Белый Котик

Усни, моя детка, ведь ночь наступила,

И только луна в поднебесье не спит,

Любуется с неба, как котик мой милый

Качается в море и тихо сопит.

Здесь волны тебе колыбелькою станут,

Усталые ласты сложи на груди.

Ни шторм, ни акула тебя не достанут,

Спи мирно, малыш, новый день впереди.

Колыбельная морских котиков

То, о чем я хочу вам рассказать, произошло несколько лет назад в Новастошне — так называют северо-восточный мыс острова Сент-Пол, что лежит далеко-далеко в Беринговом море. Эту историю поведал мне Лиммершин, зимний крапивник. Ветер занес крапивника на такелаж парохода, на котором я плыл в Японию, и я отнес птичку в свою каюту, согрел и кормил пару дней, пока мой гость не пришел в себя настолько, что смог полететь обратно на Сент-Пол. Лиммершин — очень странная птица, но умеет рассказывать правдивые истории.

На мыс Новастошна никто не заглядывает иначе как по делам, и единственные, у кого там были постоянные дела, это морские котики. В летние месяцы сотни тысяч котиков приплывали туда из холодного серого моря, ведь нигде им не жилось лучше, чем на берегу Новастошны.

Тюлень по имени Морской Ловец это знал и каждую весну, куда бы его ни заносило, плыл к Сент-Полу. Он несся прямиком к Новастошне, как торпедный катер, и целый месяц сражался со своими товарищами за хорошее место на скалах, как можно ближе к морю. Морскому Ловцу было пятнадцать лет, то был огромный серый тюлень с гривой почти до плеч и длинными, острыми, как у собаки, зубами. Когда он приподнимался на передних ластах, он становился четырех с лишним футов ростом, а если бы кто-нибудь отважился взвесить его, оказалось бы, что он весит почти семьсот фунтов. Морской Ловец был весь в шрамах после жестоких драк, но всегда готов был ринуться в новый бой. Обычно он склонял голову набок, как будто боялся посмотреть врагу в глаза, а после молниеносно бросался вперед и впивался зубами в его шею — и тут уж другой тюлень всеми силами старался удрать, да только Ловец не помогал ему в этом.

Однако Морской Ловец никогда не гнался за побежденным, потому что преследовать побежденного врага запрещает береговой закон. Все, чего он добивался — это отвоевать на берегу моря хорошее местечко под детскую. Но поскольку каждую весну сорок или пятьдесят тысяч других тюленей рвались устроить свои детские как можно ближе к морю, на берегу стоял такой шум, и свист, и мычание, и рев, и завывания, что просто жуть брала.

Если бы кто-нибудь поднялся на небольшую возвышенность под названием холм Хатчинсона, он увидел бы, что на берегу, куда ни глянь, дерутся тюлени, а в прибое там и сям виднеются головы тюленей, спешащих выбраться на берег и принять участие в битве. Морские котики сражались среди бурунов, сражались на песке, сражались на гладких, истертых базальтовых скалах, потому что были такими же упрямыми и несговорчивыми, как и человеческие мужчины. Тюленьи жены, не желая, чтобы в пылу битвы их разорвали на куски, прибывали на остров только в конце мая или в начале июня, а молодые тюлени в возрасте от двух до четырех лет, еще слишком юные для того, чтобы обзаводиться семьями, пробивались сквозь побоище на полмили вглубь острова и целыми толпами играли на песчаных дюнах, уничтожая там всю зелень до последней травинки. Таких юнцов называют холостяками, и только на Новастошне их насчитывалось двести или триста тысяч.

Однажды весной Морской Ловец закончил свой сорок пятый бой, и тут из моря выбралась Матка — его нежная, гладкая жена с ласковыми глазами. Ловец тут же схватил ее за шиворот и бросил на отвоеванное место, ворчливо заметив:

— Опаздываешь, как обычно. Где тебя носило?

За те четыре месяца, что Морской Ловец провел на берегу, он по обыкновению ничего не ел, поэтому настроение у него было препаршивое. Матка прекрасно знала, что лучше не огрызаться, поэтому огляделась и проворковала:

— Какой ты заботливый! Снова занял прежнее место.

— Еще бы я его не занял! — ответил Морской Ловец. — Посмотри только на меня!

Он был весь в царапинах, кровь текла из двух десятков его ссадин, один глаз был подбит, а бока изодраны в клочья.

— Ах, мужчины, мужчины, — сказала Матка, обмахиваясь задним ластом. — Почему вы не можете спокойно и чинно занять каждый свое место? У тебя такой вид, будто ты сражался с косаткой!

— Да я с средины мая только и делаю, что дерусь. В это время года на берегу такие толпы — не протолкнуться. Я встретил по меньшей мере сотню тюленей, выискивающих на берегу Луканнона, где бы им поселиться. Почему они не могли остаться в родных краях?

— Я часто думаю, что мы были бы намного счастливее, если бы отправились на остров Оттер, а не в это перенаселенное место, — заметила Матка.

— Ба! Только юнцы отправляются на остров Оттер. Если бы мы туда уплыли, все сказали бы, что мы боимся. Мы должны соблюдать приличия, дорогая.

Морской Ловец гордо втянул голову в толстые плечи и несколько минут делал вид, что засыпает, хотя на самом деле все время внимательно оглядывал окрестности, выискивая, с кем бы еще подраться.

Теперь, когда все тюлени и их жены выбрались на сушу, их крики слышались даже в нескольких милях от моря, заглушая громкие завывания ветра. По самым скромным подсчетам на берегу собралось больше миллиона тюленей — старых тюленей, матерей, крошечных детенышей и юнцов, которые дрались, фырчали, блеяли, ползали и играли, спускаясь к морю и возвращаясь обратно — группами и целыми полками. Насколько хватало глаз, тюлени лежали на каждом футе земли или устраивали стычки в тумане. В Новастошне почти всегда туманно, если не считать тех часов, когда встает солнце и все вокруг ненадолго окрашивается в жемчужно-радужные цвета.

Малыш Матки родился в разгар всей этой суматохи. Весь он был — сплошные голова да плечи, а глазки его были бледно-голубыми, водянистыми, как у всех крошечных тюленят, но что-то заставило его маму присмотреться к шерстке малыша повнимательнее.

— Морской Ловец, — сказала она наконец, — наш сынок вырастет белым!

— Клянусь пустыми ракушками и сухими водорослями! — фыркнул Морской Ловец. — В мире никогда еще не бывало белых тюленей.

— Что ж поделаешь? — отозвалась Матка. — Зато теперь будет.

И она запела тихую протяжную песню, которую все мамы-тюленихи поют своим детенышам:

— Не суйся в воду, крошка-сын,

Пока не подрастешь.

Не то вниз булькнешь головой

И вмиг ко дну пойдешь.

Косаток бойся, летних бурь,

Они для нас страшны.

Но ты плещись и ты расти,

Дитя большой волны!

Конечно, сперва малыш не понимал, о чем ему поют. Он ковылял и ползал по берегу рядом с матерью и научился убираться с дороги, когда его отец начинал драку с другим тюленем и два самца с ревом катались туда-сюда по скользким камням. Матка обычно уплывала в море за едой, и малыша кормили только раз в два дня, зато потом он с наслаждением наедался до отвала.

Первое, что он сделал, когда подрос, это пополз вглубь материка, где встретил десятки тысяч малышей своего возраста. Тюленята играли все вместе, как щенки, потом засыпали на чистом песке, а проснувшись, снова играли. Старики на отвоеванных лежбищах не обращали на них внимания, юные холостяки жили на своей территории, и малыши прекрасно проводили время в играх.

Когда Матка возвращалась с рыбной ловли, она шла прямиком на детскую игровую площадку и начинала блеять — так овца зовет своего ягненка — а потом прислушивалась в ожидании ответного блеяния Белого Котика. Когда Котик отзывался, Матка направлялась прямиком в ту сторону, с силой отталкиваясь передними ластами и отшвыривая чужих малышей вправо и влево. По игровым площадкам всегда рыскало несколько сотен матерей в поисках своих детей, и детеныши сновали туда-сюда, но мама сказала маленькому Котику:

— Тут с тобой все будет в полном порядке, если ты не подцепишь чесотку, полежав в мутной луже, если не будешь втирать в царапины колючий песок и не полезешь купаться в бурном море.

Маленькие тюлени, как и маленькие человеческие дети, не умеют плавать, но всеми силами стараются научиться — иначе какие же они тюлени!

Когда Котик в первый раз спустился к морю, волна унесла его на глубину, и его большая голова тут же погрузилась в воду — в точности, как пелось в маминой песне; его маленькие задние ласты взметнулись вверх, и если бы следующая волна не выбросила его на мелкое место, он бы утонул.

После этого Котик научился лежать на мелководье, там, где через него прокатывались волны, и, когда волна его приподнимала, шлепал ластами. Но он всегда бывал настороже, зная, что от больших волн жди беды. Две недели он учился как следует грести — барахтался, кашлял, кряхтел, выползал на берег, устраивался вздремнуть на песке и снова возвращался в море, пока наконец, не понял, что теперь он в воде как дома.

А теперь представьте себе, как он резвился со своими товарищами, ныряя под валы, взлетая на пенный гребень и обрушиваясь с шумом и брызгами, когда большая волна выкатывалась далеко на берег. Бывало, встав в воде на хвост, он чесал в затылке, как это делают старики, или играл в «Я — царь горы» на скользких, облепленных водорослями камнях, едва торчащих из воды. Время от времени он замечал недалеко от берега острый плавник, похожий на плавник большой акулы, и понимал, что это косатка Грампус ищет свою добычу — молодых тюленей. Тогда Котик стрелой устремлялся к берегу, а плавник зигзагами медленно двигался прочь, как будто Грампус и не думал никого искать.

В конце октября тюлени семьями и кланами начали покидать Сент-Пол, направляясь в открытое море. Кончились споры из-за лежбищ, и юные холостяки теперь играли, где им вздумается.

— В следующем году, — сказала Матка Котику, — ты станешь таким же юным тюленем, но в этом году ты должен научиться ловить рыбу.

И они отправились вместе путешествовать по Тихому океану, и Матка показала Котику, как надо спать на спине, прижав ласты к бокам и высунув носик из воды. Ни одна колыбель не бывает такой уютной, как длинные, убаюкивающие волны Тихого океана.

Когда Котик почувствовал покалывание во всем теле, Матка объяснила, что он учится «чувствовать воду» и что такое покалывание означает приближение плохой погоды, а значит, надо плыть изо всех сил, чтобы вовремя убраться подальше.

— Пройдет немного времени, — сказала она, — и ты поймешь, куда надо плыть, но сейчас мы последуем за дельфином — Морской Свиньей, потому что он очень мудрый.

Стайка дельфинов, ныряя, неслась по воде, и маленький Котик поплыл за ними изо всех сил.

— Откуда вы знаете, куда надо плыть? — запыхавшись, спросил он.

Вожак стаи закатил белый глаз и нырнул.

— У меня покалывает хвост, малыш, — вынырнув, сказал дельфин. — Значит, за моей спиной катит шторм. Поторапливайся! Когда ты к югу от Жаркой Воды, — он имел в виду Экватор, — и у тебя начинает покалывать хвост, это значит, что шторм впереди и нужно двигаться на север. Поторапливайся! Здесь плохая вода.

То была одна из многих премудростей, которым научился Котик, а учился он непрерывно. Матка научила его выслеживать треску и палтуса у береговых отмелей и выгонять рыбешек из укрытий в водорослях; научила огибать затонувшие корабли, лежащие на глубине ста саженей под водой, и пулей влетать в один иллюминатор, а затем вылетать в другой вдогонку за удирающей рыбой; учила танцевать на гребнях волн, когда небо полосуют молнии, и вежливо махать ластами парящим на ветру короткохвостому Альбатросу и Фрегату; учила по-дельфиньи выпрыгивать из воды на три-четыре фута, прижав ласты к бокам и изогнув хвост; учила, что летучую рыбу лучше не трогать, потому что она костлявая; а еще показывала, как на полной скорости, не глядя, оторвать лакомый кусок от трески на глубине десяти морских саженей. И Матка рассказывала сыну, что никогда нельзя глазеть на человеческие суда, особенно на те, где сидят на веслах люди.

Спустя полгода Котик понял, что знает о ловле рыбы в глубинах морей все, что только стоило узнать. И за все эти полгода он ни разу не ступал ластом на сушу.

Но вот однажды, когда он лежал в полудреме на теплой воде где-то у берегов острова Хуан-Фернандес, он почувствовал во всем теле слабость и истому — такое случается с людьми, когда наступает весна. И он вспомнил прекрасные берега Новастошны за семь тысяч миль отсюда, вспомнил игры с товарищами, запах морских водорослей, рев тюленей и их драки. В ту же минуту Котик направился на север и долго плыл, не сворачивая. По пути он встретил множество своих товарищей, направлявшихся туда же, куда и он.

— Привет, Котик! — говорили ему тюлени. — В этом году все мы— юные холостяки и можем станцевать Огненный Танец на волнах у Луканнона и поиграть на свежей траве. Но где ты раздобыл такую шерсть?

Надо сказать, мех Котика был теперь белоснежным, и, хотя Котик им очень гордился, он отвечал только:

— Поторапливайтесь! Мне не терпится очутиться на суше.

И вот молодые тюлени добрались до родного берега и услышали, как старые тюлени, их отцы, дерутся в клубящемся тумане.

Той ночью Котик танцевал Огненный Танец вместе с другими годовалыми юнцами.

Летними ночами море словно пылает от Новастошны до Луканнона, за каждым плывущим тюленем тянется фосфоресцирующий след, похожий на дорожку от горящего масла, а когда тюлень прыгает в море, он погружается в воду со вспышкой, и в волнах разбегаются светящиеся полосы и завихрения.

Натанцевавшись, юнцы отправились вглубь острова, в свои угодья, где валялись на молодой дикой пшенице и рассказывали истории о своих морских похождениях. Они говорили о Тихом океане так же запросто, как мальчишки говорят о лесе, в котором собирают орехи, и если бы какой-нибудь человек сумел понять тюлений язык, он смог бы составить такую карту океана, какой еще никогда не бывало.

Однажды группа трех- и четырехлетних тюленей-холостяков скатилась с холма Хатчинсона с шумом и криком:

— Прочь с дороги, мелкота! Море бездонное, и вы еще не знаете всего, что в нем есть. Подождите хвастать, пока не обогнете мыс Горн.

А один холостяк спросил Котика:

— Привет, годовалый, где ты раздобыл такую белую шерсть?

— Нигде я ее не раздобывал, — ответил Котик. — Она сама выросла.

Он как раз собирался опрокинуть этого тюленя, как вдруг из-за песчаной дюны вышли двое черноволосых мужчин с плоскими красными лицами, и Белый Котик, никогда раньше не видевший человека, поперхнулся и опустил голову.

Холостяк же просто проковылял чуть в сторону и застыл, тупо глядя на людей.

Это были никто иные, как Керик Бутерин, вождь охотников на тюленей, и его сын Паталамон. Они явились из маленькой деревушки, расположенной менее чем в полумиле от лежбищ морских котиков, и решали, каких тюленей будут загонять в загоны для забоя, как овец, чтобы позже превратить их шкуры в кожаные куртки.

— Хо! — воскликнул Паталамон. — Смотри-ка! Белый тюлень!

Керик Бутерин сам побелел под слоем масла и копоти — а он был алеутом, поэтому был как следует промаслен и прокопчен — и пробормотал молитву.

— Не трогай его, Паталамон, — сказал он сыну. — Никогда не видывал здесь белого тюленя с тех пор, как… Да вообще никогда не видел. Вдруг это призрак старого Захаррофа? В прошлом году он пропал во время сильного шторма.

— Я и близко не подойду к этому зверю, — ответил Паталамон. — Он принесет беду! Ты и вправду думаешь, что это вернулся старый Захарроф? А я так и не расплатился с ним за чаячьи яйца.

— Не смотри на него, — сказал Керик. — Пошли, загоним тех четырехлеток. Сегодня мужчинам следовало бы содрать двести шкур, но сейчас начало сезона, и они еще не набили руку, поэтому хватит и сотни. Шевелись!

Паталамон застучал костью о кость перед группой тюленей-холостяков, и те замерли, пыхтя и отдуваясь. Потом он подошел ближе, и тюлени тронулись с места. Керик погнал их вглубь острова, а они даже не пытались вернуться к своим товарищам. Сотни и сотни тысяч тюленей наблюдали за тем, как их гонят, но не прерывали своих игр.

Один только Белый Котик начал задавать вопросы, но никто из товарищей не смог объяснить ему, что происходит; все знали только, что мужчины каждый год в течение полутора-двух месяцев вот эдак куда-то угоняют тюленей.

— Я пойду за ними, — сказал Котик и, вытаращив глаза, пошлепал вслед за удаляющимся стадом.

— Белый тюлень идет за нами! — закричал Паталамон. — Такого никогда еще не бывало, чтобы тюлень сам шел на бойню!

— Тсс! Не оглядывайся, — велел сыну Керик. — И вправду — призрак Захаррофа! Надо будет поговорить об этом со священником.

До бойни было всего полмили, но путь туда занял час, потому что Керик знал: если тюлени будут двигаться слишком быстро, они перегреются, и тогда мех будет клочьями слезать с их снятых шкур. Так они и шаркали — мимо перешейка Морского Льва, мимо дома Вебстера, пока не добрались до солеварни, скрывшись из виду тех тюленей, что остались на берегу.

Котик все еще тащился сзади, тяжело дыша и недоумевая. Ему казалось, что он добрался до края света, но рев тюленьих лежбищ позади звучал громко, как грохот поезда в туннеле.

Наконец, Керик уселся на мох, достал тяжелые оловянные часы и подождал полчаса, пока пригнанные тюлени не охладились. Белый Котик слышал, как с края капюшона этого человека капает туманная морось. Потом подошли еще десять или двенадцать мужчин, каждый из них держал окованную железом дубинку в три-четыре фута длиной. Керик показал на нескольких тюленей, которые так и не остыли или их шкура была испорчена шрамами от укусов, и мужчины, пиная этих котиков тяжелыми сапогами из моржовой кожи, отогнали их в сторону.

А потом Керик сказал:

— Давайте!

И мужчины принялись изо всех сил колотить оставшихся тюленей дубинками по головам.

Спустя десять минут маленький Котик не узнавал своих товарищей, потому что с них содрали шкуры от носа до задних ласт и свалили в кучу на земле.

С Белого Котика было довольно! Он повернулся и помчался обратно к морю галопом (а тюлень может мчаться очень быстро, хоть и недолго), встопорщив от ужаса усы. На перешейке Морского Льва, где у края прибоя сидят огромные морские львы, он очертя голову бросился в прохладную воду и закачался на волнах, тяжело дыша.

— В чем дело? — сипло спросил Морской Лев. Такие крупные морские львы обычно держатся особняком.

— Я один уцелел! Только я! — ответил Белый Котик. — Всех других молодых тюленей перебили одного за другим!

Морской Лев повернулся и посмотрел на берег.

— Чушь! — фыркнул он. — Твои друзья шумят, как всегда. Ты, наверное, видел, как старина Керик расправился с небольшой группой. Он занимается этим уже тридцать лет.

— Это ужасно, — сказал Котик.

Тут на него накатила волна, но он удержался на месте, резко взмахнув ластами и едва разминувшись с зазубренным краем скалы.

— Отлично выполнено для годовалого! — похвалил Морской Лев, сам прекрасный пловец. — Да, наверное, с твоей точки зрения это ужасно, но если вы, тюлени, будете приплывать сюда год за годом, люди будут знать, где вас искать, и никогда не оставят вас в покое. Если только вы не найдете остров, на который не ступала нога человека.

— А разве такой остров где-нибудь есть? — спросил Котик.

— Я уже двадцать лет следую за палтусом и пока нигде не видел такого места. Но послушай! Ты, кажется, любишь общаться с теми, кто старше тебя, так почему бы тебе не отправиться на Моржовый остров и не поговорить с Морским Чародеем? Может, он что-нибудь знает. Только не спеши. Тебе предстоит шестимильный заплыв, и на твоем месте я бы сначала вздремнул, малыш.

Котик решил, что это хороший совет, поэтому подплыл к своему берегу, выбрался на сушу и проспал полчаса, подергиваясь всем телом, как это обычно делают тюлени.

А после он направился прямиком к Моржовому острову — небольшому низкому скалистому островку к северо-востоку от Новастошны, сплошь усеянному выступами и скалами, на которых гнездятся чайки.

Он выбрался на берег рядом со стариной Морским Чародеем — большим, уродливым, обрюзгшим, бородавчатым тихоокеанским моржом с толстой шеей и длинными клыками. Этот морж вел себя вежливо только когда спал, а сейчас он как раз спал, наполовину погрузив задние ласты в прибой.

— Просыпайся! — громко тявкнул Котик, потому что чайки подняли страшный шум.

— Ха! Хо! Хм! Кто здесь? — спросил Морской Чародей и ударил лежащего рядом моржа клыками. Тот проснулся и ударил следующего, а тот — еще одного, и так далее, пока все моржи на берегу не проснулись и не уставились во все стороны, кроме нужной.

— Привет! Это я, — сказал Котик, покачиваясь на волнах прибоя и смахивая на маленького белого слизняка.

— Ну и ну! Чтоб с меня содрали шкуру, — проворчал Морской Чародей.

Теперь все уставились Котика — так могли бы смотреть на маленького мальчика сонные пожилые джентльмены, если бы мальчик забрел в их клуб.

Котик не желал больше ничего слышать о содранных шкурах; он достаточно насмотрелся на такие ужасы.

— Есть ли где-нибудь место, куда никогда не заходят люди? — крикнул он. — Место, где тюлени смогли бы найти приют?

— Плыви да разузнай, — ответил Морской Чародей, закрывая глаза. — Плыви отсюда. Мы заняты.

Котик подпрыгнул, как дельфин, и закричал во все горло:

— Пожиратель моллюсков! Пожиратель моллюсков!

Он знал, что Морской Чародей никогда в жизни не ловил рыбу. Все моржи едят только моллюсков и водоросли, хотя и притворяются очень грозными.

Само собой, все здешние птицы — чайки-бургомистры, и моёвки, и тупики, всегда ищущие случая нагрубить, подхватили этот крик, и, как рассказал мне Лиммершин, долгое время на Моржовом острове стоял такой шум, что он заглушил бы даже пушечный выстрел.

Все кричали:

— Старый пожиратель моллюсков! — а Морской Чародей, кряхтя и кашляя, перекатывался с боку на бок.

— Теперь расскажешь? — отдуваясь, спросил Котик.

— Спроси Морскую Корову, — ответил Морской Чародей. — Если она еще водится в море, она тебе расскажет.

— А как я узнаю Морскую Корову, если встречу ее? — спросил Котик, уже приготовившись уплыть.

— Это единственное морское создание, которое еще уродливей Морского Чародея! — завопила чайка-бургомистр, пролетая под носом моржа. — Еще уродливее и невежливее! Стари-ик!

И под крики чаек котик поплыл обратно в Новастошну.

Там он обнаружил, что никто не понимает, зачем он пытается найти тихое пристанище для тюленей. Ему сказали, что люди всегда угоняли тюленей-холостяков, такая уж у них работа, и что если Белый Котик такой нежный, зря он заглянул на бойню. Но Котик отличался от своих друзей-тюленей тем, что, во-первых, никто из них не видел, как люди убивают тюлени-холостяков, а он видел. И, во-вторых, он был белым.

Старый Морской Котик, выслушав рассказ о приключениях сына, сказал:

— Ты должен стремиться только к тому, чтобы вырасти и стать большим тюленем, как твой отец, и завести детскую на берегу, тогда люди оставят тебя в покое. Пройдет каких-то пять лет, и ты сможешь за себя не волноваться.

Даже кроткая Матка, мать Белого Котика, сказала:

— Ты никогда не сможешь остановить убийства. Лучше поиграй в море, Котик.

И Котик уплыл и станцевал Танец Огня, но на его маленьком сердце лежала большая тяжесть.

Той осенью он покинул берег одним из первых и отправился в путь в одиночку, потому что в его круглую голову пришла интересная идея. Он собирался найти Морскую Корову, если она вообще водится в море, а после хотел отыскать тихий остров с хорошими твердыми берегами, на которые никогда не наведываются люди. Там, на этом острове, тюлени будут жить в безопасности и люди не смогут до них добраться.

Белый Котик исследовал весь Тихий океан от севера до юга, проплывая по триста миль в сутки, и пережил больше приключений, чем можно описать. Его едва не схватила Гигантская Акула, его чуть не съела Пятнистая Акула, его преследовала Акула-Молот, а еще он познакомился со всякими не стоящими доверия бродягами, шастающими по морям туда-сюда, и с очень вежливыми рыбами, и с алыми пятнистыми гребешками, ужасно гордящимися тем, что сотни лет торчат на одном месте. Кто только ни повстречался Белому Котику, но Морскую Корову он так и не встретил и не нашел подходящего острова.

Если ему попадался остров с хорошим твердым берегом и склоном, на котором могли бы играть тюлени, на горизонте появлялся дым китобойного судна, вытапливающего ворвань, а Котик знал, чем грозит такой дым. Или он находил остров, где когда-то обитали тюлени и были все перебиты, а Котик знал, что если однажды люди пришли куда-то, они обязательно явятся туда снова.

Он познакомился со старым короткохвостым альбатросом, и тот сказал, что остров Кергелен — место, где царят тишина и покой. Котик поплыл туда и во время сильной снежной бури с молниями и громом чуть не разбился вдребезги о зловещие черные скалы. Все же, борясь с бурей, он увидел, что даже здесь когда-то были тюленьи лежбища. И такое зрелище встречало его на всех других островах, какие он посетил.

Лиммершин перечислил мне длинный список этих островов, ведь Котик путешествовал целых пять сезонов. Каждый год он отдыхал всего по четыре месяца в Новастошне, где друзья-тюлени смеялись над ним и над его попытками найти несуществующий остров.

Белый Котик побывал на Галапагосах — этом ужасном засушливом месте на Экваторе, где чуть не испекся заживо. Он побывал на островах Джорджия, на Оркнейских островах, на Изумрудном острове, на острове Литтл-Найтингейл, на острове Гофа, на острове Буве, на островах Крозе и даже на маленьком островке южнее мыса Доброй Надежды. Но повсюду обитатели моря говорили ему одно и то же: «Когда-то давным-давно сюда приплывали тюлени, но люди их всех истребили».

Даже когда Котик проплыл тысячи миль по Тихому океану и добрался до мыса Корриентес (на обратном пути с острова Гоф), он нашел на скале несколько сотен облезлых тюленей, которые сообщили, что люди являлись и туда.

С разбитым сердцем Белый Котик обогнул мыс Горн и поплыл к своим родным берегам.

По пути на север он пристал к острову, где росли зеленые деревья, и нашел там старого-престарого, еле живого тюленя. Котик наловил ему рыбы и рассказал о своих горестях.

— А теперь, — в заключение сказал Котик, — я возвращаюсь в Новастошну, и пусть меня отправят на бойню вместе с другими тюленями-холостяками, мне уже все равно.

— Не сдавайся, — ответил старый тюлень. — Я последний из исчезнувшего племени Масафуэра, и в те дни, когда люди убивали нас сотнями тысяч, на берегах ходили слухи, что однажды с севера придет белый тюлень, который уведет тюлений народ в спокойное место. Я стар и не доживу до этого дня, но другие доживут. Не бросай поиски.

Котик встопорщил усы (то было красивое зрелище) и сказал:

— Я единственный белый тюлень, который когда-либо рождался на морском побережье, и я — единственный тюлень, черный или белый, задумавшийся о поисках новых островов.

Эта встреча очень его подбодрила.

Когда тем летом Котик вернулся в Новастошну, Матка умоляла его жениться и остепениться, потому что он был уже не юнцом, а взрослым тюленем с кудрявой белой гривой на плечах, таким же тяжелым, большим и грозным, как и его отец.

— Дай мне еще один сезон, — ответил Матке Белый Котик. — Помни, мама, седьмая волна всегда дальше всего забегает на берег.

Как ни странно, еще один тюлень (самочка) решил отложить свой брак до следующего года, и в ночь перед тем, как в последний раз отправиться на поиски, Котик станцевал с этой тюленихой Танец Огня, плавая туда-сюда вдоль всего Луканнона.

В этот раз Белый Котик направился на запад, потому что напал на след большого косяка палтуса, а ему требовалось по меньшей мере сто фунтов рыбы в день, чтобы не растерять силы. Он гонялся за рыбинами, пока не устал, а потом свернулся калачиком и заснул на мелководье, среди волн, набегающих на Медный остров. Он прекрасно знал это побережье, и около полуночи, почувствовав, как водоросли мягко колышутся под ним, сказал самому себе: «Хм, сегодня сильный прилив». Перевернувшись под водой, он медленно открыл глаза, потянулся… И вдруг подпрыгнул, как кот, потому что увидел каких-то огромных тварей, которые плавали по мелководью и объедали густую бахрому водорослей.

— Клянусь великими гребнями Магеллана! — пробормотал Котик себе в усы. — Кто они, во имя морских глубин?

Еще никогда он не видел таких созданий, не похожих ни на акул, ни на каких-либо других рыб, ни на моржей, ни на морских львов, ни на тюленей, ни на белых медведей, ни на китов, ни на кальмаров, ни на морских гребешков. Существа были от двадцати до тридцати футов в длину, без задних ласт, зато с похожим на лопату хвостом, словно вырезанным из мокрой кожи, и с нелепыми на вид головами. Когда существа прекращали пастись, они балансировали на кончиках хвостов в глубокой воде, торжественно кланяясь друг другу и размахивая передними плавниками, как толстяк мог бы помахать руками.

— Хм! — сказал Котик. — Хороший ли сегодня улов, господа?

В ответ большие существа поклонились ему и помахали плавниками. Когда они снова начали есть, Котик увидел, что их верхняя губа раздваивается: создания засовывали в щель между половинками губы огромный пучок водорослей, а потом сдвигали половинки. Отправив таким образом в пасть большую порцию водорослей, существа начинали с важным видом жевать.

— Какой неряшливый способ кормления, — проговорил Котик.

Неведомые существа снова поклонились, и Котик начал сердиться.

— Очень хорошо, — сказал он. — Если у вас в переднем плавнике есть лишний сустав, незачем все время им хвастаться. Я вижу, как грациозно вы кланяетесь, но я хотел бы знать, как вас зовут.

Раздвоенные губы зашевелились, остекленевшие зеленые глаза уставились на него, но существа промолчали.

— Ну и ну, — пробормотал Котик. — Никогда еще не встречал тех, кто еще уродливее Морского Волшебника и еще хуже воспитан.

И тут он внезапно вспомнил, что кричала ему чайка-бургомистр, когда он маленьким годовичком приплыл на Моржовый остров, а вспомнив, навзничь опрокинулся в воду, потому что понял, что наконец-то нашел Морскую Корову!

Морские коровы продолжали нырять и пастись в водорослях, а Котик задавал им вопросы на всех языках, какие узнал за время своих странствий; надо сказать, что у морского народа почти столько же разных языков, сколько и у людей. Но морские коровы не отвечали, потому что они не умеют разговаривать. У них всего шесть шейных позвонков вместо обычных семи, и в море ходят слухи, что это мешает им разговаривать даже со своими соплеменниками. Зато, как вы уже знаете, у них есть дополнительный сустав в передних плавниках, и, размахивая ими, морские коровы передают что-то вроде неуклюжего телеграфного кода.

К рассвету грива Котика стояла дыбом, а его терпение ушло туда, куда уходят дохлые крабы.

И тут морские коровы очень медленно двинулись на север, время от времени останавливаясь, чтобы посовещаться друг с другом (или устроить нелепый танец с поклонами).

Котик следовал за ними, говоря себе: «Такие тупые создания давно бы погибли, если бы не нашли какой-нибудь безопасный остров. А то, что годится для морской коровы, годится и для тюленя. И все равно мне хотелось бы, чтобы они поторопились».

Для Котика это было утомительное путешествие. Морские коровы никогда не проплывали в день больше сорока-пятидесяти миль, а на ночь останавливались покормиться. Они все время держались близко к берегу, и Котик плавал вокруг них, над ними и под ними, но никак не мог заставить их хоть немного увеличить скорость. Продвигаясь все дальше на север, морские коровы каждые несколько часов устраивали совещания с поклонами, и Котик чуть не откусил себе ус от нетерпения, пока не увидел, что они, оказывается, движутся вместе с теплым течением. Вот тогда он их зауважал.

Однажды ночью морские коровы ушли под поверхность сияющей в лунном свете воды — ушли под воду, как камни, и впервые с тех пор, как Котик их повстречал, поплыли быстро. Белый Котик следовал за ними, дивясь, потому что даже представить себе не мог, что морская корова может так быстро плавать. Стадо направилось к утесу, встающему из воды, и нырнуло в темную дыру у его подножия на глубине двадцати морских саженей. Котику нырнул следом, и ему пришлось долго-долго плыть под водой по темному туннелю. Ему ужасно хотелось сделать вдох, но наконец он выбрался из туннеля и, задыхаясь, всплыл на поверхность.

— Клянусь своей гривой! — воскликнул он, отфыркиваясь. — Ну и заплыв! Но дело того стоило.

Морские коровы разделились и лениво паслись у края самого прекрасного берега, какой когда-либо видел Белый Котик. На многие мили тянулись длинные участки гладких, истертых камней, идеально приспособленные для того, чтобы устраивать на них тюленьи детские, а в глубине суши виднелись игровые площадки из твердого песка. Еще тут была высокая трава, на которой можно поваляться, и песчаные дюны, чтобы карабкаться по ним и скатываться вниз. На берег набегали волны, где тюлени смогут танцевать, а самое главное — Котик понял, что сюда никогда не заглядывали люди. Белому Котику подсказала это сама вода, и такие ощущения никогда не обманывают тюленей.

Убедившись, что у берега полно рыбы, он поплыл вдоль него, считая восхитительные низкие песчаные островки, наполовину скрытые красивым клубящимся туманом. Далеко на север уходила в море гряда отмелей и торчащих из воды камней, которые никогда не позволят кораблю подойти к берегу ближе чем на шесть миль, между островами и материком блестела широкая полоса воды, достигая отвесных скал. Где-то под этими скалами скрывался вход в туннель, ведущий в открытое море.

— Это как Новастошна, но в десять раз лучше, — сказал Котик. — Морская Корова, должно быть, мудрее, чем я думал. Люди не смогут перебраться сюда через скалы, а отмели в море разнесут их корабли в щепки. Если где-то в море и есть безопасное место, то это оно.

Он вспомнил о молодой тюленихе, оставшейся дома, но, хотя Белому Котику не терпелось вернуться в Новастошну, он тщательно осмотрел найденные владения, чтобы по возвращении ответить на все вопросы.

Потом он нырнул, убедился, что находится у входа в туннель, и помчался по нему на юг. Никто, кроме морской коровы или тюленя, и мечтать не мог о таком месте; когда Котик оглянулся на скалы, даже ему с трудом верилось, что он под ними проплывал.

Путь домой занял у него шесть дней, хотя он плыл не спеша; и, как только Котик вынырнул чуть выше перешейка Морского Льва, он встретил тюлениху, которая все это время его ждала. Едва заглянув в глаза Белого Котика, она поняла, что он наконец-то нашел свой остров.

Но Морской Ловец, отец Котика, и тюлени-холостяки, и все остальные начали смеяться, когда Белый Котик рассказал им о своем открытии.

— Все это очень хорошо, Котик, — сказал молодой тюлень, его ровесник, — но ты не можешь явиться невесть откуда и приказать нам уплыть отсюда невесть куда. Помни, мы сражались за наши детские, пока ты вместо этого шлялся по морю.

Другие тюлени рассмеялись, и молодой тюлень начал поводить головой из стороны в сторону. Он только что женился и ужасно гордился этим.

— Мне незачем драться, — сказал Котик. — Я всего лишь хочу показать вам место, где вы будете в безопасности. Какой смысл нам драться?

— О, если ты пытаешься отступить, то, конечно, мне больше нечего сказать, — издевательски заметил молодой тюлень и мерзко захихикал.

— Ты поплывешь со мной, если я тебя одолею? — спросил Котик, и в его глазах вспыхнул зеленый огонек, потому что он был очень зол из-за того, что его принуждают к драке.

— Договорились, — небрежно сказал молодой тюлень. — Если ты победишь, я с тобой поплыву.

У него не было времени передумать, потому что Котик резко подался вперед и впился зубами в его шею, а потом припал на задние ласты, и протащил своего врага по берегу, и встряхнул его, и опрокинул на бок.

Потом Котик протявкал остальным:

— Я делал для вас все, что мог, целых пять сезонов! Я нашел для вас остров, где вы будете в безопасности, но вы не поверите, пока ваши глупые головы не снесут с плеч. Сейчас я вас проучу. Берегитесь!

Лиммершин рассказывал мне, что никогда за всю свою жизнь — а он каждый год видел, как дерутся десять тысяч больших тюленей, — никогда за всю свою короткую жизнь он не видел ничего подобного. Котик ворвался на лежбище, бросился на самого крупного тюленя, какого смог найти, схватил его за горло — и душил, и трепал, пока тот не взмолился о пощаде. Тогда Белый Котик отшвырнул этого противника в сторону и набросился на следующего. Видите ли, наш Котик ни разу не голодал целых четыре месяца, как это ежегодно делают большие тюлени, его дальние плавания помогали ему поддерживать идеальную форму, а самое главное, он никогда раньше не дрался. Его кудрявая белая грива встала дыбом от ярости, глаза горели, крупные собачьи зубы блестели — просто загляденье! Старый Морской Ловец, его отец, увидел, как сын пронесся мимо, трепля седых старых тюленей, как палтусов, и расшвыривая в стороны юных холостяков.

— Может, он и дурак, но он лучший боец на берегу! — взревел Морской Ловец. — Не трогай своего отца, сын мой! Я с тобой!

Котик взревел в ответ, и старый Морской Ловец вперевалку ринулся в битву — усы дыбом, пыхтение напоминает пыхтение паровоза. Матка и юная тюлениха, собиравшаяся выйти замуж за Котика, припали к земле поодаль и восхищались своими мужчинами.

То была великолепная схватка, потому что эти двое сражались до тех пор, пока не осталось больше тюленей, осмеливающихся поднять голову, а потом вдвоем, ревя, величественно разгуливали по берегу бок о бок.

Ночью, когда за туманом стало переливаться полярное сияние, Белый Котик взобрался на голую скалу и посмотрел вниз, на лежбища и на истрепанных, окровавленных тюленей.

— Что ж, — сказал он, — я преподал вам урок.

— Клянусь своей гривой! — воскликнул старина Морской Ловец, с трудом приподнимаясь на передних ластах, потому что ему тоже сильно досталось. — Даже косатка не смогла бы их так искромсать. Сынок, я горжусь тобой, больше того — я поплыву с тобой на твой остров, если он вообще существует.

— Слышите, жирные морские свиньи? Кто еще поплывет со мной в туннель морских коров? Отвечайте, или преподать вам еще один урок? — прорычал Котик.

По всему пляжу прокатился рокот, похожий на рокот прибоя.

— Мы поплывем, — ответили тысячи усталых голосов. — Мы последуем за Котиком, Белым Тюленем.

Тогда Котик втянул голову в плечи и гордо закрыл глаза. Он больше не был белым тюленем, потому что покраснел от крови с головы до хвоста. И все же он презрительно отмахнулся от своих ран, не желая ни зализывать их, ни даже на них взглянуть.

Неделю спустя его армия (почти десять тысяч холостяков и старых тюленей) отправилась на север, к туннелю морских коров. Тюлени, оставшиеся в Новастошне, называли их идиотами, но следующей весной, когда все встретились у тихоокеанских побережий, где много рыбы, тюлени Белого Котика рассказывали такие истории о новых владениях за туннелем морских коров, что все больше и больше тюленей стали покидать Новастошну.

Конечно, все случилось не сразу, ведь тюлени — тугодумы, и им требуется много времени, чтобы как следует все обмозговать. Но год за годом все больше тюленей покидали Новастошну, Луканнон и другие лежбища, отправляясь на тихие, защищенные берега, где обосновался Котик. Там он и проводил все лето напролет, с каждым годом становясь все больше, толще и сильнее, в то время как юнцы играли вокруг него в море, куда не заходит ни один человек.

Луканнон

(Эту замечательную песню поют все морские котики Сент-Пола, возвращаясь летом на родные берега. Такой своеобразный и очень грустный гимн морских котиков).

Однажды я встретил своих друзей — как давно это было!

Там, где летом валы, грохоча и шипя, об уступы бьют что из силы.

Там хором пел миллион голосов, заглушая песню прибоя:

«Берега Луканнона, родные места, вечно будут с тобою».

Это песнь о прекрасных местах, что лежат вдали близ соленых лагун,

Это песнь о том, как когда-то съезжали мы лихо с песчаных дюн,

Это песнь о танцах ночных в бурлящем, светящемся море

У берегов Луканнона, пока туда не приплыл человек нам на горе.

Однажды я встретил своих друзей (которых мне больше не встретить):

Они приплывали сотнями тысяч, их голоса разносил над берегом ветер,

Над пенным морем, над гребнями волн… Громче прибоя и грома

Мы приветствовали тех, кто вернулся домой — драчунов, наших старых знакомых.

О, берега Луканнона, где мокрый песок и зеленеет пшеница!

О, берега, где серый лишайник растет и туман над морем клубится!

О, скалы и наши площадки для игр, истертые ластами гладко!

Берега Луканнона — родной наш дом, куда возвращаться так сладко!

Утром я встретил своих друзей — теперь их осталось так мало.

Нас палкой бил на земле человек, а в воде злая пуля нас настигала.

Нас загоняли, как глупых овец, и на бойне с нас шкуры сдирали,

А мы пели свой гимн «Луканнон», пока могли и дышали.

Скорее, о братья, поплыли на юг! О, чайка, лети и поведай

Владыкам морей, что живут в глубине, о наших печалях и бедах.

Здесь пусто, как в тухлом акульем яйце, что на берег вынесло море,

Теперь, когда к берегам Луканнона приплыл человек нам на горе.