Бесспорное право

Залитая холодным электрическим светом ступенчатая пирамида Возвращения одним своим силуэтом воплощала всё то, к чему пришло человечество к середине двадцатого века: незыблемость основ старого мира; силу старинных родов, сплотившихся перед так и не разгоревшимся пожаром революции; тяжесть стали и дизеля, уже сорок лет хранящих покой Новой Империи.

В 1914 году, со смертьюФранца-Иосифа, мир завис над пропастью мировой войны. И, качнувшись, обрушился в неё. Но не государства принялись перемалывать армии друг друга на полях сражений, нет, — старая аристократия, не потерявшая ещё средства, власть и решительность, карала простолюдинов, вновь осмелившихся пожелать свободы.

Сейчас, в 1954, Новая Империя простиралась от Берингова пролива до Кельтского моря и от мыса Челюскина на севере до хребтов Тянь-Шаня на юге, захватывая ещё весь североамериканский континент и небольшую часть Северной Африки. Увы, многие колонии, пользуясь неразберихой, неизбежной для рождающейся Империи, ещё в двадцатых объявили о своей «независимости», выгнав, а то и убив посланников цивилизованного мира. Но им ли тягаться с умственной и промышленной мощью Империи? Зашагали по джунглям и пустыням тяжёлые, извергающие дым и огонь, стальные солдаты со знаком грифона. Закрыли небеса громадные дирижабли-матки, несущие в тёмных распухших телах полчища истребителей-паразитов. И пусть бывшие и будущие колонии ещё пытались сопротивляться, изредка уничтожая стальных солдат и пытаясь разрабатывать свои цеппелины, конец был близок.

На то, каким именно будет этот конец, можно было полюбоваться на нижних этажах пирамиды Возвращения. Построили её в конце сороковых в честь падения одного из смешных маленьких королевств Залива, — тогда же переполнился Старый рижский зоопарк, и городские власти решили убить одним выстрелом двух зайцев. В огромной развлекательной пирамиде хватило места и цирку уродов, и аборигенным зоопаркам, и бутафорским деревням и городкам побеждённых. А на вершине пирамиды, бросая под ноги посетителям и побеждённых, и собственных худородных сограждан, полыхал бриллиантами, благоухал жарким и резал слух рваными ритмами джаза ресторан «Право Первородства».

— Дорогая, вы слышали? Младший Юсупов будет казнён завтра на закате. — Изящная блондинка с короткими причудливо уложенными волосами, одетая в подчёркнуто грубое чёрное платье до лодыжек, подалась поближе к собеседнице — обсуждать во весь голос казнь настолько родовитого аристократа не стоило даже ей. Крупный неогранённый изумруд между ключицами качнулся в такт движению хозяйки.

Её подруга, черноволосая и черноглазая, в алом, подчёркнуто ампирном, платье, театрально округлила глаза.

— За что же?

— За подрывание основ, мадонны. И хватит об этом: история Юсупова столь же глупа, сколь и печальна, не стоит обсуждать её в этом прекрасном месте. — Третий обедающий, вызывающе некрасивый мужчина в модном костюме, крупный и неповоротливый, обвёл влюблённым взглядом зал «Права». Он, Иоганн Абсберг, дворянин и архитектор, вложил в эти пронзающие пространство линии, окружённые уплощёнными серебряными и золотыми барельефами и огранённым стеклом, всё, что имел.

— Где же ваш протеже, Лукреция? Кажется, встреча была назначена на восемь часов пополудни. — Иоганн, приподняв бровь, взглянул на представительницу испанской ветви Боргезе, словно сошедшую с картин Гойи.

— У господина Аврамова есть ещё пять минут. Не будьте мелочны, барон. — Мария Мониш задумчиво постучала пальчиком по своему изумруду. Затем прищурилась на краткий миг и торжествующе улыбнулась. — К тому же, он уже идёт сюда. Скоро вы, Иоганн, выслушаете теорию, которая не только озолотит нас всех, но вернёт нашим семьям власть.

Непримечательный брюнет в прошлогоднем пиджаке уже миновал половину зала, ловко избегая снующих официантов и высокородных пьяниц, когда к нему подошли трое жандармов в синих мундирах с начищенными медными пуговицами. Несколько ударов сердца Мария надеялась, что произошла ошибка, всё сейчас прояснится и изобретателя отпустят, но зря. Один из жандармов властно сжал плечо помещика Аврамова и повёл его в сторону, к изломанному треугольнику, отмечающему ход для ресторанной обслуги. Ещё двое задержались в зале, пристально осматривая собравшихся, и Мария быстро опустила голову.

— Впрочем, барон, кажется, я ошиблась. Прикажите подать шампанского и давайте сделаем вид, что собрались здесь исключительно ради того, чтобы полюбоваться вашими несравненными интерьерами. Прямо сейчас Аврамова арестовывала жандармерия Империи. И нам очень повезёт, если в наших действиях не увидят того, что увидели в сватовстве несчастного Юсупова.

***

Далеко вести его не стали: втолкнули в маленькое помещение, судя по убогой обстановке — жилище кухонных девок. Втолкнули и с силой посадили на колченогий стул, стоящий у такого же жалкого стола. Напротив, облокотившись на стену, уже ждал скованный чёрным мундиром служащий тайного отдела имперской жандармерии.

— Аврамов, значит. — Жандарм, с лица которого художник Бэзил вполне мог бы написать ещё один дьявольский портрет, с удовольствием осмотрел наливающийся цветом кровоподтёк под глазом арестованного.

— Аврамов. Помещик Тульской губернии. И вам, ваше благородие…

Договорить не удалось — ленивым движением ножен жандарм выбил весь воздух из его лёгких.

— Беглый крестьянин Потап Карасёв. Из Тульской губернии. Начитался книг у своего господина и решил, что можешь изобрести что-то приличное. — Жандарм полюбовался на потерявшее всякие краски лицо крестьянина. — Хочу тебя порадовать: твой двигатель действительно мог бы произвести революцию в машиностроении. После доработки, конечно. Но не произведёт. Её произведёт новейший двигатель, разработанный благородными членами рижской Академии.

— А я? — Потап судорожно сглотнул. За присвоение титула полагалась смертная казнь. Долгая, публичная, страшная казнь. На её фоне меркли наказания за прочие преступления вроде самовольного оставления места проживания, нескольких краж, оскорбления путём обмана… Но, возможно, этот странный жандарм задумается о том, что казнить человека, безо всяких академий составившего новый двигатель, неразумно?

— А ты отправишься в иной мир. — Жандарм позволил себе немного полюбоваться отчаяньем на лице арестанта. Затем продолжил. — Раз в сто лет в одном особо охраняемом месте, знать о котором тебе надобно только то, что оно есть, открывается портал. Если верить запискам вернувшихся оттуда людей, этот портал ведёт в странные джунгли, окружающие не менее странный храм. В центральном покое этого храма лежит нечто, названное в записках «средоточием изменения». Тебе придётся добыть его.

— Как? Я ведь не владею оружием и драться не умею. Не может же быть такого, чтобы там вообще не было охраны?

— В тех же записках сказано, что внутри храма работает только то, что было создано в этом мире. И подробно описаны всякие мелкие автоматоны, которых было несложно победить, и из которых, по мнению твоих предшественников, можно было бы собрать мощную боевую машину.

— Поэтому вы отправляете меня. — Потап очень надеялся, что его голос звучит достаточно смиренно. Если жандармы такие дураки, чтобы отправить его, смертника, в совершенно чужой мир, принести «то, не знаю, что», то их следует как можно лучше уверить в том, что он обязательно, всенепременно вернётся.

— Поэтому мы отправляем тебя. — Красиво лицо жандарма исказила жестокая улыбка. — Имей в виду, после возвращения ты будешь казнён в любом случае. Если вернёшься с добычей, то получишь роскошный ужин с безболезненным ядом. Если без — всё, что тебе полагалось бы за присвоение титула. Мы, конечно, понимаем, что после таких перспектив возвращаться тебе не захочется. Мы — понимаем. А вот твоя сестра уже целых два дня надеется, что ты всё-таки вернёшься.

— Груня? — Потап вцепился в неровно обструганную костно-желтоватую столешницу.

— Груня. Не буду врать тебе, говоря, что с ней всё в порядке. Но она не калека. Пока что. — Жандарм наклонил голову, увидев проблеск понимания в глазах арестанта. — А вот с твоей женой и детьми всё в порядке. Но тоже — пока что.

— Я понял. Я всё сделаю.

***

Перехода сквозь портал Потап практически не ощутил. Вот он, одетый в форму полевых частей имперской армии, шагает в невнятное зелёное пятно на полу, изо всех сил вцепившись в набитый оружием вещмешок. А вот уже стоит в густом лесу, заросшем почти привычными соснами и елями, и никакого портала позади себя не видит.

Блуждать в поисках верного направления не пришлось: неведомо, как, но исполинский изумрудно-зелёный куб на западе было прекрасно видно между толстыми древесными стволами. А ведь они росли настолько близко друг к другу, что Потап серьёзно сомневался в том, пройдёт ли меж них в каске и толстенной ватной куртке.

Первым делом он перекинул через плечо ремень автомата и застегнул на поясе патронташ со сменными рожками. Как бы Потап ни относился к жандармам, их словам, что стрелок из чёрного инженера-самоучки никакой, а потому нужно работать очередями, стоило поверить и держать все боеприпасы под рукой.

На пояс же, в легко расстёгивающиеся карманы на патронташе, отправились две осколочных гранаты: их Потап планировал использовать в первую очередь. Наконец, рассовав в нагрудные карманы бинты, вату и небольшой запас пилюль, он закинул вещмешок за спину и решительно шагнул вперёд, к изумрудно-зелёному кубу.

Деревья пропали моментально, обратившись усыпанным крупными и мелкими валунами предгорьем — впереди даже были видны несколько раздвоенных пиков, особенно невероятно выглядящих в мертвенном зелёном свете куба. Потап, никогда в жизни не видевший таких гор даже на картинках, застыл, невольно любуясь пейзажем.

И с великим трудом смог уйти от удара тяжёлой железной лапы. Зверь, появившийся из-за скал так бесшумно, словно был создан из плоти, а не из блестящего чернёного металла, целился в голову. Не упади Потап ничком на камни, обдирая себе лицо и руки, его путешествие закончилось бы здесь и сейчас. Но он успел, а огромный зверь с бочкообразным брюхом, похожий на помесь кошки и медведя, закачался, пытаясь устоять на осыпающемся склоне.

Проще всего было бы швырнуть в него гранату. Но автоматон был так хорош, что Потап решил попытаться сохранить его для себя — настолько целым, насколько получится. Значит, нужно было стрелять, и стрелять метко, не на бегу, задыхаясь и рискуя подвернуть ногу на камнях, а из удобного места, недосягаемого для массивного противника. Такого места, как вершина одного из множества каменных обломков, так удачно рассеянных вокруг. Потап ободрал все пальцы и чуть не отбил себе ногу болтающимся автоматом, но всё-таки успел вскарабкаться на ближайший подходящий валун, пока зверь восстанавливал равновесие и грузно топтался на месте: то ли ожидал приказов, то ли потерял добычу.

Оказавшись на вершине, — и вне досягаемости страшных когтей и клыков автоматона — инженер крепко сжал автомат и постарался вспомнить всё, что ему показывали жандармы. Первые выстрелы оказались неудачными: Потап неправильно взял оружие, не смог справиться с резкой болью, пронзившей плечо, и пули бестолково взрыхлили землю правее передних лап автоматона. Металлический кошкомедведь даже не дёрнулся, видимо, его неведомый командир не счёл атаку хоть сколько-нибудь опасной.

Потап перехватил автомат, выстрелил снова — намного лучше. Пули прошлись по сочленению правой передней лапы и туловища, сминая и разрывая металл. Лязгнув, лапа упала наземь, и новоявленный солдат Империи трясущейся рукой отёр пот со лба.

Найти люк, ведущий в нутро зверя, оказалось не в пример сложнее, чем лишить его подвижности. Лишь спустя пару часов Потап понял, что края люка скрыты среди рельефных полос, имитирующих покрывающую бока животного шерсть. А его замок — правый глаз медвекота. Ещё несколько часов он потратил, пытаясь вскрыть люк подручными средствами, и не повредить при этом механизм. Инструментов на Земле не дали — в сохранившихся записях говорилось, что всё необходимое для сбора бойца предыдущие путешественники находили на месте. Потап уже почти смирился с тем, что придётся счесть окрестные камни за подходящие инструменты и медвекот не останется в целости и сохранности, и даже наклонился, чтобы поискать что-то подходящее… как вдруг, мельком глянув на когти на передней лапе автоматона, понял: их форма в точности соответствует отверстию в глазу зверя.

Элегантности внутреннего устройства медвекота можно было только позавидовать: пять небольших двигателей, хитроумные разнотипные передачи, явно обеспечивающие независимое движение каждой из лап и головы. Управлялось это всё небольшими передатчиками, связанными с двигателями и, как показалось Потапу, контролировавшими всё от запуска и до мельчайших движений каждого из когтей.

Потапу очень хотелось оставить себе возможность дистанционного управления автоматоном, но, до конца не понимая принцип работы передатчиков, он не стал рисковать. Пришлось пожертвовать и подвижностью головы и когтей на задних лапах: неведомый хозяин этого места явно не предусматривал такой переделки своего автоматона, и дополнительных запчастей не предоставил.

К счастью, в этом странном мире не ощущались голода и жажда — только никак не утихала боль в плече от первого неудачного выстрела, но её можно было перетерпеть. Потап без устали отсоединял, переносил и присоединял узлы, оборудуя в животе у зверя пульт ручного управления и возвращая на место отстреленную лапу. Напоследок он несколькими выстрелами расширил левую глазницу медвекота и, усевшись перед пультом и опустив за собой люк, потянул за самый большой из новых рычагов.

Затарахтели все четыре двигателя, выбрасывая дым сквозь сцепленные железные клыки, и новосозданная передвижная крепость сделала первый шаг.

***

Предгорья сменились бескрайними лугами, почти такими же, как в родной губернии Потапа. И тот, убедившись, что под слишком зелёной и свежей травой, скрывается ровная тёмная земля без нор, комьев земли и крупных камней, принялся потихоньку увеличивать скорость автоматона.

Стены куба выросли перед ним именно тогда, когда котомедведь набрал максимально возможную скорость. Потап рванул рычаги, пытаясь остановить груду металла или хотя бы свернуть, уйти от столкновения. Тщетно. Механизм, до того послушный даже мельчайшим движениям, заклинило, и Потап крепко зажмурился: ослепительная зелёная стена приближалась с абсолютно невозможной скоростью.

Столкновения не произошло: кошкомедведь остановился разом и неестественно мягко, словно попал в гигантскую паутину. Потап медленно открыл глаза, ожидая одновременно и великой опасности, и не менее великой награды, но не получил ни того, ни другого — только продолжение путешествия. Он и его крепость каким-то образом оказались внутри куба, и широкий коридор, выложенный крупными серыми плитами, приглушённо светящимися по краям, терялся где-то далеко впереди. Посмотреть, есть ли что-то позади, не вышло: отверстий на медвежьем хребте не было, для разворота ширины коридора не хватало, а высунуться наружу было всё ещё страшно.

Потап недоверчиво тронул рычаги, помня о недавнем клине, но механизм исцелился также неожиданно, как и заклинил. Автоматон плавно зашагал вперёд, чудесным образом не задевая стены рельефными боками.

***

Коридор — неизменный, не сворачивающий ни вправо, ни влево, всё никак не хотел заканчиваться. Тяжёлый металлический автоматон, изрыгающий из пасти густой дым от никак не заканчивающегося топлива, шагал по серым плитам монотонную вечность, не встречая на своём пути ни друзей, ни врагов, ни мудрецов, способных объяснить, что это за место. Его рулевой, уже пару раз бесплодно попытавшийся развернуть медведя, сосредоточенно думал, лишённый необходимости постоянно руководить движением. Что-то было не так. Потап затруднился бы сходу сказать, что именно: в окрестном воздухе, в еле тёплом железе медведя, в его собственном теле, уже почти привыкшем к ноющей боли в плече — в каждом его ощущении всё было нормально. И одновременно пугающе неправильно, словно в знакомую с детства картинку вкралась какая-то ошибка. Груня бы…

Потап дёрнул на себя один из рычагов, заставив автоматона сбиться с шага. Он почти не помнил ни жену, ни сестру. Их черты, их характеры, привычки и любимые блюда — всё истаивало, стиралось в памяти крестьянина. Детей ещё помнил, но надолго ли?

Не успело жуткое предположение окончательно сформироваться в голове Потапа, как чуть впереди, в правой стене коридора, раскрылась дверь. И он решительно повернул туда, практически уверенный в том, что найдёт внутри.

***

Центральная камера Храма, куба, чистилища — в разных местах его называли по-разному, помнила тысячи смертельных поединков и сотни разочарованных путешественников, чуть ли не вылизывающих идеально чистые углы в поисках обещанного Средоточия. Помнила камера и немногочисленных бойцов, сообразивших, какую награду они получили на самом деле, и понуро — или, наоборот, торжествующе — уходящих порталом в родной мир. В этот раз портал принёс только одного бойца, и в нём не было ничего такого, чего Храм не видел бы до этого. Тем не менее, согласно древнему завету, человеку предоставили и награду, и наказание, и право выбора.

***

Центральные покои Куба Потапа решительно разочаровали: ни чудовищных стражников, ни отвратительного алтаря в центре, ни статуй неведомых идолов. Только идеально чистый пол, высокий потолок, лишённый фресок или лепнины, да гладкие стены — всё такое же серое, как и во внешнем коридоре. Только два пятна порталов, один из которых, как очень хотелось верить Потапу, должен был вернуть его туда же, откуда принёс.

Потап на всякий случай сделал круг почёта вдоль стен, ничего не обнаружил и решительно направил автоматона в центр камеры, к зелёному порталу. Домой. К ждущим там жандармам, к роскошному ужину с ядом… если повезёт, и чёртов красавчик решит, что медведь — стоящая добыча.

За несколько шагов до портала Потап не выдержал, задал медведю самую малую скорость и выскочил наружу, захлопнув за собой люк. Затем старательно привязал к одному из клыков бело-зелёную тряпицу и шарахнулся в сторону, не желая быть раздавленным мерно движущейся махиной.

Не сбавляя скорости, медведь вошёл в портал и пропал там. Вслед за ним Потап подошёл к размытому краю пятна и застыл, не в силах принять окончательного решения: хотелось верить, что, поняв, что арестованный уже не вернётся, жандарм не станет мстить его семье. Но, с другой стороны: где гарантия, что их действительно оставят в покое, если Потап вернётся и покорно примет свою судьбу? Оглядевшись по сторонам, но так и не получив подсказки, Потап закрыл глаза и шагнул во второй, ведущий в неизвестность, портал,.

***

Караул из пятидесяти отлично обученных солдат, только что заступивший в дежурство у портала, был неприятно удивлён появившейся в центре подвала огромной металлической фигуре, больше всего похожей на идиотскую помесь кота и медведя. Изо рта его торчал белый марлевый лоскут, исписанный крупными зелёными буквами.

По уставу караулу следовало немедленно позвать кого-то из офицеров. Но как справиться с любопытством, особенно зная, что о нарушении не доложит никто, ибо все замешаны в нём одинаково?

И караульные, толпясь и оттирая друг друга плечами, столпились у медвежьей морды, читая написанное зелёнкой послание из странного и страшного мира.

«Обещанное средоточие изменения — не вещь, оно помещается в самого человека и изменяет его природу в расчёте на то, что он понесёт изменение дальше, как брошенный в воду камень. Я не смог бы принести того, за чем был послан, и потому не вернусь, страшась позорной и страшной смерти. Но я отправляю вам диковинки, найденные в том странном мире, в надежде, что их хватит, чтобы выкупить свободную жизнь или безболезненную смерть сестры моей, Агриппины.

Потап Карасёв, ничтожный крестьянин, раскаивающийся в своей дерзости».