Без права на слабость

БЕЗ ПРАВА НА СЛАБОСТЬ

ГЛАВА 1. КОГДА РУШИТСЯ НЕБО

Боль была первым, что вернулось. Тупая, разламывающая голова. Вторым - холод. Влажный, пронизывающий до костей, не похожий на кондиционированный воздух его квартиры.

Данила попытался пошевелиться и понял, что лежит в грязи. Липкой, пахнущей гнилью и чем-то звериным.

«Какого черта?.. Отходняк после вчерашнего?»

Он заставил себя открыть глаза. И мир, который он увидел, не имел к его миру никакого отношения.

Не было потолка с трещинкой, похожей на Италию. Не было заставленного хламом стола. Не было даже стен. Над ним был полог гигглаваантских, незнакомых деревьев, смыкавшихся в зеленом, почти черном небе. Воздух гудел от странных, стрекочущих звуков. Пахло мокрой землей, дичью и опасностью.

Паника ударила в виски, заставив сердце выскакивать из груди. Он вскочил, вертя головой. На нем были все те же джинсы и худи, но теперь они были мокрыми, грязными и порванными в нескольких местах. В кармане - пусто. Ни телефона, ни ключей, ни пауэрбанка. Только скрипучая тишина, нарушаемая непонятными голосами леса.

«Это сон. Ложись, закрой глаза, проснешься дома».

Он зажмурился, сосчитал до десяти. Открыл. Ничего не изменилось. Только стало еще холоднее.

- Эй! - крикнул он, и его собственный голос прозвучал чуждо и громко, спугнув кого-то в кустах. - Кто тут?! Это чья-то тупая шутка?!

В ответ лишь эхо и настороженное стрекотание.

Он начал идти, не разбирая пути. Ноги вязли в подлеске. Колючки цеплялись за одежду. Через пятнадцать минут он был в поту, не столько от усталости, сколько от животного, всепоглощающего страха. Его знания - мемы, игровые гиды, отрывочные воспоминания с пар в универе - были абсолютно бесполезны. Как выжить в лесу? Не замерзнуть? Найти воду? Он смотрел сериал «В изгнании», но там у парня был топор и нож. У него - голые руки.

Мысли путались. Он вспомнил, как перед этим сидел ночью за компьютером, листая ленту, полную циничных постов и чужих успехов. Он заказал доширак, чувствуя знакомую тошноту от бессмысленности своего существования. Потом... потом была вспышка за окном. Яркая, зеленая, как на снимках северного сияния. И резкая боль. И все.

Его остановил звук. Не стрекот, а шелест. Целенаправленный. Он замер, прижавшись к шершавому стволу дерева.

Из-за зарослей папоротника, в двадцати метрах от него, появилось существо.

Оно было похоже на волка, но крупнее, с мощной грудной клеткой и короткой, жесткой шерстью грязно-бурого цвета. Морда была испещрена шрамами, а желтые глаза с вертикальными зрачками смотрели прямо на него. Зверь низко опустил голову, и из глотки вырвался не рык, а какой-то хриплый, обещающий скрежет.

У Данилы перехватило дыхание. Это был не зоопарк. Это не игра. Мозг выдал единственную логичную команду: «БЕГИ».

Он рванул с места, не глядя, сломя голову. Сзади раздался тяжелый топот и злобное сопение. Ветки хлестали его по лицу, он споткнулся о корень, упал, содрав ладони и колени до крови, и тут же вскочил, обезумев от ужаса.

Бег. Еще бег. Легкие горели огнем. Сердце колотилось, готовое разорваться. Он слышал, что зверь совсем рядом.

Впереди - просвет. Река. Широкая, с быстрым, мутным течением. Берег обрывистый.

Выбора не было.

Он сделал последний отчаянный рывок и прыгнул в ледяную воду.

Удар холодом парализовал. Течение сразу же подхватило его и понесло, крутя и бросая о подводные камни. Он захлебывался, пытался плыть, но его, городского жителя, никогда не выходившего за пределы бассейна, вода быстро начала затягивать в омут.

Сознание поплыло. Последнее, что он увидел, прежде чем темнота поглотила его снова, - это то, как на берегу появились другие фигуры. Не звери. Люди. Высокие, с длинными волосами, одетые в звериные шкуры. Один из них, с лицом, испещренным синими узорами, указал на него копьем с каменным наконечником.

Их взгляды были не менее голодными, чем у того волка.

Сознание возвращалось к Даниле волнами, каждая из которых приносила новое ощущение боли и унижения. Сначала он почувствовал огонь в легких - память о ледяной воде. Потом - ломоту во всем теле от ударов о камни. Затем - резкую боль в виске и щеке, будто его тащили лицом по земле.

Он лежал на животе, его руки были грубо вывернуты за спину и связаны веревкой, которая впивалась в запястья, перекрывая кровоток. Под ним была влажная, утоптанная земля, пахнущая дымом, потом и чем-то кислым, вроде прокисшего молока.

Он застонал, пытаясь пошевелиться.

- Джигта! - раздался гортанный возглас прямо над ним.

Что-то тяжелое - подошва грубого кожаного башмака - с силой надавило ему на затылок, вжимая лицо в грязь. Он захлебнулся, пытаясь вдохнуть, и закашлялся.

«Не кричать. Не двигаться. Оценить обстановку», - пронеслось в панике в его голове. Это была не его мысль. Это был обрывок из какого-то фильма. Но сейчас это было единственным руководством к действию.

Он заставил себя расслабиться, перестал сопротивляться и просто лежал, стараясь дышать носом, сквозь щели между землей и своим лицом. Давящая нога слегка ослабила нажим.

Медленно, краем глаза, он начал осматриваться. Он находился в центре небольшого стойбища. Полукругом стояли примитивные хижины, больше похожие на шалаши, крытые корой и шкурами. В центре площадки пылал костер, от которого шел едкий дым, смешанный с ароматом жареного мяса. Этот запах заставил его пустой желудок сжаться от мучительной судороги.

Вокруг костра сидели, стояли, ходили люди. Все они были одеты в шкуры животных, некоторые - в грубые ткани темного цвета. Волосы - длинные, спутанные, часто собранные в космы и перехваченные кожаными шнурками. Лица у большинства были худыми, скуластыми, с жесткими, прожженными ветром и солнцем чертами. Мужчины носили бороды или щетину. У многих на лицах, руках и груди были видны синие и зеленые татуировки - стилизованные узоры, изображения зверей, спирали.

Оружие. Его взгляд цеплялся за оружие. Копья с каменными и костяными наконечниками. Деревянные дубины, у некоторых утяжеленные костью или камнем. Каменные топоры, привязанные к рукоятям полосками сыромятной кожи. Ни клочка металла. Ни единого намека на железо или бронзу. Это был Каменный век. Настоящий, пахнущий кровью и человеческим потом Каменный век.

Паника снова подкатила к горлу комом. Он сглотнул ее, чувствуя вкус грязи и крови на губах.

К нему подошли двое. Один - тот самый, с лицом, покрытым синими узорами, что указывал на него копьем на берегу. Он был высоким, мускулистым, с холодными, бледными, как у волка, глазами. На шее у него висело ожерелье из желтых зубов - волчьих или медвежьих. Второй - пониже, коренастый, с умными, быстрыми глазами-щелочками и сединой в черной бороде. Он изучал Данилу так, как ремесленник изучает кусок глины - без интереса, просто оценивая материал.

Синелицый что-то сказал низким, рычащим голосом, тыча пальцем в Данилу.

Коренастый что-то буркнул в ответ и наклонился. Его мозолистые, грязные пальцы схватили Данилу за подбородок, грубо повернули его голову. Он осмотрел его лицо, заглянул в рот, потрогал зубы, затем стал ощупывать мышцы на руках и плечах. Его прикосновения были быстрыми, профессиональными и унизительными.

- Хилый, - наконец, произнес коренастый на ломаном, гортанном, но ПОНЯТНОМ языке. Словно смесь древнеславянского с чем-то еще. Данила не понял бы его в нормальном состоянии, но сейчас, в состоянии обостренного до предела сознания, смысл слов доходил до него каким-то шестым чувством. - Кости целы. Зубы хорошие. Рубцов нет. Шрамов от битвы - нет. Мягкий. Как женщина.

Синелицый фыркнул и плюнул почти в самого Данилу.

- Мясо для собак. Или для Глотки, - он кивнул в сторону клетки, стоявшей в тени одного из шалашей.

Данила посмотрел туда и похолодел. Клетка была сплетена из толстых веток. Внутри, прикованный за шею цепью к тяжелому колу, сидел человек. Вернее, то, что от него осталось. Грязные, свалявшиеся волосы, кожа да кости, покрытые язвами и старыми кровоподтеками. Он сидел, неподвижно уставившись в пустоту, и тихо покачивался. «Глотка» - прозвище говорило само за себя. Отправлять на растерзание этому несчастному было хуже, чем просто смерть.

- Подожди, Бран, - сказал коренастый, которого, видимо, звали иначе, но Данила мысленно дал ему кличку «Старейшина». - Посмотри на его одежду.

Синелицый, Бран, нахмурился и присел на корточки рядом с Данилой. Он потрогал ткань его худи, затем джинсовую ткань. Его пальцы ощупали молнию. Он дернул за нее, и резкий звук «ззззззз» заставил его отшатнуться и схватиться за рукоять каменного ножа за поясом. Несколько других воинов, наблюдавших за происходящим, тоже насторожились.

- Колдовство, - мрачно проворчал Бран.

- Не колдовство, - Старейшина потянулся к молнии и медленно ее застегнул. - Хитрость. Незнакомая. Шкура не шкура, ткань не ткань. Прочная. Вода с нее скатилась, как с гусиного пера.

Он снова посмотрел на Данилу, и в его глазах мелькнул проблеск любопытства.

- Откуда ты, мягкокожий? Из людей Дальних Холмов? Из племени Травяных Духов?

Данила молчал, не в силах вымолвить ни слова. Его трясло от холода и страха. Он понимал, что от его ответа сейчас зависит все. Но какой ответ он мог дать? Что он из будущего? Из города, где дома выше облаков, а по проводам бегут молнии? Его просто сожгут на костре как одержимого злым духом.

- Говори! - Бран ударил его тыльной стороной ладони по лицу. Удар был тяжелым, точным. В ушах у Данилы зазвенело, а по губам потекла теплая, соленая кровь.

Боль, унижение и отчаяние вдруг выплеснулись наружу. Он поднял голову, насколько позволяла давящая нога, и выплюнул кровь в сторону Брана.

- Пошел ты! - прохрипел он на своем, современном русском. - Отстань от меня, урод!

Эффект был мгновенным и неожиданным. Бран замер, его бледные глаза расширились не от гнева, а от изумления. Старейшина выпрямился, его лицо стало серьезным. Даже воины у костра перестали переговариваться и смотрели на него.

- Язык... - прошептал Старейшина. - Язык незнаком. Звуки... странные. Ни одного знакомого корня.

Бран медленно повернулся к нему.
- Колдун, - сказал он уже без сомнения. - Чужой. Пришелец из Иного Мира. Таких надо убивать сразу. Пока их духи не наслали на нас порчу.

- Или использовать, - тихо возразил Старейшина. - Их знания могут быть сильнее духов предков.

Два взгляда - один, полный суеверного страха и жажды уничтожения, другой - холодного, расчетливого интереса, скрестились над связанной фигурой Данилы. Его судьба висела на волоске, и он это понимал. Он был для них либо вещью, либо угрозой. Человеком его не считал никто.

В этот момент из самого большого шалаша вышел еще один человек. Высокий, широкоплечий, с седой гривой волос и бородой, заплетенной в несколько кос. На его лице не было ни капли любопытства, только усталая, безразличная власть. На шее у него висело массивное ожерелье из когтей огромного медведя. Все, включая Брана и Старейшину, замерли и слегка склонили головы.

Это был Вождь.

Он молча подошел, его взгляд скользнул по связанному Даниле, затем перевелся на спорящих.

- Шум, - произнес он глухим, низким голосом, который, казалось, исходил из-под земли. - Мешаете моему отдыху.

- Вождь Орлок, - быстро начал Бран, указывая на Данилу. - Чужак. Найден в реке. Одет в колдовские шкуры. Говорит на языке демонов. Я говорю - убить. Жрец Торва говорит - оставить.

Вождь Орлок медленно пережевывал какой-то корень, его тяжелый взгляд снова упал на Данилу. Он смотрел на него долго, безразлично, как на кусок мяса.

- Слишком хил, чтобы быть воином, - наконец, изрек он. - Слишком странен, чтобы быть рабом. Бросьте его в яму с Глоткой. Если к утру будет жив - может, духи хотят, чтобы он жил. Тогда решим. Если нет... - Он пожал плечами. - Собаки будут сыты.

Решение было вынесено. Просто, без эмоций. Как приговор стихии.

Давившая его нога убралась. Двое воинов грубо схватили его под мышки и потащили по земле к той самой клетке. Запах гнили, мочи и отчаяния ударил в нос. Воин откинул засов, и дверь с скрипом открылась.

- Добро пожаловать домой, колдун, - усмехнулся Бран, стоя поодаль.

Его швырнули внутрь. Он ударился головой о земляной пол, и на мгновение в глазах потемнело. Дверца захлопнулась, засов с грохотом задвинулся.

Когда зрение вернулось, он увидел, что «Глотка» перестал качаться. Он повернул свою грязную, покрытую струпьями голову и уставился на Данилу. Его глаза были пусты, как у мертвой рыбы, но в их глубине теплился крошечный, угасший огонек голода. Животного, нечеловеческого голода.

Он медленно, с трудом, словно давно не двигаясь, начал подниматься на ноги. Цепь заскрежетала.

Данила отполз к противоположной стенке клетки, натыкаясь на кости - чьи-то кости? - и сгреб в охапку горсть грязи, сжимая ее в онемевших, все еще связанных руках. Его единственным оружием была эта горсть земли.

«Я умру здесь. Сейчас. В этой грязной яме, в этом забытом богом месте. Меня съест каннибал».

Мысль была настолько чудовищной, настолько не укладывающейся в его прежнюю, цифровую жизнь, что мозг наконец отключился. Он не чувствовал больше страха. Только леденящую, абсолютную пустоту.

«Глотка» сделал шаг вперед. Его тощая тень накрыла Данилу.

И тут из груди Данилы вырвался звук. Не крик. Не мольба. Это был сдавленный, истерический смешок. Он смотрел на это жалкое, потерявшее человеческий облик существо, на свою связанные руки, на грязь под ногтями и думал лишь об одном:

«Блять... А ведь я даже не позавтракал».

Тот смешок, сорвавшийся с его губ, был похож на предсмертный хрип. Но он возымел неожиданный эффект. «Глотка» замер, его пустой взгляд на мгновение сфокусировался на лице Данилы. Возможно, за долгие месяцы в яме он привык к слезам, мольбам и животным воплям. А тут - смех. Пусть и истерический, пусть и полный отчаяния, но смех. Это выбивало его из привычной колеи.

Он не бросился сразу. Он медленно, как хищник, изучающий новую добычу, приблизился, пригнув голову. Цепь звякнула. Его дыхание было зловонным, пахло гниющим мясом и болезнью.

Данила инстинктивно прижался спиной к прутьям клетки. Руки, связанные за спиной, онемели и не слушались. Он сжал в пальцах горсть земли - жалкое подобие оружия. Мысли неслись со скоростью света, выхватывая обрывки памяти. Документалка о выживании в дикой природе. «Любое животное, даже голодное, оценивает риск. Покажи, что ты не легкая добыча».

- Не подходи... - прохрипел он, пытаясь вложить в голос угрозу. Голос дрожал и срывался. - Отстань.

«Глотка» издал булькающий звук, похожий на смесь кашля и рычания. Он был уже в двух шагах. Его тощие, но длинные руки с грязными, обломанными ногтями потянулись к Даниле.

Паника снова накатила, черная и густая. Но вместе с ней пришла и ярость. Ярость на весь этот мир, на этих дикарей, на свою беспомощность. Он не хотел умирать. Не здесь. Не так.

- Я сказал, ОТСТАНЬ! - закричал он изо всех сил и резко, со всей силы, пнул «Глотку» в голень.

Удар вышел слабым, неуклюжим, но неожиданным. «Глотка» взвыл от боли и удивления - негромко, по-звериному. Он отскочил на шаг, хромая, и его глаза внезапно вспыхнули. Не голодом. Гневом. Оскорблением. Его, воина, пусть и павшего, пнул какой-то связанный щенок в странной одежде.

Он с рыком бросился вперед, уже не как осторожный хищник, а как разъяренный зверь.

Это была ошибка.

Рассудок Данилы на секунду отключился, уступив место древним инстинктам. Он не думал. Он действовал. Когда «Глотка» наклонился, чтобы схватить его, Данила резко подался вперед, поднырнув под его руки, и ударил ему головой в лицо.

Раздался глухой хруст. «Глотка» заревел, хватая себя за нос, из которого хлынула кровь. Он ослеп на мгновение от боли и ярости.

И этого мгновения хватило.

Данила, падая на бок, судорожно изогнулся и нащупал руками край массивного деревянного кола, к которому была прикована цепь. Он был врыт глубоко в землю, но вокруг его основания за месяцы образовалась небольшая выемка, полная острых камней и мусора.

«Глотка», рыча и хрипя, снова пошел на него, теперь уже с явным намерением убить.

- Вот же твоя еда! Держи! - крикнул Данила и швырнул ему прямо в лицо горсть земли, которую все это время сжимал в потных ладонях.

Пыль и мелкие камешки попали «Глотке» в глаза. Он взревел еще громче, полностью ослепнув на несколько драгоценных секунд.

Данила не видел этого. Он лежал на боку спиной к колу и лихорадочно водил связанными запястьями по его грубой поверхности. Веревка! Ему нужно перетереть веревку! Он видел такое в фильмах. Он с отчаянием обреченного начал тереть, давить, пилить связки о неровное, шершавое дерево.

«Глотка» тер кулаками глаза, отплевывался и снова шел вперед, натыкаясь на стенки клетки. Он был как раненый медведь в западне.

- Ты... умрешь... медленно... - сипел он, наконец прочистив глаза. Его лицо было залито кровью из носа, в глазах стояли слезы боли и бешенства.

Данила чувствовал, как волокна веревки понемногу поддаются. Руки онемели до потери чувствительности, но он видел, что на дереве остаются следы от перетирания. Еще немного. Еще чуть-чуть!

Но времени не было. «Глотка» был уже рядом. Его длинные пальцы снова потянулись, чтобы схватить Данилу за горло.

В этот момент снаружи раздался грубый смех. У клетки стоял Бран, наблюдая за представлением. Он что-то крикнул своим воинам, указывая на клетку. Несколько человек подошли посмотреть на забаву - на то, как двуногие звери решают, кто из них сильнее.

Их внимание стало для Данилы последним шансом. Публичная смерть была не в планах Брана. Он хотел зрелища.

«Глотка», отвлеченный на мгновение на зрителей, замедлился.

И этого хватило.

С последним, отчаянным усилием, Данила рванул руками на себя. Раздался сухой хруст - не дерева, а его собственной кожи и суставов. Но веревка, протертая до тонкого пучка волокон, ЛОПНУЛА.

Свобода! Руки, онемевшие и окровавленные, с невероятной болью хлынувшей обратно крови, были свободны!

Он не думал. Он действовал. «Глотка», увидев, что его жертва внезапно освободилась, на секунду опешил. Этой секунды хватило.

Данила, как пружина, выпрямился. Он не умел драться. Он никогда не бил людей. Но он видел, как это делают в кино. Собрав всю силу отчаяния, все остатки адреналина, он нанес удар. Не кулаком - основанием ладони, под углом вверх, прямо в горло «Глотке».

Удар вышел слабым, неточным. Но он пришелся по цели. «Глотка» захрипел, его глаза вылезли из орбит. Он отшатнулся, хватая себя за шею.

Данила не стал ждать. Он набросился на него, сбил с ног, придавив своим весом. Он сидел на нем, дико хватая воздух, его руки сами потянулись к цепи на шее «Глотки». Он обмотал ее вокруг своих ладоней и начал душить.

Это было нечеловечески, ужасно. Но это было выживание.

- Прекрати! - орал он, сам не зная, кому - «Глотке» или самому себе. - Прекрати! Оставь меня в покое!

«Глотка» бился в конвульсиях, его ноги дрыгались, брыкая землю. Его лицо становилось багровым. Он царапал руки Данилы, пытаясь оторвать цепь, но сил у него уже не было. Голод и болезни сделали свое дело.

Данила душил его, пока тело под ним не обмякло окончательно. Он сидел на нем еще несколько минут, тяжело дыша, смотря в пустоту. Потом его стало трясти. Мелкая, неконтролируемая дрожь, исходящая из самого центра его существа. Он слез с тела и отполз в угол, свернувшись калачиком.

Снаружи воцарилась тишина. Бран и его воины смотрели на него с новым выражением. Исчезло презрение. Появилось что-то вроде уважения, холодного и жестокого. Они видели, как хилый чужак, связанный по рукам и ногам, не только выжил, но и победил. Жестоко. Эффективно.

Бран что-то бросил ему в клетку. Это был обглоданный кусок мяса с остатками жил. Подарок победителю.

Данила не шевельнулся. Он смотрел на свои руки. Они были в крови - и его собственной, и «Глотки». Он смотрел на тело в центре клетки. Оно было неподвижно.

Он только что убил человека. Пусть того, кто сам хотел его убить. Пусть того, кто уже давно перестал быть человеком. Но он убил. Его современная, цивилизованная душа содрогнулась от ужаса. Но что-то другое, новое, первобытное и твердое, родилось глубоко внутри.

Он не сломался. Он выжил.

Он медленно подполз к куску мяса. Он пах дымом и кровью. Он был жестким и противным. Но он был едой.

Данила схватил его и впился в него зубами. Он жевал, давясь и плача, но жевал. Слезы текли по его грязному лицу, смешиваясь с кровью и жиром. Каждый кусок был победой. Каждый глоток - отречением от его прошлой жизни.

Ночь опустилась на стойбище. В клетке пахло смертью. Данила сидел, прислонившись к прутьям, и смотрел на звезды, которых он никогда не видел таким ясными и безразличными. Он был жив. И этот факт был одновременно и ужасен, и прекрасен.

Он пережил первую ночь. Завтра начнется что-то новое.

Ночь длилась вечность. Каждая ее минута впивалась в Данилу острыми иглами холода, боли и осознания случившегося. Он сидел, прижавшись спиной к самым толстым прутьям клетки, подальше от неподвижного тела «Глотки». Труп постепенно остывал, и его запах — сладковатый, тяжелый, неумолимый — смешивался с запахами земли, мочи и дыма, становясь частью самого воздуха, которым Данила дышал.

Он не мог отвести от него глаз. Даже в сгущающихся сумерках он видел смутные очертания, и его воображение, разожженное шоком, дорисовывало ужасающие细节. Его руки, все еще в засохшей крови, дрожали. Он пытался вытереть их о грунт, о грубую ткань джинсов, но кровь въелась в кожу под ногтями, в мельчайшие царапины. Она была повсюду — не только на руках, но и в его памяти, в каждом миге того короткого, яростного боя.

«Я убил человека». Эта мысль билась в его висках, как отзвук колокола. Не в компьютерной игре, где после смерти персонаж просто возрождался. Не в фильме, где это была всего лишь картинка. Реально. Он чувствовал под пальцами шершавую кожу шеи, хруст хрящей, последний судорожный вздох. Его желудок снова сжался, но рвать было уже нечем — только желчь подступила к горлу, горькая и едкая.

Он смотрел на звезды. Здесь, в этом диком мире, без городской засветки, они были ослепительными. Млечный Путь раскинулся через все небо, как разлитое молоко, яркое и осязаемое. Созвездия были незнакомы, чужды. Ни одного Большого Ковша, ни одной Полярной звезды — только хаотическое, величественное скопление огней, которые ничего не знали о его маленькой, жалкой драме. Эта космическая безразличность была почти утешительной. Его боль, его ужас, его борьба — ничто в масштабах вселенной.

Он думал о доме. О духоте своей комнаты, о мигающем мониторе, о недоучтенном курсовике, о глупом споре в комментариях. Как это все сейчас казалось нелепым, выдуманным, каким-то детским утренником. Здесь все было настоящим. Голод. Холод. Боль. Смерть. И еда. Он посмотрел на обглоданную кость, которую ему бросили. Мясо было жестким, жилистым, с явным привкусом дыма и чего-то дикого. Но оно дало ему силы. Оно было реальным.

Постепенно дрожь утихла, сменившись леденящим, ясным спокойствием опустошения. Страх никуда не делся, он просто отступил, уступив место пониманию. Пониманию простых, железных правил этого нового мира.
Правило первое: Сила — это не только мускулы. Это воля. Воля жить, даже когда все внутри кричит, чтобы ты сдался.
Правило второе: Жестокость — не отклонение. Это язык, на котором здесь говорят. И он только что произнес свою первую фразу.
Правило третье: Он один. Абсолютно и полностью. Никто не придет его спасти.

Он начал анализировать свое положение с холодной, отстраненной логикой, которой в нем раньше и не подозревали. Он был пленником. Его не убили сразу. Значит, он представляет какую-то ценность. Материальную? Его одежда? Или интеллектуальную? Старейшина, Торва, упомянул «знания». Но какие знания могут быть у него, студента-недоучки, для племени дикарей каменного века? Он не помнил, как плавить металл. Не знал, как сделать порох. Его знания были отрывочными, теоретическими, бесполезными в этой реальности.

«Но я знаю другое, — вдруг подумал он. — Я знаю, как мыслят они». Он посмотрел на спящее стойбище. Эти люди не были для него загадкой. Он видел их прототипы в истории, в играх, в фильмах. Их психология была проще, примитивнее, построена на страхе, силе, суевериях и выгоде. Он мог работать с этим. Возможно, лучше, чем какой-нибудь выпускник истфака. Потому что он вырос в мире информационных войн, манипуляций и социальных игр. Здесь все было грубее, проще. Как игра в покер против человека, который знает только дурака.

Его размышления прервал шорох снаружи. Не воин, и не страж. К клетке, крадучись, подобралась тень поменьше. Данила насторожился, сжимая в руке острый камень, который он подобрал с пола за время ночи.

Тень приблизилась. В слабом свете начинающегося рассвета он разглядел девочку. Лет десяти, не больше. Худая, с большими испуганными глазами. Одетая в поношенную, слишком большую для нее шкуру. В руках она несла что-то темное.

Она остановилась в паре шагов от клетки, с опаской глядя на него, потом на тело «Глотки». Ее взгляд был не таким, как у других — не жестоким, не любопытным, а полным жалости и страха.

- Ты... живешь? - прошептала она на том же гортанном наречии.

Данила медленно кивнул, не выпуская камня из руки.

- Он... больше не будет болеть, - сказала девочка, кивнув в сторону тела. - Духи забрали его боль.

Она протянула руку. В ней была небольшая деревянная плошка с водой.

- Пей. Твои губы в крови.

Данила не двигался. Это ловушка? Провокация?

- Быстро, - настаивала она, оглядываясь. - Бран не велел тебе давать воду. Но мама сказала, что даже зверю в капкане нужно пить.

Он медленно, скрипя каждым мускулом, подполз к прутьям. Девочка отшатнулась, но не убежала. Она протянула плошку между толстыми ветками. Его пальцы, все еще одеревеневшие, схватили грубую деревяшку. Вода была мутной, с земляным привкусом, но для него она оказалась слаще любого нектара. Он выпил залпом, чувствуя, как влага оживляет его пересохшее горло.

- Спасибо, - хрипло выдохнул он, возвращая плошку.

Девочка быстро спрятала ее в складках одежды.

- Меня зовут Лира, - прошептала она. - Ты... ты действительно из мира духов?

Прежде чем он успел ответить — а что он мог ответить? — с другой стороны площадки послышался окрик. Девочка испуганно вздрогнула, как заяц, и пулей выскочила из-за клетки, растворившись в предрассветных сумерках.

Данила остался сидеть, держа в руке пустую плошку, которую она не успела забрать. Этот маленький, тихий жест милосердия в мире жестокости тронул что-то в его очерствевшей за ночь душе. Он доказал, что здесь есть не только сила и страх. Была и доброта. Хрупкая, рискующая, но настоящая.

Рассвет набирал силу. Небо на востоке порозовело, затем стало золотистым. Стойбище начало просыпаться. Первыми поднялись женщины, принялись раздувать очаги, готовить пищу. Потом появились воины, потягиваясь и зевая. Несколько из них подошли к клетке. Увидели тело «Глотки» и живого, сидящего Данилу. Их лица выразили не столько удивление, сколько некое мрачное удовлетворение. Исход был предрешен. Сильный выжил.

Вскоре появился Бран в сопровождении двух своих головорезов. Он молча осмотрел сцену через прутья, его взгляд скользнул по телу, потом остановился на Даниле.

- Ну что ж, - произнес он без эмоций. - Духи решили. Ты живешь. Пока.

Он приказал воинам открыть клетку и вытащить тело «Глотки». Его просто потащили за ноги к краю стойбища и бросили в неглубокий овраг, где уже виднелись другие кости - явно место для отбросов.

Затем Бран повернулся к Даниле.

- Ты доказал, что у тебя есть дух воина. Слабый, кривой, но есть. Вождь и Жрец хотят поговорить с тобой. - Он усмехнулся. - Постарайся не сказать ничего, что заставит их передумать. Мне все равно, но таскать твой труп далеко.

Данилу вывели из клетки. Ноги почти не слушались его после ночи в тесноте и холоде. Он стоял, пошатываясь, на утоптанной земле, чувствуя на себе десятки глаз. На него смотрели с разными чувствами: с ненавистью, со страхом, с безразличием, с любопытством.

Его вели через все стойбище к большому шалашу Вождя. Он видел быт этого племени во всех его неприглядных подробностях. Грязь. Нищету. Дети с раздутыми животами и следами болезней на лицах. Стариков с потухшими глазами. Женщин, сгорбленных над бесконечной работой. Это не было романтическим приключением. Это была тяжелая, серая, беспросветная борьба за существование.

И в этот момент, глядя на все это, Данила понял самую главную вещь. Его знания из будущего были бесполезны для того, чтобы сделать лук получше или нож острее. Но они были бесценны для того, чтобы понять, как устроено это общество. И как его можно изменить.

Его вели на суд. Но в его голове уже рождался первый, смутный план. Не план побега. План того, как остаться. Войти в шалаш Вождя было все равно что шагнуть в пасть огромного зверя. Воздух внутри был густым, спертым, насыщенным запахами пота, дыма от горелого жира, сушеных трав и чего-то еще — властного, животного, что исходило от самого Орлока. Свет проникал лишь через небольшое отверстие в потолке и щели в стенах, выхватывая из полумрака детали, которые Данила запоминал с жадностью утопающего.

Шалаш был огромным. По центру тлел очаг, дым от которого уходил в отверстие. Стены были увешаны оружием, шкурами могучих зверей — медведей, волков, больших кошек, чьи оскаленные морды казались живыми в танцующих тенях. На грубо сколоченных полках стояли чаши из дерева и рога, свертки с травами, связки костей и камней незнакомой Даниле формы. Это была не просто жилая комната. Это было логово. Место силы.

Орлок сидел на возвышении, покрытом самой большой и лоснящейся медвежьей шкурой. Он не смотрел на Данилу, а чистил длинный, тяжелый нож с лезвием из темного, отполированного до блеска камня — обсидиана. Движения его рук были точными, привычными, полными спокойной силы. Рядом, на низком пне, восседал Торва, жрец. Его борода, заплетенная в тонкие косы с вплетенными в них птичьими косточками и ракушками, лежала на коленях. Его умные, пронзительные глаза изучали Данилу с таким пристальным внимаем, что тому стало физически неловко.

Бран грубо толкнул его в спину, заставляя сделать шаг вперед.

- Привел, вождь, - отрывисто бросил он. - Мягкотелый, но живучий. Духи ему благоволят. Или наслали на него порчу. Не поймешь.

Орлок медленно поднял голову. Его взгляд, тяжелый и безразличный, скользнул по Даниле с ног до головы, задерживаясь на порванной и грязной, но все еще странной одежде, на окровавленных руках, на лице, которое Данила старался держать максимально неподвижным, скрывая дикий страх внутри.

- Ты убил Глотку, - произнес Вождь. Это был не вопрос, а констатация. Голос его был глухим, как удар камня о землю.

Данила кивнул, боясь, что голос подведет его.

- Говори! - рявкнул Бран, ударив его по затылку. Удар был не сильным, но унизительным.

- Я... защищался, - выдавил Данила, стараясь говорить на их наречии, подбирая простые, понятные слова. - Он хотел меня съесть.

- Многие хотели, - бесстрастно заметил Орлок. - Ни у кого не получилось. До тебя.

Торва, жрец, качнул головой, и косточки в его бороде тихо зашелестели.

- Он был одержим голодным духом, - сказал он тихим, но четким голосом, который заставлял прислушиваться. - Его душа была потеряна. Ты освободил ее. Это... значимо.

Данила промолчал, понимая, что это не требовало ответа. Он стоял, стараясь дышать ровно, чувствуя, как под взглядами этих двух мужчин его собственное «я» сжимается до размеров букашки. Он был для них загадкой, и это было его единственным козырем. Но загадки либо разгадывают, либо уничтожают, чтобы не тратить время.

- Откуда ты пришел, мягкокожий? - спросил Торва. - Твоя речь подобна шелесту сухих листьев на неизвестном языке. Твоя одежда - не шкура и не ткань, которую знаем мы. Ты не из людей Долины, не из племени Горных Орлов, не из народов Тумана.

Это был ключевой момент. Ложь могла быть раскрыта. Правда - принята за безумие. Данила решил пойти по краю. Он посмотрел на Торву, стараясь вложить в свой взгляд не страх, а нечто иное - отрешенность, которую он видел в глазах жреца.

- Я... не помню, - сказал он медленно, делая вид, что подбирает слова. - Был свет. Зеленый свет. Потом боль. Потом река. Потом... здесь. - Он поднял свои окровавленные руки. - Я знаю, как зовут деревья. Знаю, как зовут зверей. Но не знаю, откуда я.

Он солгал. Но солгал искусно, смешав правду — зеленую вспышку, боль, реку — с вымыслом. Он играл в классическую карту «потеря памяти», единственно возможную в этой ситуации.

Торва обменялся долгим взглядом с Орлоком. Между ними прошел безмолвный диалог.

- Удар по голове может украсть душу и память, - изрек наконец жрец. - Духи могли вырвать его из его мира и бросить в наш. В качестве дара. Или в качестве испытания.

- Мне не нужны духи в моем стойбище, Торва, - холодно ответил Орлок. - Мне нужны сильные руки, чтобы держать копье. Крепкие спины, чтобы тащить добычу. Он хил. Он ничего не умеет. Он ест мою пищу и дышит моим воздухом. Какую пользу он принесет?

- Он победил Глотку, будучи связанным, - напомнил Торва. - В нем есть дух. А его знания... - Жрец жестом остановил возражение Вождя. - Он может не помнить, кто он, но его руки могут помнить ремесла. Его глаза могут видеть то, чего не видим мы. Мы можем испытать его.

Орлок с неохотой повернулся к Даниле.

- Ты слышал, мягкокожий? Твое право дышать нужно заслужить. У меня нет лишней еды для дармоедов. - Он помолчал, обдумывая. - Бран. Он будет работать с рабами и стариками. На самых грязных работах. На разделке туш. На чистке отхожих ям. На переноске камней. Если увижу, что он хоть на что-то годится - может, оставим. Если нет... - Вождь снова пожал плечами. - Река близко.

Бран усмехнулся, довольно хмыкнув. Такая перспектива его вполне устраивала.

- А его одежда? - спросил Бран. - Сжечь?

- Отдать ему, - неожиданно сказал Торва. - Пусть носит. Пока. Мне интересно, как долго она продержится в работе. И... - он снова уставился на Данилу, - я буду с ним беседовать. Иногда. Чтобы понять, не вернутся ли к нему воспоминания. Духи редко делают что-то просто так.

Данилу снова вытолкали из шалаша на утренний свет. Приговор был вынесен. Он не стал едой для собак. Он не был принесен в жертву. Он стал рабом. Нижайшим из низших. Его жизнь висела на волоске его собственной выносливости и полезности.

Его повели через стойбище к его окраине, туда, где ютились самые жалкие шалаши и где копошились самые отверженные — несколько стариков с потухшими глазами, две женщины с испуганными лицами и двое мужчин, один из которых хромал, а у второго была изувечена рука. Это были те, кто не мог охотиться или воевать. Рабы и инвалиды. Их работа заключалась в том, чтобы делать самую грязную, самую тяжелую работу, которую воины и охотники считали ниже своего достоинства.

Бран грубо столкнул его в эту небольшую группу.

- Вот вам новая пара рук, - проворчал он. - Смотрите, чтобы работал. А то всем вам влетит.

Старик, самый древний из всех, с кожей, похожей на высохшую кору, кивнул без энтузиазма. Его звали Грим, как Данила узнал позже. Он был чем-то вроде старшего над этой братией.

Бран ушел, оставив Данилу стоять под оценивающими, апатичными или враждебными взглядами его новых «товарищей».

- Ну что, дух из иного мира, - сипло произнес Грим, показывая на груду окровавленных кишок и шкур рядом с только что освежеванной тушей оленя. - Начинай. Шкуры надо очистить от жира и мяса. Быстро. Пока мухи не отложили яйца.

Данила посмотрел на эту кровавую массу. Пахло невыносимо. Его снова затошнило. Но он сглотнул. Он посмотрел на свои руки. На ссадины, на кровь под ногтями. На грубую, но прочную ткань его худи.

Он сделал шаг вперед. Он не был воином. Он не был жрецом. Он не был вождем. Сегодня он был мясником. Рабом. Чистильщиком говна.

Но он был жив.

Он опустился на колени перед тушей, взял в руки затупленный каменный скребок, который ему сунула одна из женщин, и сжал его. Холодный, шершавый, неудобный. Он посмотрел на свою первую задачу в этом мире. Она была отвратительной, примитивной, унизительной.

Но это был его первый шаг. Не к побегу. К власти.

Он вонзил скребок в жир и начал скрести.

Работа оказалась каторгой. Скребок — грубо оббитый кусок кремня — нещадно резал ладони, не принося особой пользы делу. Жир и пленки прилипали к рукам, к одежде, смешиваясь с кровью от свежих ссадин. Вонь от теплых внутренностей стояла невыносимая, густая, осязаемая. Мухи, жирные и наглые, тучами вились над рабочей площадкой, садясь на лицо, на руки, на саму тушу.

Данила работал молча, сосредоточившись на одном единственном действии — скрести, отдирать, бросать очищенные куски шкуры в общую кучу. Его спина заныла через пятнадцать минут. Руки онемели от непривычной работы. Но он не останавливался. Он видел, как на него косятся другие рабы. Мужчина с изувеченной рукой, которого звали Корк, смотрел с открытой неприязнью. Женщины, Зора и Вела, — с опаской и любопытством. Старик Грим наблюдал, прищурив единственный глаз, второй был затянут бельмом.

- Эй, дух, - сипло проговорил Корк, перебрасывая тяжелую лопатку оленя через площадку. - Ты так до зимы одну шкуру очистишь. Смотри, как надо.

Он ловко, одной здоровой рукой, подцепил свой скребок и продемонстрировал быстрые, точные движения. Жир и мясо сходили с мездры длинными, аккуратными полосами. Это была работа мастера, доведенная до автоматизма годами каторжного труда.

Данила молча кивнул и попытался скопировать движения. Получалось хуже. Скребок норовил выскользнуть, лезвие цеплялось за шкуру, а не срезало жир. Он чувствовал себя полным идиотом. Он, человек, способный за пару часов освоить интерфейс новой программы, не мог справиться с примитивным куском камня.

- Руки-крюки, - усмехнулся Корк. - Или в твоем мире шкуры сами себя чистят?

- Оставь его, Корк, - тихо сказала одна из женщин, Зора. Ее лицо было испещрено морщинами, но в глазах оставалась искорка тепла. - Он первый день. Ты и сам не лучше был.

- Я всегда был лучше, - огрызнулся Корк, но замолчал, углубившись в работу.

Данила сглотнул унижение и продолжил. Солнце поднималось выше, припекая немилосердно. Комарье и мошкара поднялись от реки, тучами набрасываясь на всех подряд. Он отмахивался, но это почти не помогало. Через пару часов его тело было покрыто красными, зудящими укусами.

Его мир сузился до вонючей шкуры, боли в спине и жужжания мух. Мысли текли медленно, вязко. Он вспоминал свой самый тяжелый день в старой жизни — сессия, три бессонные ночи, завал по предмету. Это казалось теперь райским отдыхом. Здесь не было «пересдачи». Здесь был только провал, цена которого — смерть.

В полдень работа остановилась. К ним подошла та самая девочка, Лира, с котелком какой-то похлебки и деревянными кружками. Она молча разливала варево, избегая смотреть на Данилу. Но когда она протягивала ему чашу, их взгляды встретились. В ее глазах он снова увидел не страх, а что-то вроде жалости.

Похлебка была жидкой, с плавающими кусочками кореньев, неизвестных трав и обрезков мяса. На вкус — пресно и слегка горьковато. Но она была горячей и давала иллюзию сытости. Он ел жадно, вылизывая чашу дочиста, чувствуя, как тепло разливается по изможденному телу.

Старик Грим, причмокивая, наблюдал за ним.

- Ну что, дух, - просипел он. - Нашлась ли твоя память, пока шкуру драил?

Данила покачал головой.

- Жаль, - старик хмыкнул. - А то мог бы рассказать, как в ваших мирах от мух избавляются. Или от этой гнусной мошкары.

Это была не насмешка, а констатация факта. Данила посмотрел на свою руку, покрытую укусами. Он вспомнил лето в деревне у бабушки. Деготь. Резкий, пахучий. Им мазали кожу, чтобы отпугнуть комаров и мошку. А еще... дым от костра, в который бросали сырые ветки хвои или полынь. Это помогало.

Он посмотрел на костер, вокруг которого они сидели. Горели обычные дрова.

- Дым, - хрипло сказал он, привлекая внимание. Все посмотрели на него. - Нужен другой дым. Горькие травы. Смолистые ветки. Отпугивает.

Грим пережевывал свою похлебку, его единственный глаз внимательно рассматривал Данилу.

- Горькие травы? - переспросил Корк с издевкой. - Это ты у жреца Торвы подсмотрел? Он окуривает дымом больных, да. Но чтобы от мошкары... Чепуха.

- Не чепуха, - тихо, но уверенно сказала Зора. - Моя бабка, когда жива была, в костер пахучие коренья бросала. Возле шалаша потом хоть спать лись. Но коренья те редкостные. Не всегда найдешь.

- Вот видишь, - сказал Данила, чувствуя первую, крошечную победу. - Помогает.

- А смолистые ветки? - спросил Грим. - Это про какие?

- Сосна. Ель. - Данила огляделся. Лес вокруг был смешанным, но он заметил несколько знакомых хвойных деревьев на опушке. - Те, что с иголками и шишками. Их ветки, когда горят, дым густой, пахучий. Мошкара его боится.

Все молча переварили эту информацию. Это было просто. Очевидно. Но до этого никто не додумался. Вернее, додумались, но знание это было разрозненным, не систематизированным, привязанным к конкретным, редким растениям. А Данила предлагал универсальное и доступное решение.

Грим медленно кивнул.

- После еды, Корк, сходи, наломай тех веток, с иголками. Попробуем. А то дети все в волдырях ходят.

Корк что-то недовольно пробурчал, но кивнул. Авторитет старика был непререкаем.

После короткого отдыха работа возобновилась. Теперь Данилу поставили на другую задачу — таскать воду из реки в тяжелых, просмоленных кожаных бурдюках. Это было не менее изматывающе. Бурдюк, полный воды, весил неприлично много. Тропинка к реке была крутой и скользкой. Несколько раз он едва не падал, обливаясь водой и слыша за спиной насмешки Корка.

Но он таскал. Снова и снова. Мускулы горели огнем, ноги подкашивались. Он смотрел на реку, на тот самый берег, где его нашли. Мысль о побеге была соблазнительной. Но куда? Он не знал этой местности. Не умел охотиться. Не мог развести огонь без углей от общего костра. Он был привязан к этому стойбищу не только как раб, но и как младенец, привязан к матери — источнику тепла, пищи и, как ни парадоксально, безопасности.

Вечером, когда солнце клонилось к горизонту, окрашивая небо в багряные тона, работа наконец закончилась. Они, грязные, пропахшие смертью и потом, побрели к своему углу стойбища. Корк принес охапку еловых веток и с неохотой швырнул их в костер, вокруг которого они собрались.

Пламя с хрустом поглощало хвою, и в воздух потянулись струйки густого, белесого, пахучего дыма. Сначала все закашлялись. Но через несколько минут стало заметно — мошкара, до этого не дававшая покоя, стала заметно меньше. Она не исчезла полностью, но ее назойливые атаки почти прекратились.

Зора с удивлением посмотрела на Данилу.

- Работает, - просто сказала она.

Грим хмыкнул, но в его взгляде появилось нечто новое. Не уважение еще, но интерес. Оценка.

- Завтра будешь не только шкуры драить, - изрек старик. - Будешь и ветки эти заготавливать. Для всех стойбища. Скажешь Брану, что это мое распоряжение.

Данила кивнул, чувствуя странное, щемящее чувство. Это была не победа. Это была крошечная, микроскопическая уступка. Ничтожный шажок. Но это был шаг вперед. Он нашел свою первую «нишу». Он принес минимальную, но осязаемую пользу. Не силой своих мышц, а силой знания.

Ему снова принесли похлебку и дали место у костра — не в самой гуще, но и не на отшибе. Он сидел, сгорбившись, и смотрел на языки пламени, пожирающие смолистые ветки.

Он был грязным, изможденным, покусанным, униженным рабом. Но впервые за весь этот бесконечный день он почувствовал не просто животное удовлетворение от того, что выжил. Он почувствовал нечто, отдаленно напоминающее надежду.

Он посмотрел на свои руки, покрытые мозолями, царапинами и сажей. Это были уже не руки офисного планктона. Это были руки выживальщика. Пусть пока и самого низшего ранга.

«Ладно, - подумал он, глядя на звезды, которые снова зажигались на небе. - Сначала ветки. Потом... посмотрим».

Он закончил свою первую главу в этом мире. Главу, полную крови, грязи и отчаяния. Но он ее закончил. И готов был начать следующую.