Белый Рябчик

Было тепло. Даже приятно — только постоянный зуд насекомых иногда отвлекал. Лето в лесу — пора не просто изобилия, а буйства красок и звуков. И вот среди этой зелёной, шумящей жизни два егеря — Егор и Асмаловский — стояли возле старого вывороченных буреломом деревьев, затаив дыхание. Прямо у их ног, в лесной подстилке, копошился выводок рябчиков. Пуховички, уже почти оперившиеся, но ещё смешные и неуклюжие, суетливо следовали за матерью, которая тревожно цыкала, завидя людей.

— Смотри-ка, — прошептал Асмаловский, присев на корточки с удивительной для его грузного тела лёгкостью. Он не пальцем указал, а лишь движением бровей направил внимание Егора. — Последний в строю. Видишь?

Егор присмотрелся. Да, видел. Среди коричнево-рыжих пёстрых комочков один был… белый. Не просто светлый, а именно молочно-белый, с едва заметным кремовым оттенком. Его пух уже сменился на перо, и тот был лишён сложного рябого узора. Лишь на спине проступали слабые, будто акварельные, пепельные полоски. Глазки-бусинки были не чёрными, а розовато-красными. Альбинос.

— Редкость, — тихо выдохнул Егор.

— Бесперспективность, — мрачно поправил Асмаловский, поднимаясь. — Хищный глаз его за версту увидит. Лиса, ястреб, даже сова — все его первую заметят. К зиме не доживёт. Природа таких отметок не любит. Слишком заметно.

Мать-рябчиха, видя, что люди не уходят, резко повела выводок в чащу. Белый птенец путано бежал последним, его светлое пятно мелькало среди коряг, как маленький призрак. Егору стало не по себе. Асмаловский был прав. Такой окрас в лесу — не дар, а приговор.

***

Егеря встречали его несколько раз за лето. То мелькнёт белое пятнышко у ручья, то услышат в кустах его особый, чуть более тонкий писк. Каждый раз они думали, что это последняя встреча. Но белый рябчик выживал. Он не просто выживал — он рос, крепчал, и к осени это был уже не птенец, а сильный, крупный самец. Его белизна уже не казалась болезненной. Он был ослепительно, гордо белым на фоне багряных клёнов и жёлтых берёз. Как снежная королева посреди пожара осени. Птица научилась выживать: была невероятно осторожна, замирала при малейшей тени, и ее слух, казалось, обострился вдвойне, компенсируя яркую уязвимость.

Однажды, в конце октября, после удара первых серьёзных заморозков, когда земля заиндевела, егеря нашли следы драки под рябиной. Клочки тёмных перьев, сломанные ветки, капля крови на инее. И среди этого — несколько длинных, белых перьев.

— Дрался, — констатировал Асмаловский, поднимая одно перо на ладони. Оно было безупречно белым, без единой крапинки. — За территорию, за самку. Значит, силён. Но следующий раз может не повезти. Или кабан подшутит, или куница. Зимой он точно не вытянет. Белый на белом — ещё куда ни шло, но пока снега нет…

Мужчины переглянулись. Без слов было понятно — решение созрело. Его нельзя оставлять.

— Отловим, — просто сказал Егор. — Пусть живёт. В неволе, но живёт.

— Ага, — хрипло согласился Асмаловский. — Только как? Птица-то не глупая, дикая.

На следующий день егеря устроили целую кампанию. Принесли легкую переносную клетку, замаскировали её ветками. Егор взял манок — пищик, имитирующий позывной рябчихи. Асмаловский, затаившись в двадцати метрах, должен был быть на подхвате.

Егор начал манить. Тонкий, заунывный свист поплыл над замёрзшим лесом. Прошло десять минут, двадцать… Ничего. Только синица любопытная прилетела.

— Может, не на ту песню клюёт? — пробормотал Егор, уже почти отчаявшись.

Однако птица появилась. Не с той стороны, откуда ждал Егор. Со стороны Асмаловского. Белый рябчик, крадучись от дерева к дереву, появился на опушке. Он с явным любопытством изучал грузную, неподвижную фигуру старого егеря, присевшего на колоду. Казалось, птица его узнала — того самого большого, неопасного двуногого, который много раз был рядом, но ни разу не причинил вреда.

Асмаловский, заметив приближение птицы, замер, будто врос в землю. Рябчик сделал ещё несколько осторожных шагов. Потом, будто решившись, вспорхнул и сел на ту самую колоду, в полуметре от егеря. Он склонил голову набок, рассматривая его своими розовыми глазами.

Асмаловский, невероятно медленно, плавно, как во сне, поднял свою огромную, в шрамах и мозолях, ладонь. И не набросился, а просто… накрыл ею рябчика, когда тот вспорхнул к нему на плечо. Птица лишь вздрогнула, но не вырвалась. Будто это была не поимка, а долгожданное прикосновение.

— Ну, вот и договорились, — тихо сказал старый егерь, и в его голосе прозвучала непривычная нежность.

***

Несколько дней белый рябчик по кличке Призрак жил в просторном садке на веранде Егора. Он был спокоен, кушал ягоды рябины, кедровые орешки и даже начал тихонько отзываться на свист. Огонёк и Степан относились к нему с почтительным любопытством, а говорящий гусь пробормотал: «Белый», — и потерял интерес.

Но постоянным жильцом веранды ему было не суждено стать. На третий день к Егору заглянул Асмаловский, а с ним — его приёмная дочка, Катя. Девочка лет девяти, с двумя тугими русыми косичками. Держа отца за руку, девочка глядела огромными, но серьёзными глазами. Она была тихой и очень внимательной ко всему живому, что неудивительно — её приёмный отец был ходячим лесным энциклопедическим словарём.

Увидев белого рябчика, Катя замерла на пороге.

— Пап, — прошептала она, дергая Асмаловского за рукав. — Он… как снежинка. Живая.

Девочка подошла к садку, и рябчик, к удивлению всех, не отпрыгнул, а приблизился к сетке, склонив голову.

— Он особенный, — сказал Егор. — Ему в лесу не выжить. Вот мы его и спасли.

— Он будет жить у вас? — спросила девочка, и в её голосе прозвучала такая надежда и такая неуверенность одновременно, что у двух взрослых мужчин ёкнули сердца.

Асмаловский посмотрел на Егора, на Катю, на птицу. Потом хрипло кашлянул.

— Думаю, ему у нас будет спокойнее. У Кати руки золотые, она всех птенцов выхаживает. Если, конечно, Егор не против…

Егор только улыбнулся и открыл дверцу садка.

— Забирайте. Он и правда ваш. Сам же к тебе прилетел, Николай Иваныч.

Катя, затаив дыхание, протянула руку. Призрак клюнул её в палец, нежно, будто пробуя. Девочка рассмеялась, и её лицо озарилось такой радостью, что даже угрюмый Асмаловский расплылся в улыбке.

Так белый рябчик обрёл дом. Не вольер или клетку, а большую, утеплённую лоджию в доме егеря, которая стала его личным лесом. Катя ухаживала за ним с трогательной бережностью. Постепенно девочка изучала, что рябчик любит, читала про них, мастерила ему насесты из лесных веток. А Призрак, казалось, понимал всё. Он встречал её тихим, курлыкающим звуком, брал еду из рук и даже разрешал себя гладить по спине.

Иногда, выглядывая в окно, он видел вдалеке знакомый лес. Но больше не рвался туда. У Призрака была своя миссия — быть белым чудом для девочки, которая тоже когда-то чувствовала себя немного потерянной и «не такой, как все». И в этом тёплом, безопасном углу, среди заботливых рук, его ослепительная белизна была уже не проклятием, а даром. Напоминанием о том, что иногда сама природа делает ошибку, которая оборачивается чьим-то самым большим счастьем. А задача людей — просто вовремя подставить ладонь, чтобы эту ошибку уберечь.