Берёзка

Остапу было шестнадцать.

Высокий, смуглый, с глазами, в которых стояли мрак и тоска. Лицо — вечно хмурое, губы — сжатые, будто каждый день приходилось глотать что-то горькое. Отец у него был человек злой и пьяный: крик, побои, проклятия — всё это стало для мальца таким же привычным, как утренний туман над лесом. Мать Остапа и его маленькой сестрёнки три года как умерла , и больше никто в селе не пытался заслонить его от гнева родителя.

Да только с возрастом всё больше росла злость его на отца, а с тем и на всю свою жизнь бедную. Всё чаще дерзил он в разговоре отцу, хоть и заканчивалось всё очередной затрещеной.

****

Однажды, в глухую осеннюю пору, когда трава уже пожелтела, как старая бумага, а ветер пел в печных трубах унылую песню, пошли они вдвоём в лес — на охоту. День был хмур, небо низкое, словно хотело пригнуться к земле, а под ногами хлюпала гнилая листва.

Отец шёл впереди, не оборачиваясь, хмурый, как и погода. Остап брёл позади, понурив голову, с ружьём на плече, не слушая ни хруста сучьев, ни голосов ворон. Тяжёлый был между ними разговор — ещё дома, у самого порога, отец хлестнул сына словом, как кнутом:

— Стыд! Парень здоровый, а всё в книгах копается. Где от тебя прок? Книжки читает. А руки из задницы растут… Так и будешь,нищебродом.— и он сплюнул на доски крыльца.

Остап сжал кулаки, но промолчал.

" Сам то, богатей тоже выискался. Всё богатство твоё в бутылку поместилось." Подумал .

А сейчас, среди деревьев, когда казалось бы — мир вокруг, и дичь затаилась где-то в ельнике — напряжение только росло.

— Смотри вон туда, — бросил отец, указав на следы - Вишь, кабан прошёл недавно.

— Это не кабан, это лосиный след, — тихо, но упрямо возразил Остап.

— Ты мне не учи! — гаркнул отец и шагнул ближе, нависая над ним. — Я с ружьём ходил, когда тебя ещё в планах не было! А ты... умник...

Остап дернул плечом, как от пощёчины.

— Ну ходил ты, и что? Лось кабаном оттого не станет.

Отец побледнел. Глаза налились кровью.

— Ах ты... — и прежде чем парень понял намерение, он ударил.

Глазом не моргнул — кулаком в грудь, в ухо, ногой под рёбра.

Остап, задыхаясь, отшатнулся и в слепой, внезапной ярости толкнул в ответ. С силой, со злобой накопившейся. Отец покачнулся, оступился на корне, да так неудачно, что с хрустом спиной напоролся на обломанный сук старой берёзы. Что-то хрипнуло у него в горле — будто лес сам выдохнул — и он осел вниз, как мешок с мокрой землёй.

Сук на удивление легко прошёл насквозь, как нож через тесто.

И дерево...оно... будто ожило: кора треснула, ветви тело оплели , и вот уже сочится из раны не кровь, а словно смола, густая чёрная . Лицо мертвеца искажено — не болью, а чем-то нечеловеческим. Остап стоял, не веря в увиденное. Берёза качалась, как в пляске, листья пожелтевшие,пожухлые шуршали зловеще, а ствол блестел в сумерках, словно мокрый от пота.

Он подошёл ближе — не решаясь коснуться коры, как в сердце кольнуло. Перед глазами его видение вдруг вспыхнуло .

Старое, будто временем прожжённое .

Женщину волокут по лесу. Рыжие волосы, глаза её безумные от ужаса. Кричит, проклинает, молит, но не слушает никто. Клеймят её каленым железом, плетьми стегут до пыли кровавой ,ведьмою называют. Потом — яма. Глубокая яма, зловонная. Женщину туда — и камнями сверху. Один за другим, с проклятьями, с яростью. Крики глохнут. Земля тело израненное, избитое принимает. А потом — берёза.

Сажают её в ту самую яму. Чтобы скрутила она корнями своими на веки вечные ведьму зловредную. Да только корни те, впитывают кровь ведьмы, в себя тянут, шевелится земля, трепещет как словно больно ей.

Ушли люди, проклиная место это, ушли чтобы никогда сюда не возвращаться.

И вот она — перед ним.

Лицо не старое в коре березовой, но тень веков легла на черты. Говорит голосом, в котором словно змий шипит в шелесте листьев жёлтых:

—Погубить меня хотели недруги мои. Не умерла я, нет. Спать пыталась — не могу. Камень придавил, да душа не ушла. Ты кровь дал — легче мне стало. Благодарствую. Хочешь золота? Будет. Хочешь богатств? Всё дам. Под мостом что на село Виноградово, вот, смотри-- видение ,четкое. Какой то мужик вороватой наружности, закапывает монеты под мостом через овраг -- Вот, там они, себе заберёшь. Это часть лишь малая . Много дам. Очень много.Только дай ещё каплю. Ещё душу согрей. Кровушка теплая, она мне как мёд майский. Напои кровушкой. Жаждой я измученна.

***

Остап очнулся недалеко от дерева.

На губах — привкус ржавчины.

Следа отца не было. Лишь обрывки одёжи.

Дерево зашелестело осыпающимися листьями .

-- Я ждать тебя буду. Всё дам.

****

У подмостка, что через овраг, он потом нашёл кувшин. Глиняный, небольшой ,древний. А в нём — монеты. Три десятка серебром. Со стертыми ликами, холодные, как ледяная вода. Всё, как она показала.

" Много дам! Очень много!"

****

Прошел день, второй.Решился Остап, снова пришёл к дереву, но уже— с собакой. Худая дворняжка, когда-то бывшая его другом, жалобно скулила, мотая хвостом, надеясь на ласку. Он швырнул ей кусок хлеба, под дерево . Та поджала хвост заскуливши, но не пошла. Словно чуя неладное.Тогда Остап схватил пса за шиворот и кинул к стволу.

— Вот, — сказал, — живая, теплая.кровь, душа в ней есть.

Берёза долго молчала оплетя несчастного пса ветвями. Смола на коре почернела. Листья не шелохнулись.

— Жалкая, — прошептало дерево, голосом, похожим на рык. — Блохи да страх — не пища она мне. Я не ворона, чтоб падаль жрать. Чистую кровь дай!

Собака вырвалась, заскулила и унеслась в чащу, как тень.

Остап озлился, но ушёл. Через день привёл друга — Витьку что жил по соседству. Тот хвастался, что может найти волчье логово и показать, где совы вьют гнёзда. Они шли вглубь леса, Остап молчал, а Витька болтал, смеялся, не чувствуя беды. Только у дерева замер он внезапно.

— Что-то тут не так… — прошептал он. — Ты это… зачем сюда привёл? Мне тут как-то боязно...

Остап не ответил. Только подтолкнул.

Дерево распахнулось. Корни с жадностью вцепились в добычу. Витька закричал, но недолго. Дерево дрожало от наслаждения. Изнутри раздался голос — хриплый, утробный,хищный:

— Хорошо… Ох, вкусно! Ещё хочу… дай!

Остапу было дурно. Он сел подальше от дерева, прижав руки к ушам, но голоса березы звучали прямо в голове.

--Ещё!

-- Покажи где богатство.

Потребовал он.

С дерева осыпалась листва.

-- Мало. Ещё дай. Чистой крови дай. Свежей крови дай. Покажу. Дай.

*****

Наутро Остап вёл в лес свою сестру Марийку.

Шестилетняя, звонкая, как капель весенняя. Кудрявая, с глазами цвета неба, с тряпичной куклой подмышкой — пуговицы вместо глаз.

Она шла вприпрыжку, болтая без умолку. Рассказывала, как пекла пирожки из грязи, как кошка родила котят, как во сне летала над рекой.

— Остапчик, — щебетала она, — ты всё молчишь. Что с тобой? А мы куда идём? Ты же говорил — грибы! А давай наперегонки? А где батько уехал? А я уже вот какая большая выросла.

Он кивал. Хмуро. Глаза в землю. Сердце билось, будто птица в клетке. Разум кричал: «Стой! Остановись!» Но тьма в нём уже пустила корни.

У берёзы стояла тень.

Та самая, не от сего мира. Листья дрожали без ветра, смола сочилась из коры, но пахло не деревом — кровью. Теплой. Парящей. Живой.

— Вот она, — прошептала берёза в голове его, — светлая душа. Живая. Мягкая. Дай мне её. И я тебя не забуду…

Марийка замерла.

Глядела на дерево, в котором будто светилось что-то изнутри.

— Оно красивое… — прошептала. — Оно мне что-то говорит. Оно меня зовёт…

Он не ответил. Только шагнул назад.

Марийка пошла вперёд. Коснулась.

И тут берёза разверзлась, как пасть. Корни, как змеи, оплели девочку. Вскрик — короткий, как хруст льда весной. Лицо исчезло среди пожелтевшей листвы.

Остап упал на колени.

Тело трясло, губы шептали бессвязное. А дерево пело. Голос был многоголосым: женским, детским, старым. Оно смеялось. Благодарило.

— Молодец… ох, молодец ты. Верный. Получишь всё, что просишь. Только помни: мне жить — нужно тепло. И капля. Капля крови. Раз в неделю. А лучше — чаще. Миром владеть будешь. Всё дам. Веди ещё.

-- Дай мне моё богатство! Сейчас же!Дай! Дай! Дай!

Он в бешенстве начал швырять в дерево камни и палки.

-- Покажи мне!

Дерево словно выпрямилось возвышаясь над Остапом страшным великаном.

-- Ещё одну... Одну приведи. Покажу.

*****

Остап стал другим.

Тенью бродил по селу. Словно вдруг дугу из него вынули. За отца говорил что он с малой в город поехал по делам каким-то своим.

Неделя прошла.

*****

Последний раз он пришёл с ней — с Ладой. Девка с соседней улицы, что косилась на него робко, с жалостью девичьей. Пару раз яблоко приносила, когда он один сидел на лавочке перед домом своим, смотря пустыми глазами в землю. Сказала как-то:

— Ты не грусти. Просто один ты. Хочешь, дружиться будем с тобою?

Он позвал её «на секретное место». Она пошла, улыбаясь. В лесу стало тихо. Только опавшие листья под ногами хрустели, как кости.

Когда Лада увидела дерево, зябко повела плечами:

— Оно такое, такое... страшное… Зачем мы тут? Уйдём.

Он молчал. А потом — шаг, ещё один. Глаза его горели безумием. Дерево пело в голове:

— Отдай её. Светлая. Тепло. Душа. Сладкая. Кровь мне нужна. Дай.

Он протянул к ней руки.

Но Лада не стояла, как прочие. Что-то она прочла в его глазах , нехорошее что-то. Она метнулась вбок, схватила сучок, отмахнулась, закричала:

— Ты — чудовище! Прочь от меня!

Остап бросился — схватить, удержать — но оступился. Поскользнулся упав в пределах досягаемости берёзовых ветвей.Дерево само двинулось вперёд, словно подалось. Корни оплели Остапа. Он в ужасе закричал:

— Нет! Не я! Её бери!

Но было поздно. Ствол хрустнул, как челюсть. Кора сомкнулась на нём.

И голос — радостный, детский, голос Марийки — пропел:

— Братик пришёл! Братик остался! Остапчик! Ох, как хорошо…

Девушка бежала, не разбирая дороги. Слезы текли по щекам, но в душе было странное облегчение, как будто что-то древнее, страшное осталось позади.

Она рассказала в деревне. Люди сперва не поверили. Но вспомнили: и родные Остапа давно уж пропали, и друг, и сам Остап был не тот а ходил по селу глазами мертвыми сельчан изучающе рассматривал, словно выбирал товар на рынке.

Собрались тогда. С вилами, топорами, факелами. Дошли до дерева. Оно шипело, как змея, смола брызгала, листья шуршали словами — молили, уговаривали, пели голосами разными. Богатство сулили. Но никто не дрогнул. Обложили хворостом, подожгли.

Берёза взвыла. Ветки метались, как руки. Пламя пожирало смолу, кора лопалась с треском. Внутри будто кто-то стонал. Девчачий смех сменился мужским рыком, а потом — долгим, протяжным, детским плачем.

Когда всё стихло, осталась только зола. Люди молча достали мешки с солью. Засыпали пепелище, щедро, не жалея. Земля трещала. Казалось — рычит.

С тех пор в том месте ничего не росло. Ни трава, ни мох. Даже птицы облетают стороной.

А иные берёзы, говорят, иной раз шепчут что-то в голове, тем кто слишком долго смотрит на них, в тумане.