Бетонный гроб

1.

Мир рухнул, когда Роман сидел дома на диване и ждал с работы жену Марину.

Он включил телевизор и одним глазом смотрел шоу Андрея Малахова.

Однако внимание Романа было занято не беседой ведущего с гостьей, Светланой Светличной, а собственными заботами, тревогами, мыслями, коих накопилось достаточно.

В последнее время на работе у Романа была запарка. Квартальные отчеты, ожидаемая в ближайшее время проверка контрольного органа, и эти бесконечные, вечно недовольные граждане, граждане, граждане... Как же они достали, черти!

С другого боку дурковал новый начальник, молодой да ранний. Всего тридцать четыре, а вот, надо же, пробился в высшую лигу! Папенькин сынок! А это место должен был по праву (и по стажу) занять Роман!

Теперь какой-то салага раздавал ему, Роману, люлей. Еще и коллеги, предатели, посматривали на их перепалки с ехидными усмешками: против ветра ссышь, Рома, против ветра… Козлы…

Опять же у Маринки в субботу днюха: сорок пять, юбилей! Тоже головная боль: надо денег где-то перезанять до аванса, на подарок. И подарок нужен хороший, не колготки какие-нибудь, как в прошлом году. Маринка перед днюхой вся на нервяке. Дуется на Романа: тот на работе допоздна, посуду за собой не моет, по дому не помогает, целовать стал редко, о цветах вообще забыл… А Роман что, прислуга? Раньше ничего такого, а сейчас – прямо вожжа под хвостом! Климакс, что ли, подкрался незаметно?

Вовка уже скоро год как съехал от родителей в квартиру умершей бабки, Маринкиной мамы. Роману без него одиноко. Они созваниваются, но это всё не то. Еще и живет со своей… этой… цацей… Регистрироваться не хотят, детей не планируют, цаца говорит: это прошлый век, патриархат феодальный. Вовка слушается ее как заколдованный. Она, походу, сына пилит, ей только бабло подавай. Овца гламурная…

Ну и так, по мелочам: то здоровье подводит, пару раз уже скорую вызывали: сердечко… То количество мудаков превышает допустимые пределы в округе: в транспорте, в магазинах, за рулем автомобилей.

А Малахову на экране было плевать на Романа, он непрерывно улыбался своей широкой белозубой улыбкой, чем дико раздражал.

Да и с чего Роману радоваться жизни? В этом году стукнуло сорок семь, а он в жизни ничего не повидал. Ну, в Крыму были, три раза, разок в Соча́х. Дважды Роман отдыхал в санатории, в Подмосковье. Дальше Москвы и Красной площали (в детстве, с родителями) мир не видал.

Городок маленький, безжизненный: один кинотеатр, и тот на реставрации давно. Пойти совсем некуда. Друзей – кот наплакал, Витя-«Брежнев» да Сёмка, еще со школы пацаны. Но и у них в последнее время свои дела, работа-семья-дети. Встречаются теперь крайне редко. Только открытки сиротские друг другу в Одноклашках шлют по привычке: «С Крещением» или «С днем геолога».

Малахов этот уже выбешивал. Вот у кого всё зашибись. Бабла немерено, с интересными людьми общается, сто пудов отдыхает на Мальдивах, в студии постоянный ор, движуха, ёпт…

- Сука! – сказал Роман Малахову в улыбающееся лицо.

В этот момент потолок и рухнул.

2.

Вначале диван резко дернулся назад и выскочил из-под Романа. Он упал лицом на пол и поспешно перевернулся на спину. Попытался встать, и в это мгновение сверху упало потолочное перекрытие, которое зависло в полуметре над вытянувшимся Романом.

Происходящее сопровождал нечеловеческий грохот.

Затем Роман почувствовал еще один мощный толчок. Казалось, содрогнулся весь мир вокруг. Плита сверху просела еще ниже, почти достав до лица замершего человека.

« - Конец. Умираю», - подумал Роман, и в тот же миг снова загрохотало.

Свет померк.

Стало тихо.

Вначале именно полная тишина показалась Роману неудобной, неуютной, противоестественной. Казалось, что заложило уши. Или что их набили ватой…

Ни звука…

Роман ощутил, что лицо покрыто бетонной пылью, которая была везде: в воздухе, во рту, на щеках, даже в глазах и в носу.

Он потянулся рукой, чтобы смахнуть эту раздражающую, щекочущую помеху, но…

…вытянутые вдоль тела руки уперлись в преграду сверху.

Нельзя было сказать, что он не мог пошевелиться. Мог. Но - только пошевелиться. Не более того. Руки, ноги, живот, грудь: всё было ограничено плитой сверху.

По бокам, впрочем, ладони тоже упирались в нечто шершавое и неприступное.

Тело было вытянуто. Перед лицом, в нескольких сантиметрах, находилось препятствие, видимо та самая потолочная плита, Роман чувствовал ее по собственному дыханию, уходившему не вперед, а в стороны, а также когда попытался поднять голову и стукнулся лбом.

Ощутив, что не может двигаться, что упирается всеми частями тела в преграду, Роман, находившийся до того момента в ступоре, наконец подумал:

«Завалило».

И тот час же нахлынул ужас. Тоскливый, невыносимый, невообразимый УЖАС!!!

Роман задергался, забился, пытаясь согнуть ноги в коленях, поднять руки, приподняться, хоть каплю.

Но вокруг был неподвижный бетон.

И это было неправильно, противоестественно. Не по-настоящему! Такого не должно быть, нет! Он должен, ДОЛЖЕН ОСВОБОДИТЬСЯ НЕМЕДЛЕННО!!!

Паника наполнила всё тело, андреналин, выброшенный в кровь, заставил бешено биться сердце, пот проступил везде, даже на животе и в паху. Непроизвольно опорожнился мочевой пузырь.

Роман застонал, заскулил, закричал, завыл!!!

Этого не должно быть! Это невозможно! Ему надо сдвинуться! Надо, надо, надо!!! Поднять руку, почесать дико зудящий нос, потрогать начавшую ныть ногу. Где свет? Где хоть капля, хоть атом света? Роман широко открыл глаза, пытаясь увидеть... что? Всё равно, хоть что-то, хоть что-то!!!

Всё тщетно. Ни руки, ни ноги с места не сдвинулись, от напряжения и ужаса в глазах поплыли мерцающие круги, стали превращаться в яркие пятна, которые росли и гасли, вспыхивали с новой силой, и снова схлопывались в точку.

Роман захныкал. Слабые звуки переросли в рыдания, а потом – в завывания. Слезы градом катились по покрытым пылью щекам и падали на мочки ушей, затекали внутрь.

Один в пустоте, тишине и неподвижности.

« - Замурован, замурован, замурован, замурован», - стучала в висках Романа одно слово.

Он бился и бился в этом бетонном гробу, пока силы не истощились…

Сколько прошло времени, было непонятно. Несколько секунд, минут? Час? Вечность?

- Меня найдут, - прошептал вслух Роман, и эта мысль стала единственной каплей надежды за всю вечность, проведенную в заточении. – Найдут. Это был взрыв или землетрясение. ЭМЧеэС наверняка уже работает.

- Хэ, - скептически хмыкнул в ответ Роман. - Ты же сам понимаешь, такие вещи не делаются скоро. Там, скорее всего, целый твой дом упал, может, и не один, а людей, как всегда, не хватает и пока доедут пока начнут а там перекур а там ждем кран а куда им торопиться они женевэтомкаменномгробуониженепонимаютЧТОЭТОТАКОЕ!!!!!!!

Роман снова забился в судорожной истерике, неподвижной и невыносимой.

Боль в ноге, вначале казавшаяся просто ноющей, нарастала и становилась все сильнее и острее. Безумно хотелось дотронуться до места ее концентрации, погладить, успокоить, пальцами вытянуть весь этот режущий дискомфорт. Но дотронуться было невозможно, и боль, не встречая препятствий, накатывала и накатывала, поднимаясь выше, заполняя весь бетонный гроб, подступая к голове.

И новая паника, новая истерика, новые судороги всем телом…

А затем ресурсы организма иссякли и Роман отключился.

3.

Время остановилось в момент, когда рухнул мир. Только что было 19:38, через час придет (кто? Ма-ри-на??? Кто это?), завтра на работу, в субботу что-то еще…

Время было раньше вокруг. Всё тогда существовало во времени.

А теперь Роман, кроме света и подвижности, лишился еще и времени.

Его заменила последовательность.

Вначале был Большой Взрыв. Точка отсчета. Потом пришла мысль о Спас(а)ителе. Веха! Потом боль в ноге. Потом он чихнул, ударившись носом о плиту (О Великий Очищающий Чих!).

Летели секунды? Или уже часы?

Потом несколько раз прозвучали мощные удары. Роман услышал их и ушами, и почувствовал всем телом, через которое прошла вибрация.

- Да! Да! ДААААААА!!!! – в восторге, в экстазе прокричал Роман. – АААААААААААААА!!!

Голос сорвался и новым звеном последовательности стала боль в голосовых связках.

Хотелось еще этих звуков, еще, еще!!!

Но они не повторились. Возможно, это спасатели. А возможно – рушится шаткая конструкция дома.

С болью он смирился на удивление быстро. То ли привык, отодвинул на второй план, то ли она действительно стала стихать. Но пошевелить ступней правой ноги он не мог, как не старался.

А он и не старался.

Хотя тело ужасно затекло, внезапно пришло умиротворение. Может, это разрасталась надежда? Роман закрыл глаза, расслабился…

Ничего не происходило, определять последовательность было не по чем, а времени не существовало. Так прошли тысячелетия, потом еще несколько минут, потом пара веков и следом - сто секунд.

Потом надежда вышла из организма вместе с мочой, и накатила тоска.

«- А если я умру раньше, чем меня найдут»? – подумал Роман в голове Романа.

«- Так и будет, уж поверь мне. Ты ж невезучий! Ты вообще отстой. Ты никто! Сдохнешь – не заметят», - захихикал в ответ Роман, - «Смотри!»

И Роман показал Роману в голове Романа картинку: из темноты выплывает труп Романа, бледный, весь покрытый бетонной пылью, изломанный и недвижимый. Предмет, а не человек.

Роман снова в ужасе забился в неподвижной истерике. Она стала очередным узлом в его последовательности событий.

Волну непередаваемой словами паники сменило непередаваемое отчаяние.

Его собственный мертвый образ перед глазами начал наливаться красками и обрастать подробностями. Он еще не знает, но на самом деле его ноги до колена уже нет, тело покрыто кровоточащими ранами, огромными ужасными синяками. Глаза выпучены, язык вывалился, из носа сочатся мерзкие выделения.

Роман рассматривал и рассматривал себя, свое тело: никчемный кусок мяса с хаотично воткнутыми в него костями. Тело без ощущений, без эмоций, без сознания.

А потом понял, что и сейчас его тело точно такое же. У него нет органов чувств. У него нет сознания, он не ощущает себя ГДЕ-ТО. Из эмоций осталась лишь дикая паника, иногда накатывающая и заставляющая опорожняться мочевой пузырь.

Горькие мысли вдруг раздвинули бетонные стены его гроба, заставили их раствориться в пустоте. Он почувствовал себя парящим в неизвестном пространстве, ни темном, но и ни светлом, а в каком-то бездонно сером, цвета бетона.

Вестибулярный аппарат тут же сошел с ума, показывая разуму верх там, где только что был низ, качая Романа, переворачивая, бешено крутя. Глаза подкатились под веки, в горле образовался спазм, сердце вот-вот должно было лопнуть от зашкаливающего количества ударов. Роману хотелось вдохнуть, но легкие не раскрывались…

В этот момент он увидел, как парит в пустоте, а на его грудь опускается столб Света.

Свет был похож на намерзшие ледяные сталактиты с фотографий из интернета. По бесчисленным граням этого яркого светящегося столба бежали вспышки и отблески, огоньки и полоски чего-то ослепительного.

Столб уходил вверх, в серость пространства. Непонятно было: живой ли он, Свет? И что такое – «живой»? И что такое – «Свет»? Это- Свет? Или так выглядит Тьма?

Роман не понимал, да и не пытался понять происходящее с ним. Он просто наблюдал, не отводя глаз.

И стало прекрасно! Наступило долгожданное расслабление, на него опустился покой. Глаза Романа были раскрыты широко-широко, и он вбирал в себя каждый фотон этого Света, стоящего на его груди.

«- Это оно», - подумал Роман в голове Романа. И даже тот, второй, токсичный Роман, не стал возражать, а лишь кивнул, не в силах оторвать взгляда от Чуда.

Роман бесконечно смотрел и смотрел на Свет на своей груди, и сколько это длилось, понятия не имел и не хотел иметь.

А потом раздались стуки, грохот, жужжание, глухие голоса людей.

4.

Звуки мешали Роману наслаждаться Светом, и он недовольно поморщился.

Однако они становились всё громче и громче.

И Свет стал исчезать, словно он и люди - несовместимы.

Людские голоса зазвучали совсем близко. Стены гроба завибрировали и приподнялись.

На Романа хлынул свет.

- Вот еще один! – крикнул грубый мужской голос. – Может, хоть этот живой?

К шее Романа что-то прикоснулось, теплое и мягкое.

- Живой, твою мать! Ты смотри, а? Выжил, чертяка! – сказал голос и захохотал. А Роман заплакал. Но плакал он незаметно, беззвучно, даже не шевеля ни губами, ни носом. Только слезинки катились по щекам и снова затекали в уши.

Он попробовал приподнять руку. Она не встретила препятствий. Это было так неожиданно… Роман уже привык к ограничению, это уже была норма. А тут… Пустота… Так необычно.

Можно было, наверное, наконец-то дотронуться до лица, до носа, согнуться, поднять голову.

Но Роман не стал этого делать. Пока не стал.

- Осторожнее, у него перелом! Вон, нога! – голос был невероятно громким, словно кричал в ухо, и Роман снова поморщился.

Свет тоже был невыносимо громким, но в нем уже начали проступать темные пятна. Одно пятно сгущалось и постепенно приобретало форму человеческой головы. Рядом возникли другие головы, они суетились, двигались. Что-то происходило. Низ дернулся и поплыл вверх, потом вниз. Роман наконец попробовал дотронуться пальцами до лица, но мышцы почти не работали и это усилие было слишком титаническим. Всё, что он смог: коснуться своего живота.

В это время плечо почувствовало укол. Через минуту Роман погрузился в сон без сновидений.

***

Когда Роман проснулся и медленно открыл глаза, рядом сидел человек. Женщина. «Марина» - вспомнил Роман. – «Жена»

Марина смотрела в окно. Роман скосил глаза и тоже посмотрел в окно. Оно было зашторено, но сквозь щели пробивался свет, и Роман тут же вспомнил столб Света на своей груди. Он стал думать о Свете и пустота внутри стала медленно заполнятся им.

- Рома… Ромочка! – Маринка повернула голову и увидела открывшего глаза мужа. Заплакала. Откуда-то с другой стороны появился сын:

- Отец! Слава Богу, отец…! А мы так… Мы так…

Сын коснулся руки Романа, но тут отдернул ее. Володя тоже отпрянул:

- Прости, прости, забыл! Предупреждали же, ёлки-палки…

Марина протянула руку, чтобы погладить мужа по щеке. Но мысль о ее прикосновении была Роману невыносима и он отвернулся.

Ромочка, Рома, - шептала Марина. – Как ты? Как, мой любимый?

Роман не отвечал. Он приподнял руку и коснулся лица: щек, губ, носа. Наконец-то! Простейший жест вызвал восторг. Он трогал и трогал себя за лицо, и никак не мог насытиться этим прикосновением.

Потом сказал тихо:

- Нормально…

Нога была сломана, срасталась плохо, и в больнице Роман провел три недели. Марина приходила ежедневно, иногда даже дважды в день: в обед и вечером. Сын заходил по вечерам, после работы. Как оказалось, цацу он выгнал. Она не верила, что Володин отец жив. А он был жив, Володька это ЗНАЛ. Вот он и прогнал.

- Зря, - тихо сказал Роман сыну, когда тот сообщил о цаце.

Он теперь вообще говорил тихо.

Пролежал Роман в бетонном гробу сорок два часа. Завалившаяся стена, упавший потолок и несколько обломков образовали мешок, сломали Роману ногу и не задели других частей тела. Где-то, видимо, были щели, через которые поступал воздух, иначе Роман быстро бы задохнулся.

Марина называла его спасение чудом, да и не только она. Кроме Романа, в землетрясении вообще никто не выжил. Разве это не Чудо?

Но Роман молчал, не возражая, но и не высказывая согласия с женой.

Родные поначалу считали, что молчаливость эта связана с пережитым стрессом, мощными транквилизаторами и поврежденными бетонной пылью голосовыми связками. Но Романа выписали, шли недели и месяцы, а он так и оставался немногословным.

Нет, Роман не стал депрессивным или угрюмым. Наоборот, он часто улыбался, подолгу рассматривал в окна прохожих, дом напротив, глубокое бездонное небо. Просто он не показывал свои эмоции.

Жили они теперь в квартире у сына, думали добавить к компенсации от государства свои сбережения и купить хотя бы однушку, чтоб не стеснять Володьку.

Точнее, думали Марина и Володя.

Роман о таком уже не думал. Все заботы, тревоги и печали рухнули и рассыпались в прах вместе со стенами в тот самый момент семибалльного толчка. Они были такими ничтожными по сравнению с возможностью жить, дышать чистым воздухом, с возможностью свободно почесать нос или рассматривать предметы.

Он не вышел на работу, уволился сразу после выписки из больницы. Посидел пару месяцев дома, а потом устроился дворником в детский садик неподалеку. Уходил засветло, когда жена и сын спали. С огромным удовольствием чистил снег или сгребал листья. Иногда останавливался и поднимал голову вверх, зимой - на еще темное небо, на Луну, летом – на восходящее Солнце или просто на летящих птиц. Возвращался, когда Марина и Володя уже были на работе.

5.

Время шло, и беда стала забываться. Марина надеялась, что скоро всё станет как прежде.

Только как прежде, ничего уже не стало.

Роман изменился.

Он стал ценить то, на что раньше не обращал внимания, и перестал обращать внимание на то, что раньше заполняло его мысли. При этом он казался замкнутым, погруженным в себя.

Если начавшая уже злиться жена высказывала различные упреки: о недостатке общения или о том, что пора бы уже стать нормальным, Роман просто молчал, смотрел на нее и улыбался. А потом привычно касался пальцами своего лица. Это стало его навязчивой привычкой, так раздражавшей Марину.

Он теперь никогда не сердился, не обижался, не повышал голоса. Мог показать пальцем в окно: «Смотрите, какое красивое облако!» или «Невероятный цвет платья вон у той женщины».

Марина пыталась выбить Роману группу инвалидности, скорее, чтоб объяснить себе его странности, чем из-за денег, однако знакомая врачиха только развела руками: организм здоров, психика – да, с отклонениями, но так ведь он на вас не бросается?

Куда там! Что бесило Марину сильнее всего, так это то, что Роман действительно любил и жену и сына, стремился помочь им, угодить. Занимался с охотой домашним хозяйством, тратил и так небольшую зарплату на цветы и мороженое, которое обожал как ребенок. Вот только разговаривал он редко, стремился к одиночеству.

Через три года Марина изменила Роману с одним своим коллегой по работе. А через четыре месяца развелась с мужем и ушла насовсем к этому коллеге.

Перед уходом она купила «малахольному» Роману крохотную однушку на окраине, самую-самую дешевую. Роман не возражал, не жаловался и не пытался жену остановить. Только на прощание со своей обычной тихой улыбкой нежно-нежно поцеловал ее в щеку, помог донести вещи до автомашины.

Переехал, Володька следом перевез ему старинную кровать, немного нужных вещей. Вскоре Роман нашел в округе школу, в которую устроился ночным сторожем.

Жить одному Роману нравилось. Днем он был свободен. Его часто видели бродящим по району без видимой цели. На самом же деле цель была. Роман наслаждался жизнью, как не наслаждался ею никто из отягощенных заботами прохожих. Он смотрел по сторонам, и на небо, на птиц и на бродячих собак, на детей и взрослых. И улыбался, всем-всем. Он был рад всех их видеть. Рад, что мог видеть. ВИДЕТЬ.

На жизнь ему хватало, ел он мало и просто, одевался незамысловато. Телевизора у него не было, зато в школьной библиотеке он постоянно брал книги, которые читал с огромным удовольствием: от Корнея Чуковского до различных философов.

Когда навещающий его сын рассказывал, что у мамы все хорошо, Роман искренне радовался, подливал Володе очень сладкого чая и просил передать привет. И еще то, что он ее очень любит. А сына перед уходом нежно обнимал, едва касаясь, и повторял несколько раз, что и его он очень-очень любит. Гладил Володю по плечам и по голове, еле касался лица.

Правда, Роман не очень любил, чтобы касались его. И очень боялся замкнутых пространств, даже в автобусах ездил с огромным страхом, не говоря про автомобили и лифты.

Хотя прошло много лет, Роман так и не смог забыть тот Свет, который он увидел в своем заточении.

Была ли это галлюцинация сходящего с ума человека? Несомненно. Но Свет был таким явным, таким отчетливым, таким реальным, что Роман повторял иногда сам себе:

- Это была правда, Роман, правда.

***

Он прожил еще много лет.

До конца жизни был удивительно здоров. И счастлив. Ценил каждый прошедший день, радовался каждой прожитой минуте.

Умер Роман от инсульта. Все посчитали, что во сне, не просыпаясь.

На самом же деле в последний момент он проснулся. Как ни странно, включенная обычно на ночь настольная лампа, при которой Роман спал постоянно, не горела. В комнате стояла непроглядная темнота, хотя и шторы должны были быть открыты.

Роману показалось, что он вернулся в бетонный гроб. Сходство подчеркивала звенящая тишина. Еще он понял, что не может пошевелиться, и удивился, что не чувствует давно забытого и так отчетливо вспоминаемого ужаса.

На душе было спокойно.

«- Вот теперь всё. Спасибо! Это было прекрасно», - подумал Роман и восторженно улыбнулся, во все глаза глядя на опускающийся к его груди долгожданный столб Света.