Беседы с вакуумом

- I -

Капитан молча прихлебывал из небольшой белой кружечки и глядел в иллюминатор. За толстым стеклом – единственной преградой, отделявшей его от миллионов километров холодного вакуума – не происходило ничего нового: в глубокой непроглядной черноте скоплениями мелких синих и белоснежных, ярких красных и желтоватых крупиц сияли далекие звёзды. И ни намека на то, что картина по ту сторону иллюминатора хоть как-то изменится в ближайшие дни, а то и недели. Вокруг ни души и ни единого радиосигнала.

Горячий кофе наполнял уютную крохотную кухоньку успокаивающим сладковатым запахом с легкими ореховыми нотками. Даже сейчас кухня казалась стерильно чистой и слишком уж пустой, хотя бывший хозяин судна и приволок в маленькое помещение бежевый коврик да несколько горшков с растениями для создания комфорта. Чуть жужжащая лампа давала яркий холодный свет, стены же были обшиты плотными белоснежными панелями из пластика. Покрытие пола чуть пружинило и напоминало собой резину. Было прохладно и свежо: кондиционер достойно выполнял свою работу.

Впереди предстояла рутина. Следуя графику, пилот приготовит незамысловатый обед, а затем, после двадцатиминутной трапезы, отправится в рубку и займется работой: отправит короткий сигнал с указанием своего местоположения, проведет очередной перерасчет маршрута, сверится со звездными картами. Пальцы привычно забегают по сенсорным экранам компьютера, составят еженедельный отчет о состоянии груза и корабля. После перерыва «на кофе» капитан прочистит за собой пепельницы и отправит мусор в плазменную печь. Так было и будет. По крайней мере, ближайшие два месяца. Каких-то два месяца. Всего восемь недель. Пятьдесят шесть дней. Одна тысяча триста сорок четыре часа осточертевшей рутины… Рутины – вязкого серого киселя, густого тумана, и при этом единственной вещи, дающей хоть какое-то ощущение цели. Каждый написанный отчет, каждый приготовленный на автомате завтрак, каждая выпитая кружка горького кофе будет приближать момент, когда Капитан – единственный член богом забытого грузового суденышка, висящего в беззвучной черноте, в бездне Космоса – сможет наконец открыть тяжелую гермодверь нажатием пыльной кнопки, с шелестом и поскрипыванием отворить створки люка и ступить на разогретую солнцем почву.

Раз за разом прокручивая в голове эту мысль, пилот втянул носом сухой и безвкусный, тысячу раз очищенный воздух. Кажется, время отвлечься на работу.

Капитан корабля поставил в раковину чашку остывшего кофе и скрылся в дверях.

- II -

Он не сразу понял, что проснулся. Тяжелый густой топкий сон схлынул совсем незаметно и оставил Капитана одного в гнетущей цепкой тишине и абсолютном мраке каюты. Устало смахнув с лица липкий пот, неспешно поднялся со скрипучей кровати и прошел к двери в другой отсек. По привычке нащупал выключатель, зажег свет.

Утро не задалось.

В душе он попытался смыть с себя тягучее наваждение сна. Надо было разобрать по полочкам глупые сонные мысли, выбросить запутавшиеся обрывки ночных видений, освежиться. Холодные упругие струи ударили по телу. Забарабанили по полу капли, зашуршали бутылочки с мыльными средствами. На зеркале засверкала влага. Прибавив немного теплой воды, Капитан почувствовал неприятное покалывание и жжение на раскрасневшейся коже. Сразу закрыл кран. Вода почему-то билась током.

После скоротечного завтрака из двух блюд началась работа. Во время составления отчета, рассматривая экран загрузки с вращающимися песочными часами у курсора, подумал о произошедшем в душевой кабинке. Открыл командную строку, пробежался пальцами по клавиатуре и нажатием «ENTER» провел поверхностную диагностику системы жизнеобеспечения. Несмотря на подозрения о неисправности кулера или повреждения изоляции проводки, процедура ничего не выявила. К моменту закрытия «строки» как раз прогрузилась страничка отчета и о проблеме забыли, отложив в долгий ящик.

Короткий «дзынь» из динамиков компьютера оповестил о начале перерыва на кофе. Капитан всегда соблюдал установленный график. Каждый космический «дальнобой» вне зависимости от того, где, в каких условиях и на кого он работает, понимает, что рутина здесь – среди звенящей пустоты и света бесконечно далеких пылинок-звезд – есть ничто иное, как один из основных способов держать тело и дух, но главное, конечно, дух, в тонусе. Рутина – ритуал, а график в ней – способ сохранить разум и выжить.

Кофе оказался горьким. Кофемашина не насыпала сахар.

Обозленный и хмурый, Капитан покрутил в руке кружку – серую, с узорами у донышка – и поставил ее в раковину. Помоет позже.

Следующий день начался «не с кофе». В каюте стоял крепкий запах железа и озона. Что-то случилось с воздушными фильтрами. Чтобы проверить, во всех ли отсеках сейчас витают ароматы забитых фильтров, пилот раньше обычного выбрался из теплой постели, а затем и выполз в коридорчик. Запаха не было. Мужчина вытащил часть вещей из каюты, вместе с небольшим спальным мешком сложил на кухне и закрыл дверь в каюту электронным ключом. Помылся, одел чистое, приступил к бумажной работе.

Кофе снова без сахара. Выпил – бесконечные цифры и бюрократия уже плыли уже перед глазами, а веки наливались свинцом.

Дни шли и сливались в смутное серое пятно. Каждый из них был похож на предыдущий, и каждое утро, глядя на гладкий белый потолок кухни, Капитан думал о том, не идет ли по кругу один и тот же день. Каждый раз он неохотно выбирался из спального мешка, смотрел на табло электронных часов и пару секунд рассматривал виртуальные стрелки, безмятежно отсчитывающие секунду за секундой, минуту за минутой, час за часом. Пару раз из-за небольшого сбоя на мониторы компьютера выводилась старая дата или неправильное время. Зачастую для того, чтобы во всем разобраться, уходили часы – все же посреди мрака и космического холода определить время условных суток было нелегко.

После замены фильтров и целого дня, потраченного на «проветривание» каюты, Капитан вернулся в спальню. Сразу после этого устроил и проверку грузового отсека. Около часа ушло на то, чтобы накачать складские помещения чистым воздухом и проверить герметичность.

Уже скоро перед Капитаном медленно, с гулким недовольным шипением, раздвигались громадные створки шлюза. По ногам потянуло прохладой, в нос ударил сладковатый запах смазки. Над головой поочередно зажглись мощные промышленные лампы и из сплошной тени ангара выхватили огромные квадратные силуэты тяжелых контейнеров. Многочисленные ящики, поддоны, тележки на монорельсах, железные стеллажи и стенки металлических коробов, подобно стенам целых зданий, возвышались над головой маленького гостя из крови и плоти и длинными рядами уходили к самому потолку. Пора было начать ежемесячную проверку: Капитан взял в зубы фонарик и с планшетом в руке стал неспешно бродить меж ровных линий многочисленных контейнеров и стопок поддонов. Весь вечер он трогал натянутые железные канаты, щелкал крепежами, подкручивал крепления, разглядывал огромные болты, двигал грубо сваренные полки и простукивал стенки ящиков. Проверил блокировку колес у тележек, проводил рукой по пыльным серебристо-серым коробкам. Пересчитал товар, внес в электронную таблицу, составил небольшой отчет и покинул ангар.

Ряды мощных светильников под арочным потолком начали поочередно тухнуть. С каждым характерным щелчком лампы мрак откусывал от помещения все больше и больше, и вскоре тяжелый темный занавес упал на склад. Загрохотали трубы воздуховода, зашелестело где-то в решетке вентиляции. Капитан стоял в широком светлом коридоре и почти в полной тишине смотрел на закрывающиеся двери ангара. Многотонные створки с лязгом и шелестом медленно двигались друг к дружке, а глубоко в темноте склада, среди стеллажей, полок и угловатых мрачных фигур бегали размытые тени.

Капитан ушел пить кофе. И лицо его было бледным, осунувшимся. Испуганным.

Показалось?..

Следующим утром, заглянув на кухню, он выпил чаю. Печеньки в тарелочке одна за другой медленно поднялись в воздух и в тот же миг попадали обратно. Секундный перебой в работе искусственной гравитации вынудил пилота провести очередной сеанс диагностики систем корабля. Процедура вновь ничего ему не дала. И это беспокоило – не зная, с чем и где нужно разбираться, Кэп самостоятельно не устранит и половины вылезших поломок. Он же не механик. Давно минули времена, когда в космос допускались лишь избранные – всесторонне развитые и прилично подготовленные. Сейчас берут вообще всех, потому что рук не хватает.

- III –

-- Опять эту дешевую смесь завариваешь? Надо было взять мой запас с Альфы Центавра – я же предлагал.

Вечно хмурый Штурман разглядывал содержимое дешевой металлической кружки. Черный кофе с хиленькой пенкой невозмутимо дымился и рассматривал Штурмана в ответ.

-- Твой «запас» пахнет паленым пластиком. И кто тебе вообще сказал, что мы могли забрать из доков тот ящик кофе? Грузчики смотрели на нас, как на идиотов, - заметил капитан.

-- Ты бредишь. У роботов нет чувств: у этих жестяных банок одно выражение на все случаи жизни – и то кирпичом.

-- Ладно, критик.

Капитан устало отвернулся к иллюминатору и, положив голову на кулак, вгляделся в зияющую пустоту за многослойным стеклом. В глубокой черноте отражались два размытых силуэта с кружками кофе да яркая полоска прямоугольной лампы. Глухую тишину на кухне прерывали лишь звуки, с какими Штурман затягивался четвертой за вечер сигаретой. Пахло дешевым табаком. Они молча допили. Капитан отнес в раковину две грязные кружки с темными ободками от черного растворимого кофе и вздохнул:

-- Знаешь, я тут думал… В космосе дружбу измеряют не годами, а расстоянием. Сколько световых лет нужно преодолеть, чтобы просто пожать человеку руку?

-- А как по-твоему, что есть дружба? Что это за явление? Вот ты говоришь «преданность», «долг»… А по факту – просто набор гормонов, воспоминаний. Окситоцин, серотонин, общий опыт. Однажды две обезьяны решили, что вместе искать блох и защищаться от хищников будет сподручнее, а много позже род людской сформировал определенные нейронные связи, человек объявил себя существом «био-социальным», наделил это явление – дружбу, то есть - чуть ли не сакральным смыслом. Не более, чем инерция.

Капитан удивленно приподнял бровь. Казалось, его собеседник часто прокручивал в голове этот разговор – так резко он ответил.

-- Ты как робот. По-твоему, если разложить человека на молекулы, то и любовь – просто химия?

-- Для начала, ты путаешь понятия «влюбленность» и «любовь». Первое – химия. Второе – инерция. Браки же предали забвению. И не так давно, к слову. Даже по человеческим меркам.

-- Это только в развитых странах…

-- Развитых!.. – перебил его собеседник, -- А что еще? Вот представь: ты веришь, что где-то там, - он кивнул в иллюминатор, - есть люди, которые помнят тебя. Но их образ в твоей голове – уже не они, а твоя собственная проекция.

-- Мрачно. Но я все равно верю, что есть что-то большее, - нахмурился уже кэп.

-- Как найдешь… Нет. Если найдешь это «большее» - расскажешь.

Небо было чистым, неистово синим, глубоким. Верхушки курящихся на горизонте гор кутались пушистыми шарфами облаков. На пологих склонах, в узких расщелинах, на каменистых выступах и высоких пиках серебрился свежий снег. Капитан стоял по колено в сочной зеленой траве и с заросшего холма, возвышающегося над нивой, разглядывал горный хребет вдалеке. Утренний прохладный ветерок неожиданными порывами колыхал колосья спелой пшеницы. Все поле подобно морю ходит золотистыми волнами, шелестит, перешептывается с ветром и поблескивает росой. Мужчина улыбнулся и, втянув носом ароматную свежесть, наконец проснулся.

Над головой зажглась лампа. Вокруг – обшитые пластиком стены, белоснежные панели, металлические шкафчики. Кушетка тихо скрипнула.

Капитан взбодрился холодной водой и прошел на кухню. Мысли его были далеко. Он думал о многом и ни о чем конкретно. Про себя подмечал, что никак не может свыкнуться с отчаянным цинизмом Штурмана. Этот парень говорил, и слова его ледяными шипами впивались в чужое сердце. Весь его мир был донельзя простым, кристально чистым, абсолютно научным. Как же он живет без любви, дружбы, веры? Почему носит в себе весь этот циничный холодный нигилизм подобно шипастыми доспехам? От чего обороняется? И обороняется ли? Возможно, им движет дух просвещения. Продвигает научный взгляд на мир. Материалист. Материалистов Космос не любит – уж слишком быстро они теряют рассудок или обретают тот самый скучный взгляд человека, видящего тебя кучкой атомов. Но за работой они настоящие машины. Таких работодатели ценят.

Составляя еженедельный отчет, Капитан размышлял о том, что такое «любовь» для него самого. В голову приходили шаблонные ответы по типу «уверенности в себе и партнере», «заботы», «внимания», «сопереживания». Они казались скучными, приевшимися. Думать о том, что Штурман был прав, было больно. Будто, от одного только помысла о его правоте мир самого Капитана начинал трещать по швам.

А может, я просто консервативно мыслю? – думал он, неспешно вкручивая новую лампочку в кладовку на место перегоревшей.

Поверил в слова о высоких чувствах, не проявил, так сказать, критического мышления. Нет, я не могу ему уподобиться. Он живет сухим рационализмом. Меня это убивает. – спорил мужчина сам с собой, пытаясь поймать карандаш – тот, подобно печеньке пару дней назад, завис в воздухе из-за очередного сбоя в работе модуля искусственной гравитации.

Под конец дня он уставший вернулся на кухню и механически вымыл одиноко стоящую кружку. Глаза слипались.

Следующее утро началось с муторной работы. На кухне из-за сбоя в бортовом компьютере температура за ночь подскочила до пятидесяти градусов. Молочка в отключившемся холодильнике попортилась, дух стоял невыносимый. Всю первую половину дня экипаж разбирался с этим безобразием.

После обеда встретились на складе. Работали молча. Лишь изредка Капитан украдкой подмечал на заросшем черной бородой лице спутника тень усмешки.

- IV –

Чистой воды с утра не было. Еще ночью где-то в стене между коридором и кухней прорвало трубу. Капитан поднялся на палубу, запустил программу глубокой диагностики. Положил на стол ноги. На блестящих носках тяжелых ботинок отражался экран бортового компьютера. Диагностика ничего не дала – пошел искать место прорыва сам.

Зайдя за инструментами, он вернулся в коридор и присел у стены. На манер крутых парней взял в рот зубочистку, пожевал ее, попробовал покрытую горьким антисептиком хвою на вкус и приступил к работе. Приложил ухо к стене, прислушался. Нашел. Отверткой открутил от стены пластиковую панель, снял несколько ржавых пластин, добрался до тугих пучков цветастых проводов. Благодаря системе, частично перекрывшей воду, грязная «отработка» больше не хлестала по проводке и не била в лицо фонтаном, но все вокруг все равно было мокрым. В полой стене скопилось немного воды.

-- Обесточь блок два! – прикрикнул Капитан и стал ждать. На удивление, это утро выдалось удивительно тихим: никто не рассказывал черные, как сажа, анекдоты про старушек и коней, не смолил, не ругался с кофемашиной за кружечку кофе. Штурман сегодня нигде не светился, видимо тоже тут-там решал местечковые проблемки по типу протестующего кулера.

Обнаружив, что Штурман действительно занят делом и уже давно, наверное, обесточил провода, висящие перед лицом Капитана, последний взялся за пучок и, отрезав хомут, потянул проводку на себя.

В коридоре раздался резкий хлопок и погас свет.

Стало действительно тихо. Звенящую от напряжения тишину нарушает лишь сухой хрип откуда-то с пола.

Кэп в отчаянном бессильном ужасе пытается ползти, но непослушная плоть, уподобившись безвольному мешку, только страшно содрогается в конвульсиях. От кончиков пальцев по рукам и ногам, а затем и по позвоночнику расползается мертвый холод. В ледяной клетке ребер пылают, языки пламени и болезненные спазмы подступают к горлу.

Целая вечность прошла, прежде чем на капитана грузно навалилась кромешная вязкая чернота.

- V–

Воздух был странным. В скафандре он всегда странный. Капитан висел в открытом космосе и рассматривал собственное судно. Он видел и огромный ангар, забитый дорогостоящим оборудованием и ящиками с ядерными боеголовками, деталями для автоматов, боеприпасами, и длинные светлые коридоры, пустые и стерильные, и кухню с единственной грязной кружкой вместо двух, потому что она всегда, с самого начала была одна. И капитанскую рубку с запущенной нерабочей программой, и гнилой, ржавый скелет этого корабля, и его напрочь поехавшую крышу, и кофемашину, снова не отдающую ложку кофе. Видел и один из коридоров. Он был темным, капитан видел, как там было душно, видел закрытые в целях безопасности двери, видел и тело, неестественно выгнувшее спину, и почерневшие ладони, и скорченное лицо, и стеклянные глаза, совсем ничего не понимающие.

Теперь он сам находится в этом коридоре, но не лежит скорчившись у связки проводов, а в ужасе бежит сквозь плотную как кисель темноту и глухую тишину. Бежит от чего-то черного, циклопического, злого. Оно грозно щелкало зубами, глаза его кровавыми рубинами сияют во мгле, оно пахнет сигаретами, грубой шинелью, горьким кофе, оно хохочет и одним своим смехом заставляет трепетать сердце капитана. Жертва в крике несется по коридору и переживает такой неистовый кошмар и потрясение, какой никогда не переживала. Абсолютно животный ужас толкает Капитана все дальше и дальше, в темноту, бухает в ушах, раскаленным свинцом расходится по жилам и сжигает изнутри. Вперед, вперед, к дверям! А шаги все ближе. Шаг, еще шаг, и мир наконец тает.