Без чувства долга

Катя знала каждый квадратный сантиметр вида из своего окна. Когда ты живёшь в инвалидном кресле с рождения, мир часто становится плоским, как картина в раме. Но эта картина была её собственной. Годами она изучала её: трещинку на балконе напротив, причудливый сугроб у фонаря, похожий на спящего кота, график смены ёлочных гирлянд на площади. Даже давала имена особенно колоритным прохожим.

В канун Нового года картина оживала: наполнялась движением, цветом и звоном смеха. Катя наблюдала, чувствуя знакомый терпкий привкус одиночества. Он был не острым, как у тех, кто что‑то потерял, а тупым и привычным, словно фоновая музыка всей её жизни.

Родители, добрые, но уставшие за двадцать три года, уже одевались в прихожей.

– Катюш, ты точно не передумаешь? У Сергея Петровича дом без порогов, мы тебя отвезём, всё устроим! – мама заглянула в комнату, поправляя серьгу.

– Мам, я правда не хочу, – улыбнулась Катя. И это была правда. Она ненавидела эти «пристроим Катю в уголке», эти жалостливые взгляды, эти разговоры через неё, будто она не совсем человек. – Мне хорошо. Фильмы посмотрю, книгу дочитаю. Вы отдыхайте.

– Мы ненадолго, к полуночи вернёмся! – прокричал из прихожей отец. В его голосе слышалось облегчение. Они любили её, она это знала. Но они тоже были заложниками её кресла. И иногда им отчаянно хотелось побега – просто побыть легкомысленными людьми на вечеринке, а не родителями особенного ребёнка.

Дверь закрылась. Тишина, привычная и глубокая, поглотила квартиру.

Катя включила «Иронию судьбы» – это был ритуал. Накрыла себе маленький праздничный столик у окна: апельсины, шоколад, чай в красивой кружке. Было красиво, уютно – и невыносимо одиноко. Она смотрела, как к подъезду подъезжают такси, забирают смеющиеся пары, как в окнах напротив собираются большие компании. Её мир был тёплым, тихим и абсолютно беззвучным.

Ближе к одиннадцати её внимание привлекло движение в окне прямо напротив – на втором этаже. Там жил новый сосед, которого она в шутку звала «Мрачный рыцарь». Молодой человек лет двадцати восьми, вечно хмурый и куда-то спешащий, наверное, на подвиги.

Сейчас он метался по комнате, переворачивал диванные подушки, заглядывал под стол. Потом распахнул окно, высунулся, осмотрел тротуар и в отчаянии схватился за голову. Его лицо, освещённое изнутри, исказила настоящая паника.

«Не ключи, – мгновенно сообразила Катя, чья наблюдательность была отточена годами. – Что‑то более важное».

И тогда она увидела это. На чистом снегу, прямо под его окном, чёрным пятном лежал кожаный бумажник. С высоты он его не замечал.

Кричать было бесполезно: шум площади, закрытое стекло. Катя действовала автоматически. На балконе, под рукой, всегда лежала длинная бамбуковая удочка‑телескоп – подруга‑пенсионерка когда‑то привезла её в подарок, шутя, мол, чтобы «счастье ловить». Катя никогда не рыбачила, но использовала удочку, чтобы сбивать паутину или стучать по радиатору.

Она ловко раскрыла удочку до максимальной длины, открыла форточку и просунула её наружу. Холод обжёг щёки. Цель была не в том, чтобы достать бумажник, – нужно было привлечь внимание. Держа трясущимися от напряжения руками, она постучала кончиком удочки по пластиковому откосу его окна.

Раз. Два. Три.

«Мрачный рыцарь» отпрянул, услышав стук. Увидел машущую из темноты тонкую, нелепую удочку. Потом разглядел её – силуэт в кресле у освещённого подоконника. Катя, забыв про стеснение, отчаянно показала пальцем вниз – на снег под его окном.

Он замер, потом резко кивнул, поняв. Исчез из вида. Через минуту выскочил из подъезда, подбежал к сугробу‑коту и поднял бумажник. Раскрыл. Лицо его преобразилось: это было облегчение, радость, благодарность. Он посмотрел вверх, отыскал её окно и помахал обеими руками, как сигнальщик. Катя смущённо помахала в ответ.

Она думала, что спектакль окончен. Но через пять минут раздался звонок в дверь. Сердце ёкнуло. Родители? Нет, рано. Катя подкатилась к глазку. На площадке стоял он – «Мрачный рыцарь». В руках – маленькая ёлочка в горшке и пакет.

Катя открыла.

– Здравствуйте, – он немного запыхался. – Я… из того дома напротив. Вы… вы меня просто спасли. Там не только деньги. Там билеты. Я архитектор, завтра утром лечу в Москву на стажировку, которую ждал три года. Билеты электронные, но без паспорта я никуда. Вы вернули мне всё.

Он не пялился на кресло. Его взгляд был прикован к её лицу, полному искренней радости за него.

– Я рада, – просто сказала Катя.

– Меня Артём зовут. Я… я видел, вы одна. И я тоже один, все разъехались. И подумал… Может, составить вам компанию? Ненадолго. Чтобы не встречать Новый год одному.

Он сказал это так естественно, будто предлагал соль за столом. Не «пожалеть бедную инвалидку» и «составить компанию», а так, словно... словно правда хочет это сделать, без чувства долга.

– А что в пакете? – спросила Катя, чувствуя, как в душе тает лёд.

– Пельмени домашние, – смущённо признался он. – Моя бабушка налепила и заморозила мне на всю зиму. Говорит, счастливый человек тот, кто ест в Новый год домашние пельмени. Можно… сварить тут?

Они встретили Новый год вдвоём. Он сварил пельмени на её кухне, умудрившись не устроить потоп. Она рассказала про «спящего кота»-снеговика и другие секреты площади. Он показал на телефоне фотографии с малой родины и чертежи своих проектов. Они смеялись.

Когда бой курантов давно отзвучал и фейерверки отгремели, родители Кати – весёлые и немного виноватые – вернулись домой, они застали удивительную картину: их дочь сияла, а незнакомый молодой человек собирал на столе две тарелки.

– Мама, папа, это Артём, мой сосед. Он улетает в Москву, но обещал вернуться, как Карлсон, – сказала Катя, и в её голосе звучала мелодия, которой не было много лет.

Артём ушёл под утро, оставив маленькую ёлочку в горшке на её подоконнике. Катя смотрела, как первый снег нового года кружится за стеклом.

Одиночество всё ещё было её частью. Но теперь в её картине мира появилась новая деталь: не просто окно напротив, а человек в нём. Человек, который увидел не кресло, а того, кто в нём сидит.

И это было самым тихим и самым настоящим чудом, которое только можно было представить. Чудом, которое постучалось в дверь само.