Бессонник

Создание звукового оружия стало прыжком в развитии военных технологий. Его превосходство над неуклюжими металлическими корытами и дешёвыми топливными фейерверками было столь велико, что в одночасье обрушило всю мировую экономику. Государства сражались за крупицы мнимого превосходства, но в их снулых трепыханиях плодились черви – будущие властители мира, некогда презренно именовавшиеся террористами.

Земля была «освобождена» Единым государством от общечеловеческого гнёта, освобождена от стен невежества, от потолков обскурантизма, – звуковое оружие сметало человеческие конструкции, как веник паутину.

Мы, изгои и крамольники, не приняли беспорядки и беззакония Единого государства и, вынашивая преступные планы свержения власти, ютились в шатрах углеволокна – единственного надёжного покровителя наших интересов – и стойко сносили правительственные призывы высоких и низких частот.

Под большим прозрачным куполом одного из таких шатров я прилаживал последнюю пружину, завершая сборку импульсной сферы. Меня, вернее, мой проект, оберегали сотни ополченцев, за его воплощением нетерпеливо и с большим волнением наблюдали лидеры сопротивления. Успех импульсной сферы должен переломить ход войны, тогда как его провал не оставит для нас надежды вырваться из заботливых рук освободителей.

Желая продемонстрировать законченную работу, я вовремя повернул голову, чтобы увидеть, как люди в одеждах освободителей выхватывают из-за поясов звуковые трубы.

Я повернул верхнюю полусферу.

Люди в помещении замерли: застыли мозолистые руки над галунами плащей, а холеные пальцы над клавишами звуковых труб. Сфера подчиняла импульсы человеческого мозга и даровала мне, как её хозяину, возможность управлять чужим поведением. Я приказал освободителям умереть – они не имели возможности отказаться.

Я вернул полусферу в прежнее положение.

Меня поздравляли с победой, лица мятежников светились торжеством. Я улыбался робко и осторожно – было ощущение, что спасать мир мне приходилось не раз.

Покинув купол, я почему-то оказался в коридоре Дремопольского государственного университета, в котором учился. Ко мне подошёл однокурсник. Он назвал меня спасителем мира, но вложил в эту будто бы похвалу столько сарказма, что дух мой, мгновение назад окрылённый победой, низвергся с небес, пристыженно сбежал по лестнице в актовый зал, неуклюже протеснился меж сокурсниками за скамьёй и вперился в немую решётку тетради.

Надо думать, лектор не явился. А может, лекция оказалась настолько скучна, что присутствием лектора можно было пренебречь. Так или иначе, но с её окончанием тетрадь моя пополнилась не многомудрыми определениями и формулами, но неказистыми орнаментами и рисунками.

Зашуршала истрёпанная бумага, возвысились голоса. Заметив, что я поднялся, с галёрки кто-то крикнул:

– О, это же спаситель!

Его дружки глумливо засмеялись. Их юмор мне был непонятен и оскорбителен.

– А вас даже не существует, – вспылил я вдруг, рассудив, что изнурительная работа над импульсной сферой теперь восполняется заслуженным, хотя и не самым приятным сном.

Отдельные смешки сменились пароксизмами смеха. Из всех студентов один лишь друг, сидящий подле меня, не только не улыбнулся, но даже помрачнел. Я не хотел его обижать и, устыдившись своего заявления, поспешил оказаться на улице. Уходя, я успел увидеть, как окружённая подобострастным мужским вниманием приятной наружности девушка прикладывает к уху пустую пол-литровую пластиковую бутылку.

– Алло, мам? Представляешь, меня не существует…

Когда закатилось солнце и забрало вседневные дела, мы с другом стояли в безлюдном дворе. Против нас высился серый девятиэтажный дом. Даже не высился – покоился. Дом был старым много больше, чем мне помнилось. Он оплыл под тяжестью лет, покосился. Торчали маленькими раковыми ножками вышедшие из скоб мятые водосточные трубы, крошились изъеденные мхом подъездные козырьки, и тускло горели глаза уродливого каменного Аргуса. Глаз, в который смотрели мы, ныне был слеп. Но там, за его зрачком жил очень важный для моего друга человек.

Свет в окне загорелся. Я попытался сделать друга невидимым, но ничего не вышло. Он посмотрел на меня с сожалением и чуть не насильно утащил прочь, вмиг передумав заходить в дом.

– Почему? – спросил я.

– Моя жизнь никуда не денется, – ответил он загадочно и угрюмо.

Мы подошли к торцу здания, где нас дожидались общие знакомые: два парня и девушка. В темноте они почти светились нетерпением.

– Это не сон, – не удержав, обронил суть предстоящего разговора один из парней.

– Что? – не понял я.

Девушка устало обхватила своё лицо руками и тяжело выдохнула, словно это ею владело наваждение.

– Как мне надоело повторять! Блаженно твоё неведение, но уж извини, я его нарушу. Снова. Ты живёшь в двух мирах, но осознаёшь себя только в одном. Этот мир не сон, это реальность. Сейчас ты очнулся, но когда твоё сознание покинет нас, твоё тело вернётся к бездумной жизни. Вновь и вновь нам приходится воскрешать твою память. Но забытых воспоминаний становится всё больше. – Она говорила быстро, и только последнее предложение произнесла едва ли не по слогам.

– Мы боимся, что с рассветом потеряем тебя навсегда – уже не сможем достучаться.

– Это болезнь… неизлечимая.

Они продолжали говорить и теперь перебивали друг друга, желая успеть до рассвета вложить в мои уши как можно больше слов. Только мой друг оставался молчаливым и совершенно спокойным. Я посмотрел в его тёмные грустные глаза и начал вспоминать. Вспомнил детство, школу, семью, вспомнил людей, которые меня окружали… Мне стало страшно, больно и очень грустно от потери всего этого. Я считал себя спасителем мира, но оказался лишь неизлечимо больным. Я начал злиться на друзей, на весь мир, требовал лекарств. В приступе отчаяния я потерял счёт времени, а когда очувствовался, понял, что все давно умолкли и только смотрят на меня, ожидая чего-то трагичного, но неотвратимого.

Я ощутил тепло первых лучей, они пригревали меня через окно мерно катящегося поезда.