прервал Нармер:

— Как скоро мы выступаем?

— Как только уровень воды снизится достаточно для того, чтобы мы могли без опаски спуститься с холма, и ни мгновением позже. Я полагаю, мы выйдем в путь не позднее утра.

Подойдя вплотную к Менесу, глядя прямо ему в глаза, колдунья спросила:

— После всех несчастий, что выпали на нашу долю, ты все еще продолжаешь бороться. Что бы ни случилось, ты продолжаешь идти вперед и ведешь за собой остальных. Скажи, что движет тобой? Желание добиться своего, невзирая ни на какие трудности? Или, быть может, ты веришь в то, что тебя ведет твоя судьба?

— Я верю в свое дело и в то, что оно принесет людям пользу. Я верю в свою способность добиться лучшей жизни для тех, кто мне дорог. Я не отступлю, ведь отступить означает предать всех, кто верит в меня.

Что-то странное промелькнуло во взгляде колдуньи. Опустив голову, со слабой улыбкой на губах она промолвила:

— Вот как? Тогда и я поверю в тебя.

Менес окинул ее пристальным взглядом.

— Для той, что говорила столько непримиримых слов, ты стала слишком покладистой. В чем же причина?

— Причина в том, что я перестала врать самой себе, — тихо промолвила колдунья, коснувшись своей ладонью руки Менеса. — Возможно, однажды мы еще вернемся к этому разговору, и тогда я буду более откровенна, но не теперь.

…Вода спадала быстро, но все же не так скоро, как ожидал Менес. Не только утро, но и весь следующий день путники вынуждены были без дела сидеть в древней дозорной башне, бессильно глядя на то, как медленно понижается уровень воды. Однако дожди не возобновились, что было весьма кстати для невольных затворников.

Но ближе к вечеру проявилась другая, куда более опасная проблема: вернулась болотная лихорадка. Известие об этом поначалу повергло племя в ужас, однако вскоре выяснилось, что озноб, кашель и прочие последствия болезни проявились лишь у тех, кто уже перенес ее ранее, причем проявились они в гораздо более слабой форме, не предполагающей угрозы для жизни.

Однако идти заболевшие не могли, и страдающему от голода племени пришлось задержаться еще на некоторое время. Колдунья истратила последние остатки своих снадобий, пытаясь как можно скорее поставить самых ослабленных на ноги, и во многом ей это удалось.

Когда последние лекарства уже истощились, случилось непоправимое: тяжело заболела сама врачевательница. Болезнь протекала куда тяжелее, чем у остальных, и больше всего ее стремительное развитие напоминало то, что происходило с Хатшепсут за день или два до скоропостижной смерти. Еще днем колдунья могла стоять на ногах, но к вечеру свалилась без сил на свое ложе на холодном каменном полу и больше не поднималась.

…Глубокой ночью Менес, прислушиваясь к стонам умирающей, вдруг различил среди них слабый голос. Голос, казалось, звал его по имени. Все, кроме него, спали, измученные голодом и томительным ожиданием.

Поднявшись на ноги, он бесшумно приблизился к колдунье и опустился на колени у ее головы. Лицо ее, озаренное слабым светом полной луны, было неподвижным, глаза закрыты.

Решив, что ему послышалось, Менес хотел подняться, но в этот момент слабая рука охватила его запястье. Веки девушки чуть дрогнули.

— Я хочу поговорить с тобой наедине… еще раз, — тихим, прерывистым голосом произнесла она.

- Говори. Я слушаю.

— Знаешь… мне не дожить до утра. Нет! Не утешай меня. Я знала, что так будет, знала уже давно. Понимаешь, я… заслужила подобную участь. Расскажу тебе, почему… чуть позже. Прежде всего хочу признаться в другом. Я много думала о твоих словах.

— Что ты имеешь в виду?

— «Перемены неизбежны. Как бы ни старались некоторые их погасить, они разгораются и сжигают прежнюю жизнь без остатка». Кажется, так ты сказал? Теперь я понимаю, что ты был прав. Я пыталась остановить тебя, но твоя воля, твоя целеустремленность… способны свернуть горы. Знаешь, это восхищает меня. Любой другой на твоем месте уже сдался бы и предпочел покориться судьбе. Глядя на то, как упорно ты идешь вперед, ведя за собой сомневающихся, я и сама невольно поверила в твою мечту… твою цель. Призрачная картинка, обретшая форму…

Она закашлялась и устало закрыла глаза.

Казалось, она потеряла сознание, но спустя несколько мгновений, с усилием разлепив веки, колдунья продолжила:

— Как бы там ни было, мое место в прошлом. Я никогда не увижу того чудесного мира, той прекрасной долины Великой реки, на берегах которой возвышаются древние храмы, скрытые под сенью таинственных джунглей… У меня есть к тебе просьба, чужеземец. Когда я умру, дождись, когда подует ветер севера, а затем сожги мое тело и развей прах — пусть ветер подхватит его и унесет на юг, на берег озера посреди пустыни, к порогу дома, где я родилась и выросла. Пусть моя душа вечно слушает, как шумит ветер; пусть обретет покой рядом с душами предков, которые захоронены в оазисе посреди песков…

— Хорошо. Если ты действительно хочешь этого, я исполню твою волю, — печально ответил вождь.

Колдунья едва заметно улыбнулась и устало закрыла глаза. Несколько минут она лежала без движения, по-прежнему держа Менеса за руку. Ночная тишина нарушалась лишь звуком ее хриплого слабого дыхания.

Казалось, что она заснула, но внезапно губы ее вновь зашептали в ночи:

— Я не могу уйти, не признавшись тебе. Знаешь, я ошибалась на твой счет. Я считала тебя коварным обольстителем и врагом, но теперь я понимаю: я лишь обманывала себя. Ты — будущее нашего племени, и только ты можешь вывести нас к тем благословенным берегам Великой реки, к белым храмам, которые — теперь я знаю это — действительно существуют. Сегодня в забытьи, терзаемая болезнью, я видела их сияние, прорывающееся из-за цепи северных холмов, а мои видения не врут. Похоже, что сам мир благоволит тебе. Цель уже близка, осталось лишь сделать последний шаг… Но знай, именно сейчас, в конце пути, те, что идут за тобой, могут утратить веру — и тогда вы пропадете, сгинете в бесконечных топях. Теперь… я хочу снять хотя бы часть ноши с твоих плеч. Ты винишь себя в смерти Хатшепсут. Так знай же, ее убила не болезнь, а яд.

Менес вздрогнул.

— Невозможно. Кто мог сделать это?

— Я.

Зашумел камыш, легкий болотный ветер принес гнилостные запахи трясины. На мгновение выглянул из-за тяжелых, низких туч молодой месяц и осветил своим призрачным светом лица говоривших.

— Трава шех — в каком-то смысле действительно лекарство от всех болезней. Испивший ее отвар, обретает вечный покой. Я берегла ее… для одного человека.

— Я не верю тебе. Ты пытаешься погасить чувство вины в моем сердце, не так ли? Ты намеренно оговариваешь себя.

Из последних сил колдунья приподнялась на своем ложе и, посмотрев прямо в глаза своему собеседнику, произнесла:

— Клянусь трижды благословенным Солнцем и всем, что дорого мне, я говорю правду.

— Но почему? Зачем тебе делать подобное?

Девушка вновь устало откинулась назад. Длинные волосы ее разметались по полу.

— Кто знает? — произнесла она чуть насмешливо. — Может, тем самым я все же хотела нанести тебе смертельный удар в самое сердце. А может, избавить тебя от необходимости выбирать… На пороге смерти вся наша жизнь кажется полузабытым сном.

— Ты сказала, что берегла яд для одного человека, — тихо промолвил Менес. — Если ты действительно сказала правду, не я ли был тем самым человеком?.. Почему же ты убила ее, а не меня? Может ли быть так, что желание остановить меня боролось в тебе с другим неподвластным желанием? И тогда… Может ли быть так, что ревность двигала тобой, когда ты отравила Хатшепсут?

Колдунья слабо улыбнулась.

— Кто знает? — повторила она. — Женское сердце — такая загадка…

На востоке занималась заря. Ночь постепенно подходила к концу.

Умирающая по-прежнему сжимала руку сидящего поодаль вождя. Ее частое хриплое дыхание становилось все слабее и слабее. Судорога прошла по красивому лицу, тело выгнулось дугой и замерло.

Менес осторожно высвободил ладонь, но колдунья вдруг вновь вздохнула и с трудом приподняла веки. Ее губы шевельнулись.

Наклонившись, Менес с трудом расслышал ее шепот:

— Меня звали Нейт, чужеземец… Это мое настоящее имя. Так называла меня моя мать.

Вскоре после этих слов жизнь окончательно покинула ее тело.

На рассвете следующего дня вода спала до того, что вновь обнажилось подножие холма. С севера подул мощный ветер.

Менес и Нармер сложили на вершине башни большой костер из принесенного потопом плавника и положили на него тело Нейт. Менес поднес к хворосту факел, и неожиданно легко и быстро яростное пламя объяло ветви и бревна. Взметающийся к небу дым, подхваченный ветром, улетал на юг — туда, где лежала оставленная странниками Великая пустыня. Туда, где покоилось их прошлое.

«Прошлое, с которым она так и не смогла расстаться. Что из ее слов было правдой, а что ложью? Что двигало ей — любовь или ненависть? Теперь это останется тайной навсегда…»

Подошедший Нармер прервал мысли Менеса. Задумчиво глядя в огонь, он промолвил:

— Когда-то она и ее предки жестоко правили нами и внушали страх, заставляя поклоняться Демону пустыни. Она пыталась принести тебя в жертву. И все же она помогала нам: она пыталась исцелить Хатшепсут… — Менес вздрогнул на этих словах, но Нармер не обратил на это внимания. — Я не думаю, что она была нашим другом, но и врагом назвать ее не могу. Скажи, она говорила тебе что-нибудь перед смертью?

Несколько секунд Менес молчал, и когда он ответил, голос его прозвучал глухо:

— Она назвала мне свое имя. Ее звали Нейт.

Нармер кивнул.

— Будем надеяться, что душа ее избежит когтей демона и обретет вечный покой.

8

Путь до северных холмов оказался не столь простым и быстрым, как ожидали странники. Вышедшая из берегов вода часто заставляла часами искать дорогу через трясину и делала карту, срисованную Менесом, почти бесполезной.

Тем временем Солнце давно уже миновало зенит и медленно ползло к горизонту.

Идя по щиколотку в холодной, темной воде, люди с тревогой думали о том, что будет с ними, если ночь застанет их до того, как они достигнут границы болота. Вокруг на многие километры раскинулась трясина, в которой не было ни одного хоть сколько-нибудь подходящего для привала места. Идти же ночью казалось немыслимым и очень опасным.

Однако, когда наступила ночь, на небо взошла Луна. Северный ветер разогнал тучи, и яркий лунный свет озарял болота и темные громады холмов впереди.

В этом свете племя продолжило свой путь.

Менес шел впереди, за ним — Нармер. Менес был необыкновенно тих и задумчив.

Когда на небо высыпали крупные, яркие звезды и тени кругом стали резче, Нармер остановил его, схватив за плечо.

— Мы ходим кругами, верно? — с беспокойством спросил он.

Менес кивнул.

— А что же карта? Разве на ней не указан верный путь?

— На карте указан путь к холмам, широкая и прямая тропа через топь, и она должна начинаться прямо здесь, — Менес указал рукой на стоячую воду прямо перед ними.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что мы заплутали. Я хочу сказать, что не уверен, что смогу вывести вас отсюда.

Нармер оглянулся на вереницу бредущих за ними людей, промокших и жалких, едва видимых в ночи.

— Посмотри на них, — тихо промолвил он. — Они утомлены этим бесконечным переходом, их дух почти сломлен. Если и ты отчаешься, то мы никогда не выйдем с этого гибельного болота. Подумай как следует. Однажды, еще ребенком, ты был в Долине белых храмов, ты видел ее своими собственными глазами. Попробуй вспомнить дорогу.

Менес окинул его удивленным взглядом.

— Разве я когда-либо говорил, что был там?

Непонимание и тревога отразились в глазах Нармера.

— Что? Но ты ведь сказал, что видел…

— Да. Видел в детстве, во сне. Это был сон из тех, что видишь раз в жизни; из тех, что меняют судьбу. Он был… словно реальность. Я парил над рекой, сидя в солнечной колеснице на небесах, и видел чудеса долины своими собственными глазами — так же отчетливо, как сейчас вижу тебя.

Отшатнувшись, Нармер посмотрел на друга, словно на сумасшедшего.

— То есть… ты хочешь сказать, что мы пошли за тобой только из-за того, что ты увидел… во сне? — Он вновь оглянулся кругом, и гнев вспыхнул в его глазах. — Мы все страдали. Моя сестра погибла из-за тебя! И все это ради того, чего нет и не было никогда на свете!

Подошедшие люди застыли в непонимании и страхе. Нармер, размахнувшись, ударил Менеса по лицу, и тот отлетел прочь и упал. Кровь брызнула из разбитой губы, плоский камень с нацарапанным рисунком-картой выпал из рук.

— Ты лжец! — прокричал Нармер. — Лжец и безумец!

Менес приподнялся, вытирая окровавленные губы. Его синие глаза вспыхнули во тьме.

— Благодарю, что напомнил мне, кто я, - медленно и тихо проговорил он. — Я — безумец, да. Но не лжец. Никогда я не сказал вам ни слова лжи.

— Твоя обетованная земля, которой нет и не было никогда, — что это, если не самая большая, самая гнусная ложь?

— Это не ложь! Да, я не был там, но я верю в то, что подсказывает мне сердце. И не позднее утра я выведу вас отсюда к тем землям, пусть даже мне придется погибнуть.

Нармер покачал головой.

— Ты действительно сошел с ума, — произнес он с изумлением и плохо скрытой горечью в голосе.

— Возможно… Но этому миру, миру маловерных и слабых духом, нужны безумцы — такие, как я.

Поднявшись на ноги, Менес не колеблясь пошел вперед — туда, где виднелось темное зеркало воды с разбитым отражением Луны в нем. Вперед, в бескрайнюю и бездонную топь.

Нармер окликнул его, но Менес продолжил идти. Шаг. Еще шаг. Ноги погрузились по щиколотку, по колено, а затем…

Затем, вместо того чтобы провалиться под воду, Менес продолжил свой путь, не останавливаясь ни на шаг. Он шел по лучу голубого лунного света, отразившегося на черной, холодной поверхности трясины и в его светящихся во тьме глазах.

От изумления брови Нармера поползли вверх.

— Он идет по воде! Невероятно, он действительно идет по воде!

Но старый, видавший многое Аменемопе, стоявший в толпе путников, возразил ему:

— Не по воде, а по тропе, что скрыта под водой. Потоп поднял поверхность вод болота, и дорога, что мы искали, оказалась скрыта. Но теперь мы ее нашли. Он ее нашел.

…Менес шел впереди, безошибочно угадывая направление затопленной тропы, а путники следовали за ним, аккуратно ступая след в след. Малейший неверный шаг мог стать гибельным, но Менес ступал уверенно, словно отчетливо видя в темноте путь под водой своими удивительными глазами.

Вскоре затопленная часть дороги оказалась позади и племя вышло к подножию исполинских холмов. Люди устали и продрогли, но Менес продолжал идти вперед быстрым шагом, взбираясь вверх, и восходящее Солнце освещало его фигуру, отбрасывающую длинную резкую тень.

Восхождение казалось Нармеру бесконечным. Он, как и прежде, шел за Менесом, но в душе его царило смятение. Он испытывал странную смесь стыда и радости и никак не мог решиться заговорить со своим другом и вождем.

Погруженный в свои мысли, он не заметил, как Менес, уже почти достигнув вершины холма, остановился, дожидаясь его. Неловко споткнувшись, Нармер чуть было не покатился вниз по узкой и крутой тропе, увлекая за собой идущих следом, но сильная рука Менеса поддержала его. Последние шаги до вершины они преодолели вместе, помогая друг другу.

Поднявшись на верхушку исполинского холма, ярко озаренную светом только что взошедшего на синее, безоблачное небо Солнца, оба замерли от захватывающей дух картины, раскинувшейся перед ними.

Каменистый откос, поросший молодым кустарником, круто уходил вниз, а за ним… За ним, озаряемая утренним светом, во всем своем великолепии раскинулась могучая и прекрасная Великая река, сонно катившая свои голубые воды на север. С двух сторон ее обступали холмистые берега, покрытые пышными джунглями, и пальмы клонили к воде свои тяжелые раскидистые ветви. От реки поднимался туман, все выше и выше, пока наконец не сливался вдали с нежными перистыми облаками…

Можно было различить, как по извилистым тропам грациозные антилопы и могучие дикие быки спускаются на водопой. А в прохладной глубине сумрачных джунглей возвышались массивные донжоны и белоснежные башни из чистейшего мрамора, таинственные, оставленные неведомыми строителями бесчисленные века назад…

Нармер сжал руку Менеса. Слезы душили его. Прохладный северный ветер срывал их и уносил вниз — туда, где обетованная земля ждала тех, кто оказался достоин ее.

— Теперь это место — твой дом, Нармер - произнес с улыбкой Менес. — Твой дом и дом твоего народа.

— Мы никогда не достигли бы его без тебя. Я должен перед тобой извиниться. В самый черный час мы позволили сомнениям одолеть себя, и лишь ты один сохранил веру в мечту.

Менес кивнул.

— Кто знает? — ответил он. — Возможно, так и должно было быть. Раньше я не верил в судьбу, но теперь я знаю: сама судьба вознаграждает достойных. — И, повернувшись к Нармеру, он добавил по-прежнему с улыбкой: — Как бы там ни было, на этом ваши страдания закончились. Теперь вас ждет долгая, полная тихого счастья жизнь в этих благословенных землях. Знаешь, я хочу, чтобы новым вождем племени стал ты, Нармер. Ты приведешь его к процветанию.

— А как же ты? — с беспокойством спросил Нармер.

— Теперь, когда цель достигнута, я чувствую, что внутренний огонь, что питал меня все это время, иссяк. Я проведу с вами какое-то время, наслаждаясь тишиной и покоем, но затем покину вас. Такова моя сущность: душа моя требует изменений и стремления вперед. Тяжело мне будет принять безмятежное существование. Я отправлюсь дальше на север и найду там новые, еще более прекрасные земли.

— И тогда ты вернешься? Вернешься и расскажешь нам о них?..

Менес посмотрел на него странным взглядом. На мгновение ему показалось, что он вновь слышит голос Нейт: «Однажды с облаков в пустыню сойдет могучий дух, сын божественного Солнца… В той старинной истории называется его имя, но, увы, оно вылетело у меня из головы. Впрочем, готова поклясться, что оно было созвучно с твоим. Менес…»

— Да, однажды я вернусь, — тихо промолвил он. — Но случится это не скоро. Я приду не к вам, а к вашим далеким потомкам, и облик мой будет иным. Я приду к ним в час нужды, когда оскудеет Великая долина, иссякнут воды Великой реки и рухнут могучие белые храмы… Я буду петь им песни о дальних неведомых странах, о морях и о джунглях, о плодородных полях и лугах… о древних, забытых, но прекрасных храмах из белого мрамора. Многие назовут меня безумцем, но найдутся и те, кто последует за мной. Вместе с ними мы отправимся…

- Куда? Куда же?

- …вперед — в будущее. В будущее, где люди покорят всю Землю, моря и даже самые высокие вершины… И тогда — о, я ясно вижу это, хотя ты, возможно, вновь решишь, что я сошел с ума, — тогда они обратят свой взор к звездам, и однажды они достигнут звезд… Ведь в каждую эпоху будет появляться безумец, которому суждено изменить мир. И мир изменится, Нармер. Он изменится еще не раз.

Словно очарованный, слушал Нармер своего друга и наставника, странного чужеземца с белой кожей и глазами цвета самого Неба…

Перед тем как продолжить путь, Менес обнял своего друга.

— То, что я рассказал тебе, — тихо промолвил он, — расскажи своим детям и детям своих детей. Пусть запомнят, как запоминают старую, но прекрасную сказку.

«Старые сказки… Кто же относится к ним всерьез?..»

Он уже спускался вниз по склону, когда Нармер окликнул его:

— Как же нам называть эту прекрасную страну, куда ты привел нас?

Обернувшись, Менес ответил:

— Это предстоит решить вам, мой друг. Может, назовешь ее сам?

И, задумчиво глядя на раскинувшиеся перед ним луга, плодородные поля, джунгли и пастбища, сияющие в утреннем свете, Нармер промолвил:

— Кемет. Я назову ее Кемет.