Берёзовый лист

На зависть облаку летучему
И в память снега хладно-жгучего
Белело дерево могучее.
Не солнца жаром или огненным,
Не топором упало сломленным,
Засохло силою наполненным.
Увядших листьев сор осыпался,
Куда-то буйно сила скрылася.
Так предрешённое случилося?

(Ольга Гусева)

Часть первая

Эмма распахнула дверь и вышла на террасу. Ко второй половине дня всё вокруг прогрелось так, что стало душно, как перед грозой, когда вроде бы дышишь, а воздух стоит неподвижно, горячий, влажный, напоённый ароматом душистых трав, цветущих кустов и деревьев.

Поблёкшее небо затягивало белёсыми облаками. А там, где небо сливалось с водой, уже виднелась плотная пелена грозовых туч, под завязку налитых крупными прохладными каплями. Однако ни малейшего дуновения ветерка не ощущалось. В атмосфере как будто разлилось тревожное предчувствие, смутное беспокойство. Стряхнув минутное оцепенение, Эмма надела купальник и решила пойти на пляж, пока погода совсем не испортилась.

На пляже было на удивление немноголюдно. И рыбаки, и яжмамочки с детьми, и ставшие привычными в последние дни компании отдыхающих, вероятно, испугались надвигающейся непогоды. Вода оказалась прохладней, чем вчера, но зато совершенно прозрачной, так что можно было рассмотреть стайки маленьких юрких рыбок, деловито сновавших у самого дна. Над водной гладью летали массивные морские чайки, перекрикиваясь нервозными, зловещими голосами, однако утка с целым выводком крошечных утят не обращала на хищниц ни малейшего внимания. Белый пёс с большой квадратной головой упорно грёб, пытаясь добраться до селезня, озабоченно плывущего по направлению к своей даме сердца и отпрыскам, но все попытки собаки оказывались бесперспективными – казалось, что селезень просто дразнит пса, периодически взлетая и эффектно приводняясь на значительном расстоянии от последнего.

От созерцания этой почти идиллической картины Эмму отвлёк шум мотора – к берегу приближалась надувная лодка с двумя рыбаками в ярких спасательных жилетах, плотно облегающих несколько обрюзгшие и снабжённые пивными брюшками торсы. Вскоре мотор перешёл на малые обороты, а затем шум и вовсе стих. Лодка завязла в придонном песке, мужчины вылезли из неё и с видимым трудом вытащили своё плавсредство на берег. Эмма машинально охватила взглядом сначала рыбаков, потом опустевшую лодку, по выпуклому борту которой тянулась цепочка латинских букв. Viking. Эмма усмехнулась про себя – вид команды этого судна уж очень диссонировал с его грозным именем.

Вдалеке раздался глухой раскат грома, и Эмма решила вернуться домой. Всё равно в грозу купаться нельзя.

*

Когда Эмму в ультимативном порядке поставили перед фактом, что две недели отпуска ей придётся взять не летом, а во второй половине мая, она сначала расстроилась. Но с «производственной необходимостью» и самодурством начальницы не поспоришь, поэтому Эмма, как и планировала, энергично собралась и выдвинулась в сторону «дачи», как она называла доставшийся от деда лодочный гараж на берегу водохранилища, по акватории которого проходила граница с одной очень маленькой, но дюже гордой страной.

Александру Яковлевичу, заядлому рыбаку, в те времена, когда куски земли в некоммерческое пользование раздавали бесплатно, (а маленькая гордая страна ещё была одной из республик великой союзной державы), сильно повезло в том смысле, что участок, выделенный ему под лодочный гараж, оказался крайним в своём ряду. Поэтому величина этого участка в результате оказалась несколько больше, чем у прочих членов товарищества. Что, в свою очередь, сказалось и на размерах постройки.

Своего отца, в отличие от деда, Эмма помнила смутно – он погиб в авиационной катастрофе, возвращаясь из очередной командировки с Крайнего Севера, и мама воспитывала дочь одна. А когда Зоя Васильевна на одной из научных конференций встретила свою первую любовь – овдовевшего к тому времени бывшего одноклассника, и решила связать с ним дальнейшую жизнь (по какой причине уехала в большой уральский город), «дача» Александра Яковлевича перешла в полное распоряжение внучки.

Лодку дед продал ещё при жизни, поэтому первый этаж эллинга служил гаражом для Эмминой малолитражки, а на втором этаже располагалась приличных размеров комната, к которой примыкала опирающаяся на сваи терраса. Кухня и прочие бытовые удобства помещались в такой же двухэтажной пристройке. Таким образом, Эмма оказалась хозяйкой вполне приличного дома на самом берегу водохранилища, да ещё и с небольшим земельным участком. На этой «даче» Эмма проводила выходные в тёплое время года, и именно там решено было провести неожиданный отпуск.

Но, видимо, матушка-природа решила сжалиться над незадачливой отпускницей, и запоздавшая холодная весна в середине мая вдруг превратилась в настоящее южное лето. Все две недели Эмминого отдыха столбик термометра в дневное время суток радостно тянулся к тридцатиградусной отметке. Почти белыми ночами в кронах срочно зазеленевших деревьев до одурения пели соловьи. А дожди, по очевидности, проливались в каких-то иных краях. Так что, памятуя о капризном нраве северо-западного лета, Эмма пришла к заключению, что с отпуском ей повезло. Она накупалась, загорела, подтянулась от простой физической работы в маленьком огородике.

Словом, на данный момент у Эммы было всё хорошо. Лишь пара обстоятельств несколько омрачала её буколическое настроение – затянувшееся одиночество и необъяснимая смерть берёзы, посаженной возле дома ещё Александром Яковлевичем.

С личной жизнью Эмме не слишком-то везло. На третьем курсе университета она – по очень большой любви – вышла замуж за умного и красивого однокурсника. Развелись они сразу после получения диплома. Перед бывшим мужем замаячил успешный успех – гарантированная стремительная карьера, к которой прилагалась роскошная квартира в престижном районе столицы. Для этого ему всего-навсего следовало жениться на дочери одного высокопоставленного чиновника, изрядно засидевшейся в старых девах то ли по причине дурного характера, то ли уж слишком явного лишнего веса. Успешный успех привлёк недавнего студента больше, чем Эммины прелести и проживание в одной квартире с тёщей.

Эмма усвоила этот жизненный урок и запретила себе влюбляться. И выдержала несколько лет. Пока в её жизни не появился Маркус.

Красавца-блондина, заставившего её изменить своему жизненному правилу, Эмма встретила на залитом солнцем бескрайнем пляже в приграничном курортном городке той самой маленькой, но гордой страны. Случилось это ещё в «прошлой жизни», когда для поездки на тот пляж было достаточно иметь страничку с долгоиграющей визой в загранпаспорте. И появился у Эммы «муж выходного дня». А у Маркуса, соответственно, «жена выходного дня». Ну, и отпуска, если они совпадали, пара проводила вместе.

Однако же счастье, как известно, долгим не бывает. Сначала наступила эпоха всевластия «биг фармы». Тогда Эмма и Маркус наивно полагали, что это не навсегда, просто надо немного потерпеть, и жизнь снова станет прежней. Но когда вирус отступил, в игру вступила большая политика. И вдруг оказалось, что Эмма для Маркуса – не любимая женщина, а гражданка недружественного, мягко говоря, государства.

Второе мужское предательство кряду превратило жизненный урок в инстинкт самосохранения. Мужчинам в её судьбе места нет. Но иногда, особенно чёрными зимними вечерами, где-то под левой грудью Эмму всё же покалывала острая игла одиночества.

Другим обстоятельством, омрачавшим, как уже было сказано, в целом приподнятое Эммино настроение, была утрата той самой берёзы, посаженной дедом неподалёку от ворот.

Эмма очень хорошо помнила, как ветви этой берёзы блестели от капель после летнего дождя, как шелестела на ветру зелёная листва. Почему берёза не пережила очередную зиму, Эмма так не поняла. Возможно, её корни, обильно напитавшиеся грунтовой влагой, не выдержали резко ударивших морозов, или тому была какая-то другая причина, Эмма не очень хорошо разбиралась в дендрологии, но сейчас дерево стояло сухое и мёртвое. И при каждом взгляде на его безжизненный скелет Эммино сердце стискивала такая боль, как будто она потеряла близкого человека.

*

Вернувшись с пляжа, Эмма поднялась на второй этаж, открыла настежь дверь на террасу, сняла мокрый купальник и зевнула. Её так сильно клонило в сон, что она решила полчасика подремать, а потом уже заняться приготовлением нехитрого ужина. Широкая кровать, казалось, только и ждала встречи с тёплым нагим телом, и, Эмма, разморённая вязким зноем последнего майского дня, накрылась белой льняной простынёй, которую впрочем тут же сбросила, и мгновенно уснула.

Часть вторая

«Ой, как холодно». Рука Эммы потянулась за несуществующим одеялом. Однако одеяло, как ни странно, нашлось. Колючее, но тёплое. И Эммины чуткие ноздри тут же наполнились запахом овечьей шерсти. Спать отчего-то расхотелось. Эмма встала и, не обнаружив своей одежды, завернулась всё в то же одеяло и с недоумением огляделась по сторонам. В длинной комнате с земляным полом было темно. Лишь ленивые языки едва теплящегося пламени в каменном очаге пытались бороться с мраком. Эмма по наитию направилась к двери, открыла её и вышла из дома. Босые ноги холодила влажная мягкая трава. Воздух был прохладным, даже зябким, но удивительно вкусным, и Эмма пила его большими жадными глотками, и на губах её оставалось лёгкое солоноватое послевкусие океана.

Вскоре Эмма оказалась на берегу, где ласковый прибой настойчиво облизывал чёрные камни причудливой формы и весело заигрывал с таким же чёрным песком. Эммины глаза слепило полуночное закатное солнце, и она не сразу заметила приближающуюся к берегу деревянную лодку. Но вот лодка завязла в прибрежном песке, и из неё выпрыгнул высокий мужчина.

При виде этого мужчины, его груди и плеч, обтянутых простой белой рубахой, его красивого обветренного лица, спадающих на плечи светлых волос и искрящихся голубых глаз, у Эммы внутри что-то ёкнуло, и её глаза вспыхнули неподдельной радостью. Оба - Эмма и вернувшийся с лова рыбак - одновременно шагнули навстречу друг другу.

– Я так давно тебя не видел, Эмма[1], вот уже несколько часов. Я соскучился, – тихо сказал мужчина, порывисто обнял Эмму и крепко прижал к себе.

– Биркир[2], я тоже соскучилась, – прошептала Эмма, потянувшись вверх и прильнув щекой к пахнущей морем и ещё чем-то приятно-терпким бороде мужчины.

Где-то на краю Эмминого сознания мелькали совершенно излишние сейчас мысли. Откуда она знает имя этого мужчины? Почему они говорят на странном глуховато звучащем языке, какого Эмма, по определению, знать не может? А главное – почему за несколько часов они так друг по другу соскучились? Она и этот прекрасный незнакомый(?) мужчина, которого Эмма и видит-то первый(?) раз в жизни.

Но Эмма отогнала от себя эти назойливые вопросы, лишь только губы Биркира встретились с её губами. Колючее одеяло соскользнуло с Эмминых плеч и упало на мягкий травяной ковёр, но холода Эмма не чувствовала – где-то в глубине её тела начал зарождаться лихорадочный внутренний жар страсти. Однако мужчина отстранился от неё, и Эмма уже приготовилась расстроиться по этому поводу. Но не успела. Биркир поднял одеяло, обернул его вокруг Эммы, подхватил её на руки и понёс в дом.

– Мы уже месяц как женаты, а я всё никак не могу привыкнуть к тому, что у меня есть ты, Эмма, – голос мужчины, согретый теплом его дыхания, звучал искренне и взволнованно.

«Разве у меня есть муж, такой муж? Конечно же, есть, раз он сам говорит об этом», – эти две мысли боролись в Эмминой голове. А жар страсти, тем временем, продолжал разгораться в её теле, и в душе её расцветал невиданный цветок безудержного счастья.

Темное чрево дома уже не показалось ей неуютным. Пахнущее овечьей шерстью одеяло опять упало с её плеч, и руки Эммы скользнули под льняную рубаху Биркира, которая сейчас только мешала. Эмма потянула её полы вверх, и вскоре их тела лишились части разделяющей их преграды. Со шнурком на штанах пришлось немного повозиться, но и эта преграда не устояла, и теперь Эмма в полной мере ощущала силу желания Биркира.

Меховая постель приняла их в свои объятия. Тела и души обоих горели в пламени, имя которому - любовь. В неистовом, мучительно сладком пламени, возносящем в самые непостижимые выси до той самой испепеляющей вспышки…

*
За вспышкой последовал мощный раскат грома. Эмма открыла глаза. Дверь на террасу распахнута. По перилам колошматят крупные бусины дождя. Комната наполнена пропитанным влагой воздухом, уже не таким знойным, как днём, но пока ещё только обещающим долгожданную прохладу.

Эмма подошла к двери, но закрывать её не стала.

Осколки сна ещё удерживались в Эмминой памяти, покалывая острыми гранями сожаления и горечью невесть откуда взявшихся несбывшихся надежд. Глаза Эммы исполнились влагой, и оправдания, что это дождь, у неё не было. Пространство комнаты было недосягаемым для небесных слёз, так что это свои, родные.

И тут Эмма – сквозь прозрачную солёную пелену – увидела то, что совершенно немыслимо было увидеть в этот последний майский вечер. На полу лежал жёлто-бурый сухой берёзовый лист. Эмма подняла его и так крепко зажала в кулаке, что ногти впились в кожу её ладони. Ей хотелось превратить в труху не столько прощальный привет дедовой берёзы, сколько причиняющие боль воспоминания о небылом.

А когда Эмма разжала пальцы, лист лежал на её ладони, зелёный, наполненный всеми жизненными соками, как будто только что сорванный с могучего живого дерева.

– Биркир, муж мой, я уже по тебе соскучилась, – беззвучно воскликнула Эмма и закрыла глаза.

И темнота обступила Эмму со всех сторон. Лишь ленивые языки едва теплящегося пламени в каменном очаге пытались хоть как-то бороться с мраком. И голые Эммины ноги легко и уверенно ступали по холодному земляному полу. К двери, за которой – дорога на берег.

[1] Имя Эмма древнегерманское. В скандинавских источниках упоминается, по крайней мере, в одиннадцатом веке (Eva Villarsen Meldgaard: Den store navnebog (2004))

[2] Birkir - мужской вариант имени Björk = "берёза", "берёзовое дерево" (более архаичная форма: bjǫrk).